Валентин Зорин - Мистеры миллиарды
Показательно, что его капитал перевалил за первую сотню миллионов долларов не когда-нибудь, а в годы корейской войны. Именно с того времени хьюзовские прибыли стали ежегодно измеряться цифрой со многими нулями. И в настоящее время барыши его продолжают возрастать темпами стремительными.
Согласитесь, что это тот случай, когда реклама отнюдь не является «двигателем» торговли. Торговля торговле рознь. Торговля подтяжками или жевательной резинкой не возбраняет, а, наоборот, требует максимальной шумихи и огласки. Орудиями же уничтожения рода людского лучше торговать втихомолку. Эту истину, очевидно, Хьюз усвоил хорошо.
Страх перед микробами, быть может, существует и на самом деле; скорее всего это не выдумка. Ко уходить в подполье, думается, Хьюза заставляет страх совсем иного рода — страх перед ответственностью за свои дела, нечистая совесть.
Правда, некоторое время назад Хьюз удивил соотечественников. Этот делец, превративший производство оружия в золотое дно для себя, вдруг вознамерился принять облик этакой овечки. Он, видите ли, обеспокоен проводящимися в Америке подземными испытаниями атомной бомбы. Столь негуманные и опасные действия так обеспокоили торговца оружием, что его компания направила в конце 1968 года правительству Соединенных Штатов специальный меморандум, призывающий Вашингтон незамедлительно прекратить эти испытания.
Что и говорить, было над чем поломать голову неискушенным в хитросплетениях политики и бизнеса американцам! Подумать только, Говард Хьюз, тот самый Хьюз, компании которого оснащают ракеты и подводные лодки, создают прицельные устройства, при помощи которых американские летчики уничтожают вьетнамские деревни, тот самый Хьюз, который положил в свой карман сотни миллионов долларов, полученных на продаже оружия, вдруг стал вегетарианцем и трепещет при мысли о том, какие последствия могут вызвать подземные испытания ядерного оружия.
Скорые на руку газетчики уже поспешили объявить об угрызениях совести престарелого торговца оружием, о том, что, готовясь к встрече с богом, он решил позаботиться о душе, распрощавшись с бизнесом смерти.
Но напрасно торопились непрошеные толкователи хьюзовских намерений. На поверку дело оказалось значительно более простым, не имеющим отношения ни к богу, ни к душе, ни к угрызениям совести.
Уже много лет назад американские генералы в качестве полигона для испытаний ядерного оружия избрали пустынные и незаселенные территории далекого штата Невада. А между тем к этому штату, как об этом будет рассказано дальше, обратил свои взоры Говард Хьюз. И не только взоры. В течение последних лет он вложил сюда несколько сот миллионов долларов, приобретя обширные территории в этом районе.
«Хьюз опасается подземных взрывов, — раскрывает тайны е мысли миллиардера информированная американская газета «Вашингтон пост», — потому что они становятся все более мощными и могут вызвать землетрясение и отравить подземные массы воды в штате Невада, в котором он имеет крупные деловые интересы, большие земельные угодья и куда он вложил немалую часть своего богатства».
Нет, история Хьюза — это не невинная сказочка о Сером Волке и Красной Шапочке. Бабушкин чепец не спрячет лезущих наружу волчьих ушей, корысть не выдать за миролюбие, страх за свою собственность не изобразить как беспокойство за благополучие соотечественников.
И еще одно соображение, которое может быть предложено в качестве возможного объяснения странностей Хьюза. В конце концов, его поведение — это лишь доведенная до крайности, до грани абсурда черта, типичная для многих американцев. Один из американских авторов назвал свою страну «Великим сообществом одиночек». В этом определении большая доля правды. В национальном характере американца заложено стремление обособиться, отделить себя от общества, занять по отношению к другим своего рода круговую оборону. Это стремление, быть может, уходит корнями в прошлое Америки, когда колонист, получив земельный надел и будучи предоставлен самому себе, рассчитывал только на себя, а на любого пришельца смотрел как на источник повышенной для себя опасности.
Наложившись на нравы — чтобы не сказать безнравственность — Америки современной, живущей по принципу — каждый против каждого, это превратилось в своего рода принцип существования американцев.
Есть такая форма одиночества — одиночество в толпе, одиночество в многолюдстве. Более полного и страшного одиночества не бывает. Нигде мне не доводилось так часто сталкиваться с такого рода одиночеством, как во время моих странствий по американским городам и весям.
Внешне американцы очень общительны, легко сходятся, охотно, пропустив стаканчик-другой виски с содовой, хлопают друг друга по спинам. Но это лишь внешне. Идеал многих в этой стране — свой дом, причем дом не просто как удобное и приятное место жительства, но как бастион, в котором можно спрятаться от неустроенности и неуютности жизни, от постоянной необходимости быть настороже. Француз, отработав положенное, спешит встретиться с друзьями, итальянец проводит вечера в траттории за стаканом вина, бельгиец, голландец или немец — с кружкой доброго пива. Американец после работы спешит укрыться за семью замками, отгородиться от мира. Это не только социальное, но и национальное.
Сообщество одиноких тем более противоестественно, что оно находится в вопиющем противоречии со всем строем современной жизни по своему стилю, по своей организации, общественной донельзя.
Мне вспоминается один разговор, происходивший на высоте девяти километров над американской территорией. Я летел в комфортабельном «боинге-747» из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Рядом со мной оказалось двое американцев — преклонных лет человек, с седым ежиком на голове и умными глазами под толстыми стеклами очков, и его сын — студент, лохматый субъект лет двадцати двух — двадцати трех. Мы разговорились. Узнав, что я из Советского Союза, парень, у которого, очевидно, в голове был густой туман, что называется, с ходу принялся мне объяснять, почему он противник социализма.
— Социализм и индивидуальность — вещи несовместимые, — с апломбом заявил он. — А я хочу быть сам по себе. Не хочу зависеть ни от кого, никому не хочу быть обязанным и не желаю, чтоб кто-либо был обязан мне. Мне никто не нужен, я могу и хочу прожить сам.
— Простите, — возразил я. — Если не ошибаюсь, как раз сейчас при всей вашей независимости от общества и его отдельных представителей вы, по-моему, находитесь от них в полной зависимости.
— От кого? — взъерепенился юнец. — Глупости!
— В данную минуту, насколько я могу заметить, вы целиком и полностью зависите от нескольких парней, находящихся в пилотской кабине этого самолета. Вы их не знаете, но доверили им свою судьбу. Поживем мы с вами еще или грохнемся на скалы Юты, так неуютно выглядящие отсюда, с этой высоты, зависит от них. Так же, как и все остальные пассажиры, заплатив полтораста долларов, вы исходите из того, что они мастера своего дела, и полагаетесь на них настолько, что доверили им вашу вполне суверенную особу. И так происходит с вами каждый день, каждый час. Сколько бы вы ни говорили о своей независимости от общества, вы не сами по себе. Человек всегда зависит от себе подобных. Даже самый независимый, даже самый могущественный, даже тот, кто, подобно киплинговской кошке, ходит сам по себе. Ибо, в конце концов, в современном мире, как вам это ни покажется грустным, сам по себе не ходит никто, даже кошка! Человек доверяет опытности водителей машин, квалифицированности аптекаря, добросовестности повара, опыту мостостроителя, умению портного, соорудившего штаны суверенной и независимой личности.
Прощались мы после посадки самолета по-хорошему. Особенно сердечен был старший из моих спутников, долго жавший мою руку и произносивший слова благодарности. Видимо, претензии на суверенность его отпрыска доставляют ему немало неприятностей.
Шутки шутками, но стремление уединиться, изолировать себя от общества свойственно многим американцам, составляя, пожалуй, одну из черт их национального характера. Но то, что не может себе позволить простой американец, пытается достичь американец непростой, Говард Хьюз — обладатель одного из трех крупнейших состояний Америки. Он считает, видимо, что за свои деньги он может купить себе одиночество, построить стену, за которой его никто не достанет. В хьюзовской мании к уединению нетрудно разглядеть до крайности, до анекдота доведенный американский индивидуализм.
И коль скоро речь зашла у нас о такой штуке, как американский национальный характер, давайте на некоторое время отвлечемся от Хьюза и поговорим об этом самом характере.
* * *Нелегко, конечно, определять этот самый национальный характер. Сколько мы читали всяческой развесистой клюквы о всевозможных «национальных характерах», сколько благоглупостей и пошлостей написано на этот счет! Иногда возникает даже вопрос: есть ли он, существует ли в действительности национальный характер, как можно вогнать в простые формулы огромное многообразие людской массы, бесконечную разность типов, а особенно когда речь идет о такой не устоявшейся, в общем, нации, как американская? Что касается такой вещи, как характер нации, то думается, что некие общие закономерности все-таки имеются и говорить, хотя и осмотрительно и с осторожностью, об этом можно и даже должно.
