Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
— Здесь речь идет об иностранной державе. Что делается в России, мне все равно. Я имею дело только с коммунистической партией в Германии… Судебное заседание все менее походило на таковое и все более превращалось в перепалку двух политических врагов. И тут «подставился» уже Димитров. Как частное лицо, он мог заявлять что угодно, но как руководитель Коминтерна со штаб-квартирой в Москве, он просто не имел права говорить то, что он сказал Герингу:
— Конечно, вести борьбу против Коммунистической партии Германии — ваше право. Мое право — способствовать тому, чтобы коммунистическая партия боролась с правительством, действовала в Германии в нелегальных условиях, а как мы будем бороться — это уже вопрос соотношения сил, это не дело… Хорошо, что Бюнгер вмешался и прервал не в меру разоткровенничавшегося главу Коминтерна: «Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду»… Ведь Димитров явно давал в руки всем врагам СССР мощнейший козырь. Мы на всех углах заявляли о том, что СССР-де не вмешивается во внутренние дела иностранных государств. За полгода до лейпцигского заявления Димитрова наш полпред Хинчук уверял в этом лично Гитлера. И вдруг выдающийся коммунист-интернационалист признает обратное! Открыто, сам, по доброй воле признает, что «рука Москвы» — не выдумка Геббельса, а повседневная деталь работы Коминтерна. Да-а, дела-а… А Димитров уже закусил удила, и в ответ на реплику председателя запальчиво возразил:
— Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду! Бюнгер тоже уже вскипал:
— Я категорически запрещаю вам… Здесь, в этом зале, не должно быть коммунистической пропаганды, а вы как раз этим занимаетесь!
— Господин председатель, — не унимался Димитров, — господин премьер-министр Геринг объяснил, что такая власть за рубежом, как Советский Союз и связанная с этой властью страна, может делать все, что захочет. Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и лучшей стране мира. Это известно? И Геринг взбеленился:
— Я вам скажу, что известно германскому народу! Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете… Но я здесь не для того, чтобы позволить вам обвинять себя.
— Вы свидетель, — въедливо напомнил Димитров.
— А вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить!
— Очень хорошо, я доволен, — ухмыльнулся Димитров, и сразу же вмешался Бюнгер:
— Димитров, если вы сейчас скажете хоть слово, вас выдворят, чтобы вы не занимались коммунистической пропагандой. Если вы хотите задать вопросы, то лишь относящиеся к делу. Димитров улыбался:
— Я очень доволен ответом господина Геринга…
— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет, — окончательно разозлился Бюнгер.
— Очень доволен!
— После этих высказываний я лишаю вас слова! Димитров был безмятежен:
— Но у меня есть вопросы…
— Я лишаю вас слова! Сядьте!
— У меня есть вопросы, относящиеся к делу.
— Я лишаю вас слова! Как ни печально это признавать, читатель, но председатель IV уголовного сената Имперского суда Бюнгер был прав. Обвиняемому на суде можно, конечно, не уважать суд, но молча, про себя… А Димитров не угомонился и тут. Игнорируя запрет Бюнгера, он издевательски обратился к Герингу:
— Вы что, боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?
— Это вы будете бояться, как только после суда попадете ко мне в руки, подлец! И сразу вслед за этим Бюнгер исключил Димитрова из заседаний на три дня. МЕЖДУ прочим, советские историки часто цитируют последнюю реплику Димитрова как утвердительную, хотя она была, как видим, вопросительной, что далеко не одно и то же. Утверждают они и то, что Геринг обрушился с нападками на СССР. Хотя, как мы видели, он как раз на нас не «обрушивался» — тем более по собственной инициативе. А вот как «историки» Мельников и Черная описывают поведение Ван дер Люббе: «На протяжении всех трех месяцев на все вопросы он отвечал «да» и «нет» и только дважды, как бы просыпаясь, поднял голову и пролепетал: «Другие… другие». Это, читатель, — просто ложь. Молодой голландец действительно вел себя странновато и часто отвечал путанно, однако ответы Ван дер Люббе на вопросы, заданные ему на одном лишь заседании 23 ноября в основном самим Димитровым, заняли несколько страниц стенографического отчета. Но так или иначе, атмосфера на процессе была такой, что затрагивать тему возможной причастности к поджогу Детердинга или ему подобных было не с руки ни Димитрову, ни организаторам Лондонского общественного контрпроцесса (в поддержку Димитрова и его товарищей). Да, очень уж многим и «справа», и «слева» хотелось раздуть именно политический момент, а не чей-то своекорыстный. На мелкой афере Детердинга с крупными последствиями «процесса века» не получишь. Очевидно поэтому Детердинг так и остался за кадром писаной «истории». Он, впрочем, в кадр и не рвался. Главное — была сорвана перспектива широкого нефтяного союза России и рейха. Советский экспорт нефти и нефтепродуктов в Германию из года в год снижался, хотя потребление их в рейхе из года в год росло. В 1938 году немцы импортировали около 41 миллиона баррелей нефти через «Стандард ойл оф Нью-Джерси», «Шелл» и «Англо-иранскую компанию». Во всех них Детердинг имел свои интересы. Германия тогда производила 4 миллиона баррелей природной нефти плюс 36 миллионов за счет синтетического горючего. 41 миллион баррелей — это примерно 6 миллионов тонн. Весь Иран добывал тогда 10 миллионов тонн, Мексика — менее шести, Румыния — чуть более шести. СССР же добывал около 30 миллионов тонн. То есть, по крайней мере половину германского импорта нефти могла бы составить наша доля. Уж десятью-то процентами добычи мы могли бы с фюрером и поделиться к взаимной выгоде. ДА, РЕЗУЛЬТАТОМ Лейпцигского процесса мог бы стать не триумф оправданного Димитрова, а вещь более скромная, зато и более полезная для СССР — разоблачение попыток вытеснения Советского Союза с внутреннего рынка Германии. Однако для этого требовалась не только иная линия поведения на руде самого Димитрова, но и совсем иная внешняя политика СССР. Успешно противодействовать «нефтяным» махинациям детердингов мы могли бы только тогда, когда основной задачей считали бы разоблачение и срыв планов сделать рейх и Союз смертельными врагами. Ведь Хинчук телеграммой, где поминались Детердинг и «Дероп», давал, может и сам того не понимая, ключ к таким залежам политических и экономических возможностей, что все клондайки, голконды и копи царя Соломона по сравнению с ними выглядели бы провинциальным чулком старушки-скопидомки. Средний-то немец относился более лояльно к России (как бы она ни называлась), чем к Англии и Франции. Даже если бы роль Детердинга была лишь версией, именно ее было выгодно и умно поддерживать советской внешней политике и в этом именно направлении ориентировать Димитрова, коль уж он попался германской полиции. И если бы голова Димитрова не была забита идеями мировой революции (хоть он Троцкого и не поддерживал), то на процессе можно было бы упирать как раз на антисоветские козни врагов сотрудничества СССР и рейха, а не на «антикоммунистические козни нацистов». Но кому был нужен такой «ключ» к ситуации? Димитрову? Как сказано — «не тот коленкор». Мелко… Литвинову? Но это же значило — вместо лишней шпильки в Гитлера бросить прямой вызов Англии, да и международному Капиталу, включая США. Литвинов же как раз отправлялся за океан устанавливать дипломатические отношения со Штатами. Может быть, это надо было — хотя бы как сенсация — журналистке Кайт и ее коллегам? Но как же тогда быть с разоблачениями «проклятого фашистского средневековья»? Что касается «Деропа», то он все более становился лишь удобным поводом к обострению отношений. Способствовали этому и постоянные недоразумения с пишущими «совдамами» из «Известий», ТАСС и их коллегами «сильного» пола. Особенно громким стал так называемый «журналистский инцидент» между правительствами СССР и Германии перед началом Лейпцигского процесса. К тому времени объединенными усилиями литвиновской и коминтерновской ратей первые межгосударственные «трещины» уже появились. И когда временный поверенный в делах СССР Бессонов сообщил статс-секретарю германского МИДа (аусамта) фон Бюлову, что мы хотим послать в Лейпциг представителя ТАСС Беспалова и журналистку «Известий» Кайт, эту просьбу с санкции Гитлера отклонили. 20 сентября наше полпредство об этом уже знало, потому что направило в аусамт ноту протеста. Впрочем, энергичной мадам Кайт на запреты было плевать, и она вместе с Беспаловым уехала в Лейпциг самовольно. 22 сентября в 7 часов утра их арестовали в гостинице и после вмешательства полпредства в тот же день выпустили. Конечно, это была дискриминация, но враждебность немцев возникала не на пустом месте. Враждебными были статьи Кайт — благо Германия 1933 года давала к тому много возможностей. Кайт сеяла бурю и получила бурю. Мог ли упустить момент Литвинов и «борцы против фашизма»? 26 сентября после настояний Литвинова уже было принято постановление правительства об отзыве всех наших журналистов из Германии и выдворении в трехдневный срок из СССР немецких. Кончилось тем, что с 4 ноября Кайт и представитель ТАСС получили корреспондентские билеты на процесс и вновь уехали в Лейпциг. Уехали, естественно, с чувством победителей и желанием отплатить побольнее. Лейпцигский процесс с его страстными речами Димитрова и журналистская кампания в советской прессе сразу задавали тон взаимоотношений нацизма, становившегося с 1933 года государственной доктриной Германии, и социализма — государственной доктрины СССР. И тон это был крайне политизированным, враждебным, непримиримым. Кому он был выгоден? Ну во-первых, всем ненавистникам СССР в Германии, в Европе и в мире. Но и компартию Германии он тоже устраивал, потому что обеспечивал ей поддержку со стороны СССР. Коминтерн и интернациональные, то есть троцкистско-зиновьевские антисталинские силы внутри страны тоже считали этот курс верным, потому что так приближалась, по их мнению, европейская революция. Если учесть, что по национальному составу эти антисталинские силы были преимущественно еврейскими, то антигерманизм советской внешней политики в антинацистской упаковке был им особенно желателен. Невыгоден раздор между Германией и Советским Союзом был немецкому и советскому народам. А Гитлеру и Сталину? Гитлер, как политик, опирался на две силы: широкие массы и Капитал. Массы не хотели вражды просто потому, что сам по себе народ никогда не хочет войны. Но и германский Капитал был отнюдь не монолитно враждебен советскому строю. Поэтому объективно и для Гитлера был отчасти невыгоден и нежелателен враждебный ему СССР. «Отчасти», потому что двойственность политической базы, двойственность и непоследовательность мировоззрения фюрера (трезвость государственника и слепота антибольшевика) определяли и двойственность политики. Политика Сталина опиралась исключительно на народ, и поэтому вражда с Германией была Сталину невыгодна абсолютно. Однако возвысить свой голос в защиту государственного интереса в ущерб идеологии для Сталина в той обстановке было бы равносильно политическому самоубийству. И выходило, что сказать: «Надо ли раздувать такой уж шум вокруг провокаций, способных еще больше рассорить СССР и Германию?» — было пока некому. Хотя интересы СССР как государства, а не оплота мировой революции, обеспечивались бы как раз в этом случае. Приведу факт малоизвестный, но показательный. 4 января 1934 года в Имперском министерстве внутренних дел состоялось совещание. Состав участников был ограничен — решался деликатный вопрос о высылке Димитрова. Разговоры были, соответственно, деловыми, откровенными — не на публику, не на прессу. Представитель аусамта препятствий к высылке не видел. Представитель же прусского премьер-министра Геринга, имперский советник (и один из руководителей гестапо) Дильс сомневался, поскольку крупного функционера Димитрова Герингу было соблазнительно изолировать, а не высылать в СССР. Напомню: Дильс говорил не для прессы, и поэтому его заявления были искренними, ваньку или там «ганса» валять тут было не перед кем и незачем. Так вот что говорил Дильс: «Господин премьер-министр и все Имперское правительство действовали бы непоследовательно, если бы в случае с Димитровым отказались от принципа, о котором неоднократно публично заявляли: действительном их желании поддерживать дружественные отношения с Россией. Однако они решительно выступают против коммунистического мировоззрения, не принимая во внимание то обстоятельство, что это мировоззрение исходит из России». Итак, уважаемый читатель, нацисты действительно были готовы «отделять котлеты от мух»… Борясь с коммунистами внутри рейха и за его пределами, они не были склонны делать своим врагом могучее государство — Россию. Вот что для нас было важным прежде всего, и вот что игнорировали ЛИТВИНОВЫ… ЗА ПОЛГОДА до начала Лейпцигского процесса, 8 апреля 1933-го года, Максим Максимович Литвинов принимал посла Германии фон Дирксена, который сообщил ему:
