Эндрю Соломон - The Irony Tower. Советские художники во времена гласности
Я ей сообщаю, что только что слышал об одном погибшем, ей доносят о семи трупах. Вскоре становится невозможно понять, у кого более точная информация.
Телефонная связь барахлит, разговор то прерывается, то возобновляется, иногда нас разъединяют. Когда в очередной раз Таня до меня дозванивается и просит сказать, что сейчас передают по Си-эн-эн, я в шутку пересказываю ей новость об урагане «Боб», нанесшем значительный урон всему Восточному побережью. Через полчаса новость разлетится по Москве уже в несколько другой версии: «Ураган "Боб" движется из Сибири на Москву, разрушая все на своем пути».
В 2.30 звонит Костя рассказать, что они с Сережей и Ларисой не нашли бензина для своей машины. Метро не работает, такси тоже. Поэтому они отправились домой. Я предпринимаю вялую попытку добраться до Белого дома, но меня останавливает патруль, поэтому после символического нарушения комендантского часа (постоял на тротуаре перед гостиницей), я с чистой совестью отправляюсь в постель.
Как я узнал потом, Иосиф Бакштейн проснулся в 4 часа утра из-за ночного кошмара, встал, оделся, сел в свою машину и поехал к Белому дому. «Я встретил массу красивых молодых девушек, – рассказывал он позже. – Одну из них я потом еще не раз встречал».
Среда, 21 августа.
День выдался холодный и дождливый.
У Дэвида ранний рейс домой в Нью-Йорк, проводив его, я отправился с Костей и Ларисой к парламенту, где мы застали ту же демонстрацию, что и вчера, только более мокрую. Мы хотели посмотреть на место, где погибли люди – было известно, что убиты три молодых человека, – поэтому ближе к полудню мы пошли в сторону Смоленской. На месте трагедии лежали горы цветов и собралась группа человек в сто.
Какой-то парень, напоминающий раннего большевика или студента из чеховских пьес, небритый, в круглых очках, с мятой кепкой, напряженно зажатой в руке, только что прибежал с баррикад. Он объявил в мегафон, что идут танки, и призвал собравшихся вернуться и остановить их. Без лишних слов все бросились за ним и рассредоточились вдоль сложной фортификационной системы заграждений, выстроенной защитниками за последние дни.
Танки показались через несколько минут. Солдат из головной машины крикнул, что у них приказ расчистить баррикады, и, если мы не уйдем с дороги, нас раздавят. Парень с мегафоном ответил, что мы собрались здесь не для агрессии, а в защиту прав человека и всего народа. «Пусть нас тут всего несколько сотен, но у самого парламента уже десятки тысяч людей, а по всей стране миллионы», – сказал он. Он говорил о демократии и напоминал молодым солдатам из танков о кровавых ужасах недавнего прошлого. К нему присоединились другие, Костя и Лариса обращались к танкистам с какими-то словами. Мы подчеркивали, что не можем заставить солдат не выполнять приказ. «Если вы сделаете то, что вам приказали, это будет ваш выбор и ваша ответственность», – сказал парень с мегафоном.
Солдаты переглянулись, потом посмотрели на нас, мокрых, продрогших, вооруженных только верой в собственную правду, без каких-то материальных воплощений силы, словом, выглядящих так, что им оставалось только рассмеяться. Но танкист из головной машины вместо этого пожал плечами, сказал, что им ничего не остается, как послушаться воли народа, и приказал освободить место, чтобы танки могли развернуться. Для этого понадобилось довольно много пространства. «Почему ты думаешь, что они развернутся и уедут?» – спросил я Костю. «Из-за нас, – ответил он. – И из-за того, что мы сказали». Когда танки уехали, все, друзья и незнакомцы, бросились обниматься и целоваться, а мы почувствовали возбуждение от победы. После этого приключения мы прониклись отвагой, соответствующей моменту, собрали друзей, которым все рассказали, и отправились в мою гостиницу, где плотно пообедали, преисполненные гордостью за себя. Моя виза заканчивалась в этот день, поэтому после обеда я поехал в аэропорт. Остальные отправились домой отсыпаться перед ночным дежурством перед Белым домом.
Но ночное дежурство не состоялось. К тому времени, когда я прошел регистрацию на рейс, путч провалился, частично под воздействием внешних сил, частично из-за того, что войска отказывались штурмовать баррикады и стрелять по защитникам парламента.
Художникам эти события позволили выйти на новый уровень свободы. Свобода всегда была их главной целью, но эти три дня подарили редкую возможность побороться за свободу физически, в режиме реального времени.
«Мы выиграли войну, – сказал мне Костя по телефону позже. – Ты, я, мы все вместе. – Он замолчал на секунду, а потом добавил: – С моим флагом».
Планета Железяка
«…Мы создали вас из мужчины и женщины и сделали вас (разными) народами и племенами, чтобы вы узнавали друг друга…»
Коран, сура 49, аят 13Наконец-то это случилось. Двадцать лет спустя… даже больше.
Вообще-то эта книжка должна была выйти еще в прошлом веке. Первое поползновение было сделано в начале 1990-х, когда Иосиф Бакштейн только организовал свой Институт современного искусства. Я как-то заметил ему, что было бы неплохо издать дебютную книжку нашего друга Эндрю на русском языке. Благо Ира Колисниченко, будучи профессиональным переводчиком, с энтузиазмом поддержала эту мысль. Иосиф согласился, но отсутствие средств, суета и наше всеобщее разгильдяйство не позволили довести дело до конца.
Потом было еще несколько попыток, но и они не имели успеха.
За это время мы выросли, возмужали, забурели и состарились.
Слава богу, что появились Саша Иванов и Миша Котомин, которым хватило воли и упорства реализовать эту идею.
Наша дружная и веселая компания, работавшая над русской версией предлагаемой книги, долго мучилась, пытаясь получше перевести ее название. Понятно, что словосочетание «Irony Tower», буквально переводимое как «Ироническая башня», у англоязычного читателя может рифмоваться и с «железной башней» (Iron Tower), и с «башней из слоновой кости» (Ivory Tower, забавно, что человек, придумавший это выражение, тоже носил имя Соломон), и с «железным занавесом» (Iron Curtain). По-русски создать нечто равнозначное как-то не получалось. Какой только бред не приходил нам в голову. С определенного момента в моей несчастной голове стало вертеться: «Какая-то железяка… какая-то железяка… какая-то железяка».
По сложившейся привычке я обратился к компьютерной «узнавайке». Набрав в «Яндексе» вышеозначенное слово, я получил в результате забавное «Планета Железяка», которое, в свою очередь, отослало меня к историям Кира Булычева. В нескольких его текстах фигурирует Шелезяка, планета, на которой жили роботы и которая имела гладкую, ровную и серую поверхность.
Мне это напомнило то, как Россия изображается на зарубежных картах. Обычно это нечто в углу, уходящее за край листа, где, как правило, располагают таблицу с условными обозначениями.
Мне кажется, что именно такой планетой Железякой всегда была и остается Россия для остальных жителей земного шара.
Эндрю Соломон, когда он высадился, как какой-нибудь Миклухо-Маклай, на поверхности нашей страны, не был исключением. Об этом говорят ляпы из разряда «трудности перевода», с которыми мы всегда сталкиваемся при прочтении его текстов. Часто его записки напоминают мне рассказы Гулливера о его путешествиях, а порой и сочинения барона Мюнхгаузена.
Справедливости ради надо сказать, что многие мои знакомые путешественники «из-за бугра» грешили созданием фантастических картин нашей действительности.
Например, в книге моего германского приятеля Харлампия Орошакова, помимо других перлов, есть замечательный эпизод, где в музее-заповеднике Коломенское нам дорогу преграждает большая отара овец, сквозь которую мы с трудом пробирались. (Это совершенно невозможно, я очень боюсь овец.)
В свою очередь, Запад для нас был подобием того света, места, откуда не возвращаются, раем и адом одновременно. Соответственно, пришельцы оттуда были и ангелами, и бесами.
И еще, у нашего сообщества была иллюзия, что именно там находится основное обиталище наших «братьев по разуму», что именно там земля обетованная людей, выражаясь по-воннегутовски, нашего карасса. Людей, неосознанно объединенных для какой-то неведомой миссии, возможно, просто для одинакового «хождения перед Богом», без своей на то воли и ведома.
Так, например, Свен Гундлах в своем письме Эндрю писал: «Я считаю, что современная цивилизация породила феномен, который можно описать как метанациональность, некую диаспору, принадлежность к которой определяется не национальностью, а взглядами, языком и поведением в культуре. Именно поэтому мы считаем тебя скорее своим родственником, чем другом».
Лично я увидел нашего героя первый раз на пикнике КЛАВА («Клуба авангардистов») в Бухте Радости. Он сидел в лодке с Витей Мизиано и Жорой Литичевским. Все трое очень важничали. На Жорке была дурацкая белая папаха, которая меня очень раздражала. Жорик явно выпендривался. Я же был на водном велосипеде и пытался взять их на абордаж. Они смотрели на меня как на идиота.
