Николай Лесков - Русское тайнобрачие
И я не ошибся. Роковые случаи, представляющиеся на практике при венчании пар, которые не могут быть повенчаны с разрешения начальства, почти все совершенно не возмутительны, а некоторые из них так трогательны, что надо иметь мертвое, «почившее на законе» сердце, чтобы не оценить благодати, движущей сердцами живыми, которые ласково усыпляют закон, вместо того чтобы самим азартно уснуть на нем.
Такой случай мой собеседник рассказал мне, даже не отделив от него немножечко и самого себя.
Я продолжаю и доканчиваю его беседу, а с нею и мои очерки.
— Ко всему нынешнему тайнобрачию, — изрек он, — как к каждому историческому явлению, надо относиться беззлобно и с рассмотрением. И когда так станете смотреть, то и увидите, что оно потребно и отвечает времени. А по сему времени даже и самые залихватские «венчальные батюшки» тоже в своем роде нужны и полезны. Право, полезны: в большом хозяйстве все пригождается. И хотя я их методы без узлов шить в принципе и не одобряю, но знаю, что и это иным впрок пошло.
Я было обнаружил попытку выразить некоторое сомнение, но батюшка, заметив это, придержал меня за руку и сказал:
— Не спешите поспешать. Я живой случай знаю, где если бы не эта благодать, так нельзя было бы оказать помощи очень жалким людям, которые однажды пришли ко мне с преудивительною историею.
Лет восемь назад ко мне в дом хаживала дочернина подруга. Славная девица Нюточка — всё они с моей дочерью в четыре руки играли. Но потом она вдруг как-то сникла. Перестала ходить, — я этого не заметил, а потом, когда дочь скоро замуж вышла, то я и совсем про эту чужую девочку позабыл. Проходит так год, два и три — и пять лет, но вдруг тоже вот так, в летнее время (у меня замечательно, что большая часть казусов со мною все летом случается, когда я в одиночестве дома бываю), приходит ко мне некая молодая особа женского пола, с виду мне незнакомая, собою, однако, довольно благоприличная, но смутная и чем-то как бы сильно подавленная. Я думал, что потеряла себя и, верно, хочет исповедоваться, но вышло другое. Называет себя по имени и говорит, что была она подругою моей дочери по гимназии, а потом пошла достигать высшего знания, но не сподобилась оного, потому что попала в некоторые «трудные комбинации». Словом сказать, дойдя, вместо научного совершенства, до нищеты и убожества, вспомнила о своей подруге, а о моей дочери, и пришла просить ее, не может ли она достать ей где-нибудь переводов.
Ужаснуло меня это младенчество просьбы и младенчество странного ее вида.
— Извините, — говорю, — дочери моей здесь нет: она уже давно замуж вышла и живет в другом городе, да и переводами не занимается, а наипаче занята домашним хозяйством и чадорождением. Поэтому если бы вы и писать ей захотели, то это будет для вас бесполезно. А вас я теперь действительно немножечко припоминаю: вас, — говорю, — кажется, звали Нюточкою?
— Да, — отвечает, — меня так прежде называли.
— Очень рад, — говорю, — вас видеть; но что же довело вас до таких комбинаций?
Она хлоп-хлоп глазенками, да и заплакала.
— У вас есть родные?
— Да, — говорит, — у меня есть брат, — и называет фамилию одного довольно известного адвоката.
— Вы, — говорю, — верно, у него живете?
— Нет, — отвечает.
— А почему же так?
— Он женат.
— Так что же такое, разве при жене для сестры и за ширмою места нет?
— Нет, мы с его женою не ладили, я одна с детьми живу.
— Так вы вдова?
— Нет, не вдова.
— Тогда где же ваш муж — верно, сослан?
— Нет, — говорит, — не сослан, а его нет со мною.
— Отчего?
— Он в очень затруднительном положении.
— В каком затруднительном положении, чтобы своих детей бросить?
— Его обманули, когда он женился.
Тут уже я глазами захлопал.
— Милая барынька, — говорю, — да вы что же это такое, шутите, что ли? Что вы мне рассказываете: как же он мог от живой жены во второй раз жениться? разве вы разведены?
— Нет, — отвечает, — мы жили в гражданском браке, а одна моя подруга хотела в акушерки, и ей понадобилось выйти в фиктивный брак; она меня попросила, чтобы я позволила…
— Ну-с?
— А она устроила комбинацию…
— Какую, милостивая государыня?
— Она вместо того все обратила всерьез и заставляет его, чтобы он ей деньги давал, и теперь он что получает — ей носит, а мне помогать не может.
— Что же, он и с нею не живет вместе?
— Нет, он с нею вместе не живет; она одного полицейского любит, а этого только заставляет, чтобы он часть жалованья ей приносил.
— И он носит?
— Да что же делать, а то она жаловаться пойдет.
— Да кто же он такой, ваш общий муж-то?
— Ветеринар.
«Гм! — думаю себе, — однако она, должно быть, очень ловкая, эта акушерка, если на самом ветеринаре ездит».
— Да, она, — говорит, — очень развита.
— Развита? А извините, — говорю, — за вопрос: он не дурачок, этот господин ветеринар?
— Нет, — отвечает, — как дурачок? он тоже очень развит.
— Как же, — говорю, — развит, а от акушерки отбиться не может?
— Да он отбился и живет у товарищей, а больше нельзя, потому что у нее по полиции все ей полезные связи.
— Ага, — говорю, — это действительно «комбинация». Ну а где же ваши детки?
— Недалеко, — говорит, — тут за вокзалом на третьей версте по железной дороге у сторожихи живут, — я их там оставила, а сама пришла переводов искать.
— Стало быть, вы теперь все врозь?
— Да.
— Ветеринар с товарищем, вы с своими котятками, а та с полицейскими?
— Да.
— А в городе-то, — говорю, — у вас есть приют?
— Нет, — отвечает, — нету, да это ничего не значит: теперь тепло — я ночь по бульвару прохожу.
— Как проходите?
И, не дождавшись, что она мне ответит, скорее взял ее обеими руками за голову, поцеловал в темя и говорю:
— Ничего я, бедное дитя, не понимаю, что вы мне такое рассказываете. Вы ко мне с своими «комбинациями» точно пришелица из другого света упали. Но я во всяком случае не ксендз, чтобы вас укорять, и не протестантский пастор, чтобы от ваших откровений прийти в ужас или в отчаяние, а как простой поп я только вас на бульвар ночевать не пущу. Вот у меня вся пустая квартира к вашим услугам, а на кухне есть баба-старуха смотрелка. Я ее сейчас к вам призову. Разуйте поскорее свои бедные ноженьки, напейтесь чаю да ложитесь на диван в гостиной спать. А впрочем, я старик, — со мною и с одним не опасно оставаться.
Она согласилась. И все это как-то тупо: и одно предполагает, и сейчас другое располагает, на все согласна — и все как не живая. Видно уже, что весь человек в ней домертва в порошок растолчен.
Ужасно мне ее стало жалко. В голову впало: как такой горемыке на свете жить? Свои дети у меня хорошо устроены, благодаря бога и добрым людям, потому что заботился о них, да к тому же они дети иерейские — в свете могли ход иметь, а эта тля беспомощная: кем она покрыта? Может быть, с детства на произвол пущена. А все же вон в ней еще что-то доброе ерошится: и за наукою она стремилась, и мужа своего гражданского отдала на подержание, а теперь как кошка мечется и своих котят по сторожкам носит… И все это во имя чего-то возвышенного. Право, точно пришлецы из другого мира, а между тем страдают как люди. Оставил я ее и пошел на вечер к коллеге, у которого самовластная жена — она зимою ему не позволяет в карты играть, так он летом, приезжая с дачи на служение, и собирает кружочек.
Застал там близких и искренних и «венчального батюшку». Провинтил в винт рублей за сорок и, по склонности человеческой, сваливаю всю вину этого проигрыша на кого-нибудь другого.
— Это, — говорю, — ребята, я так провинтился от расстройства: одна девчонка меня нынче очень размазала. — И рассказал им о своей гостье.
Все выслушали и особенного внимания не обратили, но мой венчальник, идучи вместе со мною домой, верно нечто почувствовал, сдобрился и уронил мне «крылатое слово»:
— Еще так ли это, как она сказывала. Может быть, им еще можно пособить. Вы у них свидетельство спросите.
— Да как им пособить, если они обвенчаны? Ведь у них грошей на развод нет.
— Да я, — отвечает, — о разводе и не думаю, а может быть это дело совсем не порчено — и развода никакого не надо.
— Все равно, если и свидетельства нет, а венчаны, так уже пропадай они совсем — второй раз перевенчивать зазорно.
— Я, — говорит, — думаю, что их не венчали. Небось пропели что-нибудь, да и конец.
— Ну может ли это быть?
— А отчего нет? Они ведь энгелисты — в церковь не ходят, службы не знают, не все ли им равно, что им споют: молебен или венчанье. Нет, вы спросите-ка свидетельство.
Думаю: и вправду, дай-ка спрошу! Он это даром на ветер не бросил.
Отслужил наутро обедню, напился с своей гостьей чаю и говорю:
— Я вам переводишко устроил, и вот вам пока из редакции три рубля вперед, а перед вечером пожалуйте — тогда и перевод получите. Да не можете ли пригласить ко мне вашего ветеринара, — я и ему кое-что хочу предоставить.
