Василий Голованов - Восхождение в Согратль
Потом влево по целине, усеянной крупными и мелкими камнями, с гибельным восторгом мчимся к месту, где плато отвесно обрывается вниз. Магомет, если только я правильно запомнил, тормознул машину в полуметре от обрыва. Так вот он, «край света»! Я нашарил бутылку пива и сделал несколько успокоительных глотков.
Выйдя на воздух и подойдя к краю, я понял, что в развлечениях такого рода мы не одиноки: чуть дальше на плато стояла еще машина и люди возле нее тоже что-то выпивали, а количество бутылок внизу, под обрывом, ясно указывало на то, что экстатический бросок порожней стеклотары в пропасть и есть самое важное, самое острое, самое, если хотите, нуминозное переживание, которое может достичь человек в этой завуалированной игре со смертью.
— Красиво? — сказал Гамзат.
— Да-а… — согласился я. Вдалеке, на краю утеса, стоял храм — по-видимому, древний, христианский и в настоящее время заброшенный. Справа была другая гора, по ней белой ниткой тянулась дорога, которой я приехал. Сыпучие белые известковые склоны, покрытые пятнами зелени и раскровавленными выходами красной глины, были красивы как абстрактная живопись.
Вновь остановка у края очередной пропасти. Отсюда открывается вид на все хунзахское плато: оказывается, на нем не одно селение, а минимум пять. И из каждого вышли поэты, спортсмены, летчики-испытатели, испытатели космического оборудования… Я понимал, что всех этих вещей мне не упомнить, и достал из рюкзака диктофон:
— А из какого аула был Хаджи-Мурат?
— А ты знаешь Хаджи-Мурата?
— Ну конечно…
— Ну вот, как раз оттуда, с Тульской области, приехал Геннадий Николаевич, из Пирогово[12], искать камень для памятника Хаджи-Мурату… Неделю мы с ним пьянствовали, пока камень выбрали. У нас тут хорошая дружба завязалась… Ну вот… Тут на склоне глыба лежала, потом вытащили ее оттуда лебедкой, а потом парень один хороший, из местной строительной организации, взялся, говорит: «Я его доброшу до Тулы», и дотащил… Сдержал слово….
— Я на открытии этого памятника был….
— И я был…
— Ну, значит, тогда не суждено было познакомиться…
— А мы поглядим потом. У нас на сайте видео есть…
Было еще не поздно, но солнце уже склонялось к вечеру. Мы тронулись было на Хунзах, но доехали только до водопадов, откуда открывался вид на приземистую Хунзахскую крепость, выстроенную русскими после Кавказской войны. Несмотря на грозный вид крепости, построенной прежде всего с тем расчетом, чтоб из нее можно было вести беглый артиллерийский огонь из современных орудий, которых во время войны еще не было, царское правительство, одержав нелегкую победу над Шамилем, стало проводить на Кавказе очень сдержанную и продуманную политику, в которой сила была, пожалуй, последним аргументом. До 1899 года в Дагестане и Чечне действовало так называемое народно-военное управление: сохранялись сельские общины (джамааты), которым принадлежало право суда по шариату или по обычаю. Были сохранены заведенные еще Шамилем наибства (области), управляемые исключительно местными наибами, назначаемыми с одобрения царской администрации, что позволяло русской власти лишь в крайних случаях вмешиваться в разрешение серьезных местных конфликтов. Империя была сильна — но не стеснялась учиться на своих ошибках…
Я старался.
Я мыслил и, следовательно, существовал.
Я держался за действительность, как слепой за веревку, шаг за шагом продвигаясь вперед.
Но сколько бы я ни крепился, каждая вспышка взаимных чувств, каждое слияние наше в крепнущей дружбе приближали меня к неизбежному концу.
Последний бросок мы совершили в каньон аварского Койсу, откуда открывался вид на снежные вершины Главного Кавказского хребта, на гору «Седло» и еще другие, похожие на искривленные лезвия кремневых ножей выступы. Будто расплавленное олово, разделившись на два или три рукава, сверкающая на солнце река уходила за поворот в тенистый каньон, где уже сгущались голубоватые тени вечера — и как будто исчезала из глаз.
— Снимай! — закричал Гамзат.
— Не могу против солнца!
— А-а-а!!! — от полноты чувств закричал Гамзат.
После осмотра этого каньона программа была, по сути, исчерпана. Оставался Хунзах. Я был в порядке. Все я делал правильно: сменил батарейки в фотоаппарате, проверил его, сел в машину, достал из рюкзака диктофон…
Я думал, что победила моя воля.
Но победила дружба.
Потому что, когда я стал прослушивать запись, сделанную в машине, там девяносто процентов времени занимают звук мотора и наши голоса, но не относящиеся к делу. Потом кто-то произносит осмысленную фразу, несколько фраз. И опять звук мотора и наши голоса, не имеющие значения. Я думаю, у меня в мозгу сбился алгоритм нажатия кнопки «запись». Когда надо было записывать, я выключал диктофон. А когда нужно было нажать на «паузу» — я, напротив, нажимал «запись». Комментарии тут излишни. Но кое-какую информацию все-таки удалось выудить:
А почему Расул Гамзатов пишет… (обрыв) «…вшивый вор…» (обрыв).
Потом опять, громким голосом:
— Василий! Это мой двоюродный брат, начальник лаборатории, которая разводит грызунов… Разводит? Исследует… Он силен в истории. Пусть скажет. Саид, давай!
— Старики говорят, что был в старину в Хунзахе только один Хочбар, но он был вшивый вор…
Я понимаю вдруг, что ни к поэзии Гамзатова, ни к сценарию Германа у местного населения никакого пиетета нету.
То есть Гамзатовым изначально допущена какая-то принципиальная недостоверность, которая позволяет относиться к его замыслу скептически. Это авторская фантазия, разыгравшая образ Хочбара в героическом и романтическом ключе. А для Гамзата и его брата Саида это неправда. И не просто неправда, а ложь.
— Вот, ты пойми, — для убедительности приводит последний аргумент Гамзат, — он там хватает в конце сына нуцала и бросается вместе с ним в огонь. Да?
— Да, — отвечаю я.
Да кто б его подпустил к ханским детям, если он был вшивый вор?!
Я часто вспоминаю эту фразу: самое интересное в том, как по-разному мы, люди, умеем выстраивать системы аргументов. Наше единство в том, что мы разные, — и с этим ничего не поделаешь.
Далее — длинный прочерк. — . А потом мы сразу оказываемся в доме у Гамзата.
Хороший такой дом, одноэтажный. Стоит на отшибе. Своими руками построен.
Никого в доме не было. Хотелось перекусить, но жена Гамзата еще не пришла с погранзаставы, а он такие вопросы не решал. На терраске, в углу, где снимают обувь, я обнаружил три пары стоящих в ряд одинаковых туфелек.
— Три дочери? — спросил я и угадал.
— А у меня две, — сказал я, и на несколько мгновений это нас сблизило. Но вообще разговор не клеился. Я подумал, что если срочно не придумать что-нибудь, то опять придется пить, а еще даже не вечер: светло на улице. Я посмотрел на часы, но не увидел времени. И подумал: если я не различаю времени тогда, когда его еще четко следует различать, то каков же я буду к тому часу, когда его в принципе различать не обязательно?!
Но тут Гамзат тоже начал беспокоиться, стал звонить по мобильнику и чего-то ждать. Я решил, что пришло спасение, что сейчас наконец-то мы поедем в Хунзах и тихонечко прогуляемся по нему… Однако! В одну секунду все перевернулось!
— Слушай, — сказал Гамзат. — А что если мы не будем здесь до завтра задерживаться, заедем, как и договаривались, в Гоцатль, к серебряных дел мастеру (а мы договаривались?!), а потом поедем в Кизляр, там рыбное хозяйство и пасека у одного мужика, надо бы ему улей отвезти. Завтра бы рыбки там хорошей поели…
Для меня слово «Кизляр» значило три вещи: 1. Кизлярский коньяк. 2. Равнина. 3. Там все время кого-то взрывают.
Для Гамзата «Кизляр», напротив, был местом спокойствия, каким-то рыбным хозяйством на реке Сулак, солнечной пасекой…
Это я к тому, что каждый из нас мыслит в своей системе образных взаимосвязей. Мы мыслим по-разному. И это ни хорошо и ни плохо, просто к этому надо наконец привыкнуть.
В конце концов, это спасло меня. Ибо я сказал без промедления:
— Дельная мысль. Только, может, до Кизляра я с вами не поеду, высадите меня в Махачкале. Высадите у гостиницы! Да и Гоцатль надо бы отменить, если можно: я уж так пьян, что не работник.
Гамзат позвонил.
Он распорядился.
Все устроилось.
И через час вместе с ульем, правда, не на джипе Магомета, а на машине какого-то другого мужика мы оттуда уехали.
Это было самое сильное, самое заветное мое желание: каким-то образом исчезнуть из Хунзаха и проснуться завтра утром в своей постели в гостинице.
И оно сбылось!
Это было невероятно, но тем же вечером эта машина притормозила, едва не проскочив мимо, у отеля «Петровскъ», я вылез из нее, не слишком-то твердо как будто осознавая себя, но пошел, сразу нашел, в баре подбил до круглого счет, опрокинув последнюю кружку пива…
