Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.
Можно встретить у него и описания природы по принципу контраста, когда соотносятся вещи и явления, явно не соотносимые. Таким диссонансом, «ужасным», «безумным» смехом звучит песнь жаворонка в «поздний, мертвый час» «мглистого и ненастного» вечера («Вечер мглистый и ненастный…»).
Еще чаще пишет Тютчев о равнодушии вечно юной и прекрасной природы к жизни человека, к его радостям и печалям. Ей, природе, безразлично, кто и какой это человек — никому не известный или Наполеон: как до него, при нем, так и после его смерти вновь пришла весна и «природа ожила, и блещет все в торжественном покое: лазурь небес, и море голубое»… («Могила Наполеона»). Близко этому стихотворение «И гроб опущен уж в могилу…», в котором описываются похороны, «а небо так нетленно-чисто, так беспредельно над землей». Хотя в этом случае автор показывает, что равнодушие, черствость и бездушие к смерти проявляет нередко и человек, что куда менее приятно и объяснимо, нежели равнодушие природы. Это и заученная «погребальная» речь пастора, и «пристойные» беседы и разговоры людей, пришедших проститься с умершим. Кстати сказать, равнодушие природы Тютчев отнюдь не склонен объяснять тем, что материя это низшая, неживая, бездушная. Напротив, в известном и во многих отношениях программном стихотворении он с полемической остротой заявит:
«Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык > (1, 101).
Все дело в том, таким образом, чтобы увидеть, почувствовать и понять и «душу» и «язык» природы. Разумеется, дар это редчайший, и выпадает он на долю далеко не каждого человека. Именно этим можно объяснить то обилие разного рода загадок и тайн, которые из века в век природа хранит в себе и про себя. И одна из них, которая, среди других прочих, особенно волновала и всегда будет волновать человека, это память природы о прошлом и былом. Вот как написал об этом в своем стихотворении «Через ливонские я проезжал поля…»:
И, глядя на тебя, пустынная река, И на тебя, прибрежная дуброва, «Вы, – мыслил я, — пришли издалека, Вы, сверстники сего былого!»
Так! вам одним лишь удалось Дойти до нас с брегов другого света. О, если б про него хоть на один вопрос Мог допроситься я ответа!..» (1, 63).
Мысль здесь предельно ясна: о прошлом может поведать лишь тот, кто был «сверстником сего былого», в данном случае — «река» и «дуброва», сроки жизни которых, в сравнении с кратким мигом бытия человеческого, поистине бесконечны. Однако Тютчева очень часто не удовлетворял какой-то один ответ, он постоянно искал всё новые и новые аспекты в художественном решении нередко одного и того же круга вопросов и проблем. Так, например, мы видим, что в стихотворении «Весна» поэт проводит совсем иную мысль: вечную молодость природы он объясняет тем, что она никогда не бывает отягощена воспоминаниями о прошлом, что ее жизнь, «как океан безбрежный, вся в настоящем разлита». А в одном из более поздних своих произведений, «От жизни той, что бушевала здесь…», он заявит еще категоричнее:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
………………………………………………
Поочередно всех своих детей,
Свершающихсвой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной (1, 223).
Лирика природы Тютчева вся насквозь проникнута философской мыслью. Об этом писал еще Тургенев, который подготовил первое издание сборника стихов Тютчева (1854). «Если мы не ошибаемся, — отмечал Тургенев, — каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего мысль Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им, и сама его проникает нераздельно и неразрывно» [300]. Желая подчеркнуть именно это своеобразие, И. С. Аксаков сравнивал поэзию Тютчева творчеством таких поэтов, как А. С. Хомяков и Е. А. Баратынский и приходил к выводу, что у него не то что мыслящая поэзия, — а поэтическая мысль, не чувство рассуждающее, мыслящее, — а мысль чувствующая и живая.
Тютчев постоянно проявлял интерес к философии. С юных лет он был знаком с античной философией и с работами французских мыслителей, позднее увлекся литературой и философией немецкой. В первую очередь следует назвать здесь основателя натурфилософских систем Шеллинга. Как уже отмечалось выше, они были знакомы лично, и, судя по всему, знакомство это полезно было взаимно. Во всяком случае, Шеллинг говорил о Тютчеве (со слов П. В. Киреевского): «Это превосходнейший человек, очень образованный человек, с которым всегда охотно беседуешь».
Не отрицая влияний и воздействий на Тютчева самых разных философов, не следует и преувеличивать их роль в становлении его мировоззрения, а тем более искать прямые или завуалированные отклики той или другой философской системы в его стихотворениях. Как справедливо подчеркивали исследователи, он дает не столько последовательный строй мыслей, развивающих определенную философскую проблематику, сколько комплекс переживаний этих мыслей, эмоциональное эхо той аналитической работы мысли, которая протекла в сознании поэта, побуждая его творчески воплотить себя в лирическом произведении.
Поэзия Тютчева, можно сказать, перенасыщена тревогой, предчувствиями роковых развязок, катастроф — «катаклизмов», он пишет о «страшных песнях» хаоса, о грозах и бушующем море. Но есть у Тютчева и стихи — своего рода признания в любви к природе умиротворенной, солнечной, радующей человека. «Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать-Земля!.. Что пред тобой утеха рая, Пора любви, пора весны, Цветущее блаженство мая, Румяный свет, златые сны…» (1,88). Иными словами, Тютчев и понимает и принимает жизнь во всех ее проявлениях, до самозабвения любит её. И в то же время многое из того, что в совокупности своей составляет бытие человека, являлось предметом его постоянных, напряженных и тяжелых раздумий, вызывало в нем страстное желание, иногда на грани отчаяния, не соглашаться, спорить, протестовать. Поэт не раз признавался своим близким, что для него привычны «состояние внутренней тревоги» и «чувство тоски и ужаса». Размышляя над тем, какие же именно проблемы так сильно тревожили Тютчева, известный исследователь его творчества К. В. Пигарев приходит к выводу, что это и время, бороздящее неизгладимыми морщинами любимые черты, и пространство, разъединяющее людей и отдающее их во власть времени, и, наконец, смерть – равно враждебные человеку силы в глазах Тютчева. Именно они затавляют его „с такой болезненной живостью и настойчивостью" испытывать „сознание непрочности и хрупкости всего в жизни"». Земля и Небо противопоставлены в поэзии Тютчева. Земля — это колыбель и дом человека, это все, связанное с великой случайностью появления его на свет и великой радостью уникальности его жизни. Но Земля — это и быт, в котором так легко погрязнуть человеку, это и «пыль» мизерных и суетных стремлений людей, это и неумолимо уходящее время, забвение и смерть. С Небом у Тютчева ассоциируется все самое светлое и чистое, недостижимо высокое, духовное и нравственное. Без этой устремленности в Небо жизнь представляется поэту «утомительным сном». Конечно, мгновения эти редчайшие, они сродни озарениям. Так, в стихотворении «Проблеск», например, полет души «к бессмертному» сопровождается звучанием «скорби» на струнах «ангельской лиры». Объяснение этому следует искать как в том, что человек бессилен вернуть «минувшее» или вернуться в него, так и в том, о чем говорится далее в стихотворении: «Мы в небе скоро устаем, — и не дано ничтожной пыли дышать божественным огнем».
Именно в этом трагизм существования человека — «в невозможности отделить в себе земное от небесного, бренное тело от нетленной души. Трагизм — в сознании личной смертности, в желании неосуществимого, в стремлении к недоступному» [301].
Неумолимое шествие времени изображает Тютчев во многих своих произведениях и с самых разных сторон. В стихотворении «Бессонница» мы слышим поначалу «однообразный бой» часов, «Томительная ночи повесть! Язык для всех равно чужой И внятный каждому, как совесть!» Но затем, как это нередко бывает у Тютчева, вполне конкретные явления, факты и детали житейского обихода постепенно начинают обретать иной смысл, более обобщенный, философский. И вот уже «часов однообразный бой» начинает восприниматься, как «глухие времени стенанья, пророчески-прощальный глас». Разбуженная бессонницей фантазия, нахлынувшие ночные мысли и чувства рисуют страшную картину: «Нам мнится: мир осиротелый Неотразимый Рок настиг — И мы, в борьбе, природой целой Покинуты на нас самих; И наша жизнь стоит пред нами, Как призрак на краю земли, И с нашим веком и друзьями Бледнеет в сумрачной дали; И новое, младое племя Меж тем на солнце расцвело, А нас, друзья, и наше время Давно забвеньем занесло!» (1, 41).
