Александр Крон - Дом и корабль
- Употребляете? Я в рот не беру. - Он явно не спешил приступать к еде и вид имел задумчивый. - Ну ладно, все это очень мило, но, так сказать, не имеет самостоятельного значения… У вас спирту нет?
- Нет, - виновато сказал Митя.
- И достать не можете?
- Откуда же…
- Зх вы, старпом… Ладно, не расстраивайтесь. (Митя ничуть не был расстроен, ему только, как всегда, было неприятно, что он не может внести свою долю.) Сейчас мы решим и эту проблему. Не сочтите за труд, дорогой мой, - постучите-ка в дверь.
Митя растерянно оглянулся. Стучаться в дверь, через которую они только что вошли, было очевидной бессмыслицей. Оставалась наполовину загороженная печкой, прикрытая тяжелой портьерой дверь в смежную комнату.
- Стучите сильнее, не стесняйтесь, - сказал Селянин, когда Митя осторожно постучал. Сам он сидел в кресле и поигрывал фонариком. - Еще разок. Вот так. Теперь откройте задвижку.
Митя щелкнул задвижкой и прислушался. Из-за двери донеслись шарканье туфель и покашливание, скрипнула отодвигаемая мебель, лязгнуло железо, дверь открылась, и на пороге показался Николай Эрастович. Митя давно не видел его и с трудом узнал - перед ним стоял старик. Стариком его делали не согбенные плечи и не седая щетина, а взгляд - безжизненный, какой-то отгороженный. По-видимому, он узнал Митю, но не поздоровался, а только неопределенно поклонился, поклон пришелся посередине между Туровцевым и Селяниным. Затем посмотрел на Селянина вопросительно, боязливо, с плохо скрытой ненавистью.
- Привет алхимику, - сказал Селянин, направляя на него свой прожектор. - Водка есть?
Николай Эрастович испуганно замотал головой:
- Даю вам честное слово…
- Врете, - сказал Селянин, поигрывая фонариком. - Хотите, докажу?
Николай Эрастович напряженно заулыбался, Селянин кряхтя потянулся к лежавшей на столе газете.
- Так и есть, - с торжествующим возгласом он направил луч на последнюю страницу. - Третьего дня населению выдавали водку. На шестой талон промтоварной карточки. Зная вас, дорогой друг, не могу себе представить, чтобы вы потеряли темп и своевременно не отоварились.
Он направил луч прямо в глаза Николаю Эрастовичу.
- Итак?
- Честное слово…
- Отлично, сэр, - сказал Селянин. - В таком случае, наши дипломатические отношения прерываются. История рассудит, какая из великих держав при этом потеряла больше.
Николай Эрастович не ответил. Он только сделал слабый отстраняющий жест, как будто хотел отвести рукой слепящий луч фонарика, повернулся и пошел к двери. Селянин подмигнул и полез в шкафчик за чашками.
Через минуту Николай Эрастович вернулся, держа обеими руками бутылку. Поставив бутылку на стол, он попытался придать своему заросшему седой щетиной лицу не свойственное ему залихватское выражение и уже взялся за спинку стула, но Селянин вовремя разгадал маневр.
- Э, нет, голубчик. Поить вас водкой - это только попусту переводить материал. Водку мы выпьем сами, а закуску выдадим вам сухим пайком. - Он отделил две рыбки и бросил их в коробку из-под печенья. - Вот. Забирайте все это. И - ауфвидерзейн. Не благодарите.
Он проводил Николая Эрастовича до самой двери и запер ее на задвижку. Митя чувствовал себя неловко. Селянин это заметил:
- Я считаю, что с ним поступлено по-царски. Уверяю вас, в его возрасте витамины гораздо полезнее.
- По моим сведениям, вы примерно одного возраста, - грубо сказал Митя. Но дерзость не удалась. Селянин был польщен.
- Правильное суждение о возрасте мужчины имеют только женщины, - изрек он, бережно разливая водку по чашкам. Себе он взял темно-синюю. И видя, что Туровцев продолжает хмуриться, добавил примирительно: - Вы не представляете, во что превратился этот тип. Это вымогатель.
- Все равно, нельзя же так…
- Наоборот, только так и можно. Я ведь не ищу его общества. Если ему не нравится мое обращение, пусть катится ко всем чертям.
- Но…
- Послушайте, лейтенант, - сказал внушительно Селянин. - Усвойте для собственной пользы одну простую истину: при любом устройстве общества люди делятся на тех, которым нужны вы, и на тех, кто нужен вам. В конечном счете все отношения регулируются только этим. Мой Соколов ко мне очень почтителен, но это потому, что я могу представить его к награде, а могу закатать в штрафной батальон. На всех прочих ему наплевать с высокого дерева…
- Но позвольте, - возмутился Митя.
Селянин, смеясь, поднял ладонь:
- Понимаю, пример неудачен. Соколов, конечно, порядочная свинья. Возьмем существо высокоорганизованное. Например, вас. Вы во всех отношениях доброкачественный юноша, обладающий к тому же привлекательной наружностью. Вряд ли вы страшный донжуан, но кое-какой опыт у вас несомненно имеется. Убежден, что при всех ваших прекрасных качествах вы гораздо почтительнее к девице, добиваясь ее расположения, чем потом, когда она уже имеет перед вами неоспоримые заслуги.
Митя попытался протестовать и вновь был остановлен.
- Я видел вас здесь с Борисом Кондратьевым. Борис - неплохой парень, но ничего хорошего вам пока не сделал, и кроме того, что он ваш начальник, вы о нем решительно ничего не знаете. Не хочу сказать, что вы подхалимствовали - нет, нисколько, но поверьте мне, вы были очень внимательны, ловили каждое слово и очень хотели понравиться. А своим старикам, которым вы обязаны всем, включая самый факт земного существования, небось пишете одну открытку в два месяца, потому что их привязанность вам обеспечена и завоевывать ее не надо.
Когда шальная пуля попадает в цель, практически она ничем не отличается от снайперской. Попадание было прямое. Митя разинул рот. Селянин смеялся, очень довольный.
- Я хочу предложить оригинальный тост. Выпьем… за трезвость. - Он дотронулся своей чашкой до Митиной, выпил и осторожно, чтобы не запачкаться чешуей, разодрал воблу.
Митя тоже выпил и закашлялся.
- Странный вы человек, - сказал он, стараясь говорить небрежно.
- Почему же странный? Просто вы меня недостаточно знаете.
Митя задумался.
- Вероятно, вы правы - я вас не знаю. Не могу сказать, чтоб вы мне очень нравились, но мне с вами интересно. Хочется понять, что вы за человек.
Селянин захохотал.
- Что значит русские люди - еще не выпили по второй, а разговор уже «на остриях и безднах», как выражается одна моя знакомая. Что я за человек? Человек, каких много.
- Скромничаете?
- Отнюдь. Я себе цену знаю. Таких, как я, ровно двенадцать на дюжину. И если я все же чем-то выделяюсь из этой дюжины, то разве что несколько большею способностью к трезвому размышлению. Многих это отталкивает, но я и не пытаюсь нравиться всем. Жалко, что я вам не нравлюсь, потому что вы мне очень симпатичны.
- Чем же?
- Прежде всего чистотой. И вашей юной застенчивостью, за которой мне видится не банальный характер. Кстати сказать, застенчивые люди совсем не такие скромняги, как о них принято думать. Они-то как раз ого как о себе понимают! Они потому-то и застенчивы, что боятся - вдруг их не поймут, недооценят… Дай такому застенчивому точку опоры, и он в одночасье так развернется - ахнешь только. Эй, поосторожней с костями!..
Митя остался глух к предупреждению. Его челюсти с наслаждением перемалывали рыбий хребет, желудочный сок бурлил. Селянин лениво посасывал кусочек спинки, и Митю взбесила небрежность, с какой тот швырнул в кучку шелухи вполне съедобную брюшную стенку. Он уже протянул за ней руку, но вовремя отдернул - недоставало еще подбирать селянинские объедки.
- Насколько я понимаю, вас удивляет отсутствие Тэ А, - сказал Селянин, ковыряя в зубах. - Успокойтесь, она не в стационаре для дистрофиков, и состояние ее здоровья не внушает опасений. Просто у нее расшатались нервишки, и я почел за благо отправить ее на Биржевую. Конечно, это не Сочи и не Ривьера, но все-таки там трехразовое питание и кое-какие процедурки: хвоя, д'арсонваль и прочая такая штука. Но, по чести говоря, главное - это то, что она отдохнет от меня, а я от нее.
О блокадном санатории на Биржевой площади Туровцев слышал и раньше. В январе Горбунов тщетно пытался устроить туда Павла Анкудиновича.
- Здорово это у вас получается, - сердито сказал Митя.
- А что? - отозвался Селянин. Тон был безмятежный.
- А то, что мы с командиром бились, чтоб определить в это заведение человека, построившего наш корабль, инженера с орденом Ленина…
- Ну и что?
- И ни черта не вышло.
- Случай вполне возможный, - сочувственно подтвердил Селянин.
Сочувствие так походило на издевательство, что Митя поднял голову и встретил немигающий взгляд очень светлых глаз. Глаза были большие, неприятно красивые и выражали самое искреннее участие, не к строителю, конечно, а к симпатичному глуповатому юнцу, не понимающему элементарных правил игры. От этого взгляда Митя оледенел, весь его запал угас, и, боясь показаться смешным, он решил больше не задавать вопросов. С инстинктивной хитростью он угадал, что Селянина не нужно вызывать на разговор. Если ему что-то нужно - заговорит сам.
