Газета День Литературы - Газета День Литературы # 112 (2005 12)
на плите мемориальной.
Двенадцать каменных солдат
свою тяжесть держали.
СТРОИТЕЛЬ ГОТИЧЕСКИХ ЗАМКОВ (К 70-летию. С Сергеем Есиным беседует Владимир Бондаренко)
Владимир Бондаренко. Сергей, вы родились в славном городе Москве как раз 70 лет назад, 18 декабря 1935 года. Мать из крестьян, отец был военным прокурором, потом самого посадили в 1943 году. Жили одно время у бабушки. Так что детство лёгким не назовёшь. И всё-таки вы стали писателем. Пробились, взяли штурмом нелёгкие высоты жизни. А зачем вам это писательство? Что заставляет вас писать?
Сергей Есин. Ответить на это просто невозможно. Можно просто слукавить. Мол, пишу, когда находит вдохновение. Можно не лукавить, сказать: я с детства мечтал быть писателем. Но на вопрос, почему пишу, надо приводить тысячу причин. Когда долго не пишу — начинаю хандрить. Когда не пишу — начинаю на всех бросаться. Когда не пишется — плохое физическое самочувствие. Вот так…
В.Б. В чём-то мы с вами схожи. Если я неделю не сажусь за компьютер, у меня начинается депрессия. Таких, как мы, упрекают в многописании. А я всего лишь равняюсь на наших классиков. Сколько писал Виссарион Белинский? Сколько томов у Достоевского, Толстого или Чехова? Они все были работяги. Они не могли не писать. Так и заболеть можно от долгого неписания.
С.Е. Конечно, можно. Иногда появляется в результате писания искомый результат. Это мне всю жизнь приносило некое успокоение. Тешил самолюбие. Я ведь, как вы уже заметили, человек из неблагополучной семьи, из репрессированных. Трудное детство. У такого человека волей-неволей должны быть разные комплексы. Когда жил в детстве в огромной коммунальной квартире, меня окружало множество талантливых детей. Московские олимпиады выигрывали мальчики из наших подвальных квартир. Поступали в университеты запросто. Я среди них был неприметен. И у меня ещё тогда возникло стремление к некоему реваншу. Я думал над этим вопросом многие годы: почему я пишу. Понял, что это моя физиологическая потребность. Я не люблю письмо как процесс. Люблю сначала зарождение, нагромождение каких-то образов ещё внутри. Потом суровое упорядочивание их на бумаге. Этот хаос превращается в нечто цельное, связанное сюжетом, характером, композицией. И это всё, с одной стороны, подвластно до поры до времени лишь мне. С другой стороны, этот процесс писания, рождения характеров со временем становится независим от меня. Я отчётливо сознаю, и об этом очень хорошо написал Олег Павлов в вашей газете, что художнику, автору (если это настоящий мастер), яснее всего, что у него получилось, а что — не получилось. Что у него хорошо, а что — плохо. Сколько бы там Наташа Иванова ни писала по этому поводу, сколько бы Серёжа Чупринин ни злобствовал, цену себе настоящие художники всегда знают. Когда мы — писатели, говорим друг про друга плохо (а это бывает частенько), мы всё равно знаем истинную цену всему написанному и собой, и другими. Сколько бы мы ни подбирали огрехов со стола Валентина Распутина, мы же понимаем настоящую его цену как большого мастера ХХ века. Помню, еще до перестройки ездил в писательскую поездку вместе с моим другом Юрой. Приехали на Алтай. Зашли в гости к старому местному писателю. И вдруг этот Юра начинает говорить о слабостях романа "Живи и помни", о каких-то мелочах. Мне это показалось так дико: "Юра, о чём ты говоришь? Всё равно это божественная музыка". Можно ещё найти целый клубок огрехов, но результат будет один. Писатель пишет, потому что не писать не может. И цену писания всегда видно. Если бы не звучало это чересчур красиво, я бы ответил просто: для меня писать — всё равно, что дышать.
Писать публицистику, писать научные исследования — это одно, я через это тоже прошёл. Писать роман — это другое. И ведь всем остальным занимаюсь только тогда, когда душа опустошена. А когда есть силы строить эти готические соборы романа, даже если я буду единственным посетителем такого собора, мне это до безумия нравится. Я готов ради этого жить.
В.Б. А существует ли творческое соперничество, особенно среди писателей своего поколения? Помогает ли оно? Заставляет, как в спорте, напрягать все силы, чтобы хоть на полкорпуса, но опередить соперника? Скажем, Тургенев соперничал с Львом Толстым. Александр Солженицын, думаю, всю жизнь соперничает со своим земляком Михаилом Шолоховым. А ты с кем соперничаешь? Или такое соперничество может и сломать писателя, втянуть в непосильную гонку, как когда-то Советский Союз надломился в гонке вооружений со Штатами?
С.Е. Я позволю себе говорить с позиции своих почти семидесяти лет. С позиции очень прочного филологического образования. С позиции огромного опыта в литературной жизни России. Я не только 13 лет ректор Литературного института, я ещё 10 лет занимался исключительно современной литературой на всесоюзном радио. Я живу литературой и в мире литературы. Думаю, соперничество в литературе идёт не тогда, когда пишешь романы или повести. Где-то на другом уровне… А в творчестве мы все друг от друга независимы и самостоятельны. В нашем поколении бывших "сорокалетних" осталось уже мало величин. И ничего не изменилось за тридцать с лишним лет. Как бы мы ни завидовали друг другу, эта зависть жила вне самой литературы. Володя Маканин не может завидовать романам Анатолия Кима, Ким не может завидовать прозе Распутина, я не могу завидовать ни одному, ни второму, ни третьему.
В.Б. Вернее, вам всем, состоявшимся писателям, люто завидуют многие так и не состоявшиеся по разным причинам сверстники. Кто спился, у кого талант был мелковат, кто-то впустую израсходовал силы. Также и в критике. Я, к примеру, испытываю на себе лютую зависть многих замолчавших своих коллег. Чем искать причины своего творческого провала, легче вылить ушат грязи на того, кто что-то делает.
С.Е. Да и пусть себе льют. Это не страшно. На них и внимания не надо обращать. А вот те, кто сегодня определяют современную литературу, все настолько разные, что нет нужды в соперничестве. В русской литературе столько же места, сколько пространства в современной России. Всем талантам хватит. Если бы у нас была маленькая, региональненькая литература, как в какой-нибудь Прибалтике, предположим, там бы, конечно, все теснилось к центру, выталкивая друг друга локтями. А русское литературное поле такое безбрежное и бескрайнее, что вместит в себя все таланты. Летишь на самолёте и видишь реки, тайгу, и как далеко друг от друга фонарики деревень. Так и наша литература — мощная, огромная и ещё мало заселённая. …В своем кругу литературном всегда есть своя зависть, тогда, когда писатель еще не отошёл от журналистики, делает первые шаги и на самом деле соревнуется с кем-то. А среди писателей состоявшихся завидовать нечему. Что я могу сказать о недостатках Солженицына? Исправить их — не могу. Лучше его написать не могу. Или что мы можем сказать о некой старческой похотливой прозе Маканина? Она всё равно грандиозна. Что мы можем сказать о некой многосложности последней прозы Кима? А вы попробуйте и напишите так. Что мы можем говорить о тонущем в своих ярких словесах, бродящим среди слов, как по родной тайге, Владимире Личутине? Да, у него мало читателей, но тот читатель, который его читает, уходит обогащенным.
Никакой творческой зависти друг к другу у писателя быть не может. Другое дело — зависть к тиражам, зависть к обложкам, к тому, что одного прорекламировала купленная газета, а другого не прорекламировала, ибо у издательства нет денег на раскрутку. Среди нынешних гламурных модных сделанных писателей есть, конечно, и своя энергетика, свои какие-то творческие вспышки, но у них не книги, а хорошо сделанный товар. Это, на мой взгляд, иная профессия. Иной мир. Его, наверное, и литературой не надо называть, а как-нибудь по-другому.
В.Б. А они сами и называют свои творения — текстами. Говорят о своих последних "вещах". Может даже это и качественная "вещь", но это не литература. Это — слоганы и бренды.
С.Е. В "Вечерней Москве" недавно прочитал "экспресс-опрос" о лучших писателях России. Виктора Пелевина назвали три раза, еще каких-то модных писателей, лишь один эксперт назвал среди лучших меня, Белова, Распутина и Улицкую. Я рад этому обстоятельству. Думаю, этот человек — другого чтения. Кстати, с жадностью прочёл "Жизнь насекомых" Виктора Пелевина. Чудная проза, прочёл от начала до конца. Каждый раз, когда наши студенты в Литературном институте обалдевают от какой-то новой книги нового писателя, я беру эту новую книгу. И внимательно читаю того же Акунина или какого-нибудь Дмитрия Быкова. Или модный ныне "Код да Винчи" Дэна Брауна. С восторгом приступаю к чтению. Дочитываю до половины и что-то во мне ломается. И уже дочитывать до конца нет никакого желания. Силы тратить не хочется. Мне дальше неинтересно. Я вижу все ходы, приёмы, вижу, что способные люди, у всех плавный, бесстилевой усредненный риторический язык. Но русская литература — это не только талант, не только хороший замысел. Русская литература — это стиль. А самое главное — русская литература построена на мысли. Почитай Пушкина: "Пиковую даму", "Повести Белкина" — везде тебя заставляют думать, мыслить, такое многомыслие… А вся нынешняя модная литература — плоская. И всё откуда-то взято. Читаешь про лису-оборотня и думаешь, где же ты читал: Пу-Сунлин был, знаменитый китайский писатель. Он и писал про лис-оборотней. Так не лучше ли прочитать первоисточник? Помню, мне понравилось начало "Кыси" Татьяны Толстой. Думаю, вот как умело и ярко сочиняет. Но дальше началась вся её злоба, началось сведение политических счётов. И перестал я дальше читать. А вот Василий Аксёнов своей последней книгой о вольтерьянцах мне даже понравился. Но как его вознесли? Конечно, мы когда-то почти вместе начинали, печатались в одном журнале "Юность". Сейчас он стал чрезвычайно популярным писателем. Но ведь таким же популярным писателем был и Потапенко, а Чехова почти и не читали.
