Мэттью Коллин - Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры
В Королевском зале фестивалей лейбористы устроили вечеринку в честь победы на выборах. «Подобного политического сборища я не видел ни разу за все тридцать семь лет работы репортером», — писал корреспондент ВВС Николас Джоунс (тамже). Джонатан Димблби из телекомпании ITVc ним соглашался: «Вот оно — лицо новых лейбористов. Всех возрастов, разных национальностей, рас и полов...» (Brian Cathcart, Were You Still Up For Portillol). Пик вечеринки пришелся на половину шестого утра, когда новый премьер, Тони Блэр, вышел на подиум, с привычной ухмылкой в поллица, и произнес триумфальную речь, восхваляющую главную нацию и подозрительно напоминающую утопический хаус-гимн: « Это будет новая Британия... в которой мы построим объединенную нацию. У всех будет одна цель, общие ценности, никто не останется в стороне, никто не почувствует себя обделенным, никому не скажут, что он не считается. В этом новом обществе терпимость и уважение станут обычными явлениями...» Когда его речь была окончена, толпа взорвалась многоголосой радостью и оптимистичный гимн зазвучал снова: «Все может стать только... Может стать только... Все может стать только... Может стать только...»
За годы своего правления Джон Мейджор окончательно загубил тэтчеристский проект переустройства государства. Простояв у власти 18 лет, консервативная партия раскололась из-за споров относительно объединения Европы, погрязла в пустых обещаниях и коррупции, была осмеяна народом за глупость и безразличие к страданиям, которые причинила людям, — словом, со всех сторон себя дискредитировала и окончательно выдохлась. Хотя такой низкой явки избирателей не было на британских выборах с 1935 года, то, что народ избрал на высокий пост Блэра, было свидетельством страстного желания перемен и возможности жить не в такой безразличной и терзаемой раздорами стране. Людям хотелось залечить раны, которые нанесла им агрессивная экономика свободного рынка.
Однако эйфория длилась недолго. Партия Блэра «Новые лейбористы», «модернизированная» и лишенная традиционных социалистических идеалов, пыталась соединить предпринимательские черты капитализма с понятиями социальной справедливости — точно такой же непростой синтез индивидуального и коллективного, как тот, что последние десять лет лежал в основе эйсид-хауса. Популистское представление Блэра о «Новой Британии» — «молодой», «трепещущей», «энергичной» — напоминало попытки Джона Мейджора взять на себя ответственность за процветающую ночную экономику «Крутой Великобритании»[175]. Вскоре после выборов Блэр пригласил на вечеринку к себе на Даунинг-стрит диджеев и поп-звезд, включая участника группы Oasis Ноэла Галлахера, которого в те дни проклинала каждая желтая газета за его заявления в защиту наркотиков и чей хит «Wonderwall» звучал на похоронах Ли Беттс.
В качестве музыкальной темы своей предвыборной кампании Блэр решил использовать не традиционную мелодию социалистов «The Red Flag» («Красный флаг»), а гимн экстази, «Things Can Only Get Better»[176] написанный человеком, принимающим экстази, Питером Канна из группы D:Ream. Ближайшему коллеге Блэра, его главному спин-доктору [177] Питеру Мендельсону Джеймс Паламбо из Ministry of Sound на время кампании предоставил машину с шофером и впоследствии получил незначительную должность правительственного консультанта. Однако, несмотря на все это, отношение лейбористского правительства к экстази-культуре в целом не сильно отличалось от отношения консерваторов.
Во время своей избирательной кампании, проводя инсценированную фотосъемку, Блэр снялся в окружении группы школьников из Абердина и с капсулой экстази под названием «Деннис-Угроза» в руке. Фотография была снабжена подписью: «Просто скажи нет, и скажи с уверенностью» [Daily Telegraph, март 1997). Пресс-секретарь партии лейбористов Эйтал Хэтуэл заявил, что «новаторская и полная творческого потенциала клубная сцена Британии — зависть всего мира», а потом предостерег: «Употребление наркотиков — большая опасность для здоровья, даже если речь идет об очень маленьких дозах, что доказала смерть Ли Беттс. Лейбористская партия намеревается взяться за эту проблему всерьез». А очевидный факт того, что британский бум ночной жизни, творческий мотор «Крутой Великобритании» зародился благодаря экстази, казалось, совершенно выпал из поля зрения новой власти — здесь она оказалась ничуть не внимательнее консерваторов.
Хотя Барри Легг, автор закона о лицензировании общественных развлекательных мероприятий (о злоупотреблении наркотиками), из-за внушительной победы лейбористов потерял свое место в парламенте, придуманный им закон никуда не делся и стал еще одной частью консервативного наследия, наряду с сокращением выплаты социальных пособий, которую лейбористы намеревались сохранить. Два кандидата от клубной сцены, Дэн Фэрроу из All Night Party и Ленни Бейж из Happiness Stan's Freedom to Party Party, в ходе выборов протестовали против закона Легга, но оба набрали недостаточное число голосов.
Экстази-культура словно тень сопровождала долгую эру правления консерваторов. Теперь годы тори были позади, но и Тони Блэр сразу же дал понять, что мачо-война против наркотиков не окончена. Одним из его первых шагов на посту премьер-министра стало назначение Царя наркотиков — это название Блэр позаимствовал у Америки, где при американском Царе наркотиков генерале Барри Маккаффри возросло употребление наркотиков и число попавших за решетку побило мировой рекорд.
Этот пост, получивший официальное название «Антинаркотический координатор Соединенного Королевства», достался не вполне подходящей для этой роли кандидатуре из Западного Йоркшира — начальнику полиции Киту Хеллауэллу. Ничего удивительного в этом назначении не было: Хеллауэлл был честолюбив и дружен с прессой и так же, как Блэр, любил модернизацию. За несколько месяцев до своего назначения непьющий и некурящий полицейский потребовал, чтобы правительство ввело запрет на использование в поп-песнях слов, восхваляющих запрещенные вещества, но в то же время признал: «Я знаю, что наркотики на протяжении многих веков играли важную роль в искусстве» (The Independent, июль 1997). Теперь же Хеллауэлл заявлял, что намерен с помощью воспитания и «жесткого принуждения» «резко сократить спрос на запрещенные наркотики со стороны молодых людей», однако предупреждал: «Те, кто ожидает значительного сокращения спроса на запрещенные наркотики еще до окончания моего трехлетнего срока, могут быть сильно разочарованы» (The Guardian, октябрь 1997).
За несколько недель до назначения Хеллауэлла двое лондонских полицейских предстали перед судом по обвинению в торговле экстази, один из караульных Букингемского дворца умер после того, как принял МДМА в клубе — теперь даже полиция и армия были причастны к экстази-культуре, а через некоторое время стало известно, что новый помощник Хеллауэлла на посту Царя наркотиков, Майкл Трейс, в студенческие годы курил траву.
1997 год подходил к концу, когда Уилльям Строу, 17-летний сын нового министра внутренних дел Джека Строу, чья жесткая позиция «нулевой терпимости» не допускала никакого послабления законов, запрещающих наркотики, был арестован и получил предостережение за распространение марихуаны. Строу, однако, заявил, что этот случай не изменит его взглядов. Несмотря на многочисленные примеры того, как тесно опутали наркотики британское общество, правительство Тони Блэра было намерено продолжать в этом отношении политику, которая уже однажды по вполне понятным причинам подвела консерваторов.
Одним словом, война с наркотиками так и не была окончена, но она стала свидетельством грандиозных изменений, произошедших с тех пор, как экстази помог разжечь бурный костер британской наркокультуры. Политики, полиция, работники здравоохранения, представители индустрии развлечений — все были вынуждены пересмотреть свою позицию и поступки, поскольку развлекательные наркотики стали привычным делом, обыденностью. За каких-то десять лет экстази, казалось, совершенно изменил целые области социального ландшафта Британии, правда пока было непонятно, что именно в них изменилось.
Восьмидесятые остались далеко позади и казались теперь почти невинными. Для детей экстази, глотающих свою первую таблетку в сказочных клубах конца 90-х, кочевые колонии эйсид-хауса казались, должно быть, чем-то невероятно древним, а уж о его голубых негритянских корнях и вовсе никто не вспоминал. Многим из этих детей не было еще и десяти во время «лета любви» 1988 года. Но несмотря на все перемены, произошедшие за эти годы, сомнения и противоречия остались прежними: между продающейся культурой и незаконными наркотиками, ее питающими; между крупными инвесторами и преступными антрепренерами; между знанием и невежеством. А в основе всего этого по-прежнему лежали неустанные поиски счастья. И хотя последнее десятилетие выдалось долгим и странным путешествием, почему-то казалось, что все еще только начинается.
