Лев Троцкий - История русской революции. Том I
Что касается пролетариата, то поворот его в сторону большевиков принял в течение апреля ярко выраженный характер. Рабочие приходили в комитеты партии и спрашивали, как им переписаться из меньшевистской партии в большевистскую. На заводах стали настойчиво допрашивать своих депутатов насчет внешней политики, войны, двоевластия, продовольствия, и в результате таких экзаменов эсеровские или меньшевистские депутаты все чаще заменялись большевистскими. Резкий поворот начался с районных советов как более близких к заводам. В советах Выборгской стороны, Васильевского острова, Нарвского района большевики как-то сразу и неожиданно оказались к концу апреля в большинстве. Это был факт величайшего значения, но вожди Исполкома, поглощенные высокой политикой, относились с высокомерием к возне большевиков в рабочих кварталах. Однако районы начинали все явственнее нажимать на центр. По заводам, помимо Петроградского комитета, открылась энергичная и успешная кампания за переизбрание представителей в общегородской Совет рабочих депутатов. Суханов считает, что к началу мая за большевиками шла треть петроградского пролетариата. Во всяком случае – не меньше, и притом – наиболее активная треть. Мартовская бесформенность исчезала, политические линии оформлялись, «фантастические» тезисы Ленина облекались плотью в районах Петрограда.
Каждый шаг революции вперед вызывается или вынуждается прямым вмешательством масс, совершенно неожиданным, в большинстве случаев, для советских партий. После февральского переворота, когда рабочие и солдаты опрокинули монархию, никого не спросясь, вожди Исполнительного комитета сочли роль масс выполненной. Но они роковым образом ошиблись. Массы совсем не собирались сходить со сцены. Уже в начале марта, во время кампании за 8-часовой рабочий день, рабочие вырвали уступку у капитала, несмотря на то что на плечах их висели меньшевики и эсеры. Совету пришлось зарегистрировать победу, одержанную без него и против него. Апрельская демонстрация явилась второй поправкой того же типа. Каждое из массовых выступлений, независимо от его непосредственной цели, является предостережением по адресу руководства. Предостережение имеет сперва мягкий характер, но затем становится все более решительным. В июле оно превращается в угрозу. В октябре наступает развязка.
Во все критические моменты массы вмешиваются «стихийно», другими словами, повинуясь своим собственным выводам из политического опыта и своим еще не признанным официально вождям. Ассимилируя те или другие элементы агитации, массы самочинно переводят ее выводы на язык действия. Большевики, как партия, еще не руководили кампанией за 8-часовой рабочий день. Большевики не звали массы и на апрельскую манифестацию. Большевики не позовут вооруженные массы на улицы и в начале июля. Только к октябрю партия успеет окончательно выровнять свой шаг, и во главе массы выступит уже не для демонстрации, а для переворота.
ПЕРВАЯ КОАЛИЦИЯ
Вопреки всем официальным теориям, декларациям и вывескам, власть числилась за Временным правительством только на бумаге. Революция, невзирая на противодействие так называемой демократии, шла вперед, поднимала новые массы, укрепляла советы, вооружала, хоть и в ограниченном объеме, рабочих. Местные комиссары правительства и состоявшие при них Общественные комитеты, в которых обычно преобладали представители буржуазных организаций, естественно и без усилий оттеснялись советами. В тех случаях, когда агенты центральной власти пытались упорствовать, вырастали острые конфликты. Комиссары обвиняли местные советы в непризнании центральной власти. Буржуазная печать начинала вопить, что Кронштадт, Шлиссельбург или Царицын отложились от России и превратились в самостоятельные республики. Местные советы протестовали против этой бессмыслицы. Министры волновались. Правительственные социалисты ездили на места, уговаривали, грозили, оправдывались перед буржуазией. Но все это не меняло соотношения сил. Неотвратимость процессов, подрывавших двоевластие, выражалась уже в том, что они, хоть и неодинаковым темпом, развертывались во всей стране. Из органов контроля советы превращались в отделы управления. Они не мирились ни с какой теорией разделения властей и вмешивались в управление армией, экономические конфликты, вопросы продовольствия и транспорта, даже в судебные дела. Советы декретировали под давлением рабочих 8-часовой рабочий день, снимали слишком реакционных администраторов, отставляли наиболее невыносимых комиссаров Временного правительства, производили аресты и обыски, закрывали враждебные газеты. Под влиянием все обострявшихся продовольственных затруднений и товарного голода провинциальные советы становились на путь таксаций, запрещений вывоза из пределов губернии и реквизиции запасов. Между тем во главе советов повсеместно стояли эсеры и меньшевики, с негодованием отвергавшие большевистский лозунг «Власть советам».
Чрезвычайно поучительна в этом отношении деятельность Совета в Тифлисе, в самом сердце меньшевистской Жиронды, давшей Февральской революции таких вождей, как Церетели и Чхеидзе, и затем приютившей их, когда они безнадежно израсходовали себя в Петрограде. Тифлисский Совет, руководимый Жордания, будущим главой независимой Грузии, на каждом шагу оказывался вынужден попирать принципы господствовавшей в нем партии меньшевиков и действовать как власть. Совет конфисковал для своих нужд частную типографию, производил аресты, сосредоточил в своих руках расследование и суд по политическим делам, нормировал хлебный паек, таксировал продукты питания и предметы первой необходимости. Расхождение между официальной доктриной и жизнью, установившееся с первых дней, в течение марта и апреля только возрастало.
В Петрограде соблюдался, по крайней мере, декорум, хотя, как мы видели, далеко не всегда. Апрельские дни, однако, слишком недвусмысленно приподняли завесу над бессилием Временного правительства, у которого и в столице не оказалось серьезной опоры. В последнюю декаду апреля правительство томилось и угасало. «Керенский с тоской говорил, что правительства уже нет, что оно не работает, а только обсуждает свое положение» (Станкевич). Об этом правительстве можно вообще сказать, что до самых дней Октября оно в трудные моменты переживало кризисы, а в промежутках между кризисами… существовало. Непрерывно «обсуждая свое положение», оно так и не нашло времени заняться делами.
Из кризиса, созданного апрельской репетицией будущих боев, теоретически мыслимы были три выхода. Либо власть должна была перейти полностью к буржуазии: это можно было осуществить не иначе как путем гражданской войны; Милюков попробовал, но сорвался. Либо нужно было передать всю власть в руки советов: этого можно было достигнуть без какой бы то ни было гражданской войны, одним поднятием рук – стоило захотеть. Но соглашатели не хотели захотеть, а массы еще сохраняли в соглашателей веру, хотя уже с трещиной. Таким образом, оба основных выхода – по буржуазной, как и по пролетарской линии – оказались закрыты. Оставалась третья возможность: путаный, половинчатый, трусливый полувыход компромисса. Имя его – коалиция.
На исходе апрельских дней социалисты не имели и в мыслях коалиции: эти люди вообще никогда ничего не предвидели. Резолюцией 21 апреля Исполнительный комитет официально превратил двоевластие из факта в конституционный принцип. Но сова мудрости и на этот раз совершила свой полет слишком поздно: юридическое освящение мартовской формы двоевластия – цари и пророки – произошло в тот момент, когда эта форма оказалась взорвана выступлением масс. Социалисты пытались закрыть на это глаза. Милюков рассказывает, что, когда со стороны правительства поставлен был вопрос о коалиции, Церетели заявил: «Какая вам польза от того, что мы войдем в ваш состав? Ведь мы… в случае вашей неуступчивости, вынуждены будем с шумом выйти из министерства». Церетели пытался испугать либералов своим будущим «шумом». Как и всегда, в обоснование своей политики меньшевики апеллировали к интересам самой буржуазии. Но вода подошла к горлу. Керенский запугивал Исполнительный комитет: «Правительство сейчас находится в невозможно тяжелом положении; слухи об уходе не представляют собой никакой политической игры». Одновременно шло давление со стороны буржуазных кругов. Московская городская дума вынесла резолюцию в пользу коалиции. 26 апреля, когда почва была достаточно подготовлена, Временное правительство заявило в особом воззвании о необходимости привлечения к государственной работе «тех активных творческих сил страны, которые не участвовали в ней». Вопрос был поставлен ребром.
Настроения против коалиции были все же достаточно сильны. В конце апреля против вхождения социалистов в правительство высказались: Московский Совет, Тифлисский, Одесский, Екатеринбургский, Нижегородский, Тверской и другие. Их мотивы были очень ярко выражены одним из меньшевистских вождей в Москве: если социалисты войдут в правительство, некому будет вводить движение масс «в определенное русло». Но это соображение трудно было внушить рабочим и солдатам, против которых оно было направлено. Массы, поскольку они еще не шли за большевиками, сплошь стояли за вхождение социалистов в правительство. Если хорошо, что Керенский – министр, то шесть Керенских еще лучше. Массы не знали, что это называется коалицией с буржуазией и что буржуазия хочет прикрыться социалистами против народа. Из казармы коалиция выглядела иначе, чем из Мариинского дворца. Массы хотели социалистами вытеснить буржуазию из правительства. Так два нажима, шедших в противоположных направлениях, сочетались на мгновение воедино.
