Александр Жигарев - Анна Герман
Краков Аня любила. Ей нравился этот древний город-памятник с узкими улочками, пролегающими среди низких каменных домов. Когда она приезжала в Краков, то обязательно шла в Вавельский замок, где теперь разместился Музей искусств. Тут можно долго бродить по залам, от одного экспоната к другому, прислушиваться к пояснениям экскурсоводов у картин Матейко или к негромкому спору поклонников ультрасовременной живописи. Аня считала себя "консервативной": ей ближе лиризм и поэтичность живописи XIX века, нежели загадочный хаос модернизма. Потом можно было пойти в концертный зал и послушать Шопена, Листа, Глюка в исполнении студентов консерватории. Народу в зале мало, не то что на выступлении эстрадных коллективов. В основном это близкие родственники студентов, их друзья. Может быть, поэтому, несмотря на малочисленность зрителей, чувствуется какое-то приподнятое, торжественное настроение, будто вот-вот на сцене должно произойти чудо. В этот свой приезд в Краков Аня не пошла в музей. Прямо с вокзала она отправилась в небольшую гостиницу на окраине города. Там передохнула - и прямо в театр. Выступление "Каламбура" должно было состояться в концертном зале "Ювеналий", где считали для себя за честь выступить и многие известные профессиональные актеры.
Еще в поезде Аня почувствовала озноб. Нет, это не была простуда заныла левая рука, сжало сердце на лбу выступил пот. "От волнения, что ли? подумала Анна. - Надо сосчитать до ста, потом подумать о чем-нибудь радостном и приятном, и тогда все пройдет. Это верный способ, чтобы успокоиться". Так часто наставляла ее бабушка перед очередной экзаменационной сессией. Многих Аниных друзей поражало ее удивительное спокойствие. Даже в трудные, критические минуты никто не видел ее плачущей, растерянной (лишь однажды мне довелось слышать в телефонной трубке ее рыдания, но об этом - позже)... Но что творилось в ее душе? Какими огромными, а иногда просто нечеловеческими усилиями воли доставалось ей это спокойствие, знала только она сама.
Озноб, тяжесть в груди не проходили даже тогда, когда до начала спектакля оставалось несколько минут. Она решила обратиться к Литвинцу и попросить, чтобы без лишнего шума вызвали врача. Врач пощупал пульс, измерил давление:
- Пульс неровный, давление низкое: восемьдесят на шестьдесят. Сколько вам лет?
- Двадцать четыре, - ответила Анна.
- Ничего страшного! Пейте по утрам кофе и занимайтесь спортом. А сегодня вам лучше бы не выступать. Еще напоетесь, успеете.
Слово "напоетесь" резануло Анин слух. Оно прозвучало как-то пренебрежительно. "Вот выступлю еще несколько раз в "Каламбуре", получу диплом, поеду работать на "Тезку" (так она по-прежнему величала шахту "Анна") и - прощай пение! Или нет, буду выступать в шахтерской самодеятельности и петь по праздникам за веселым шумным столом.
Но доктора она не послушалась. В радостном возбуждении товарищей она как-то забылась и уже больше не обращала внимания на легкое головокружение, появившееся сразу после чашечки кофе, выпитого, кстати, по совету врача. Сколько раз до этого она выступала перед зрителями? Тогда, на студенческом вечере в университете, три раза с "Каламбуром"...
И вот злополучное четвертое выступление. Аня запомнила его надолго. Так и называла его потом "злополучным", пытаясь объяснить себе причину провала. На сцене она вдруг растерялась, будто до этого не знала, что ей предстоит петь при слабом свете, почти в темноте. Считанные секунды после выхода на сцену показались ей долгими часами. Концертмейстер сыграл вступление, она почувствовала, что губы совсем не слушаются ее. Она не может вспомнить слов, которые давно знала наизусть. Потом память вернулась. Она запела после второго вступления. Но пела совсем тихо, жалобно и робко. Зал то ли простил, то ли не заметил ее срыва, ее провожали долгими аплодисментами. Чье-то "браво" показалось Ане насмешкой.
Она быстро, стараясь не смотреть на товарищей, убежала в артистическую и стала переодеваться. Теперь ей было куда лучше, чем час назад, когда пришлось вызывать врача. "Это ж надо, как не везет! - возмущалась она в глубине души. - Заболеть перед концертом, а выздороветь тотчас после него!.. И что это я, собственно говоря, так переживаю? Ведь договорились: с пением покончено, возвращаюсь к своей профессии". Аня не пошла с друзьями в бар после концерта, хотя товарищи тащили ее чуть ли не за руки. Литвинец утверждал, что она пела превосходно, что успех надо обмыть! Она же думала, что ее жалеют, пытаются ободрить. "К чему все это - театр, пение? Это удел гуманитариев, а я человек точных наук, к тому же скоро получу диплом. Сколько можно сидеть у мамы на шее? Пора возвращать долги".
Мы уже говорили о Янечке, сыгравшей заметную роль в Аниной судьбе. Не будь ее, геология, возможно, и получила бы талантливого инженера, а искусство так и не узнало бы выдающейся певицы. Порой задумываешься о жизненном пути многих замечательных людей, прославивших себя великими открытиями в разных областях науки и техники или раздвинувших перед нами границы прекрасного. Почти всегда около них бывали в жизни такие вот "незаметные" спутники, люди, понимающие, что перед ними большой, замечательный талант и что необходимо помочь этому таланту обнаружить себя, не затеряться в суете и безразличии серых будней. За свое подвижничество они не ждут наград и делают то, что подсказывает им сердце. Редко встречаются такие люди. Но велика, незаменима их роль.
Никто ведь не заставлял Янечку стучаться в двери дирекции Вроцлавской эстрады и требовать, просить, умолять, чтобы непременно прослушали ее давнюю подругу Аню Герман, которая "поет, как Тебальди". А потом, буквально замучив всех своей настырностью, тянуть за руку на прослушивание подругу, которая при этом упиралась изо всех сил, упрекая Янечку во всех смертных грехах - в бессердечии, невежестве, даже жестокости!
Аня стояла перед комиссией, во главе которой сидел, откинувшись в кресле, вроцлавский актер Ян Скомпский, все время поглаживавший выбритые до синевы щеки и смотревший куда-то вдаль... Аня не верила в успех этой затеи. Она просто подчинилась воле подруги. Может быть, потому и пела легко, не смущаясь отсутствием аккомпанемента, свободно и широко. После народной песни спела модную тогда "Не для меня поток автомобилей", лирическую партизанскую "Расшумелись, плакучие ивы", потом, по желанию комиссии, новейший шлягер...
- Ну, довольна? - улыбаясь, спросила она Янечку, когда они вышли в коридор ждать результатов. - Я тебе подчинилась. Теперь в ознаменование полнейшего провала ты пригласишь меня в кафе на клубничное мороженое.
Минут через пятнадцать вышел Скомпский. Сначала он посмотрел на Янечку и улыбнулся ей, а затем перевел взгляд на Аню.
- Ваша подруга - просто молодец. Сначала мы, правда, подумали, что она малость не в себе. А с сегодняшнего дня она для нас самый высокий авторитет, - Потом, сменив тон с шутливого на торжественный, он произнес: - Анна Герман, мы зачисляем вас в постоянный штат Вроцлавской эстрады. Вы будете получать как бесставочница сто злотых за концерт. А концертов в месяц будет примерно сорок. Значит, четыре тысячи злотых в месяц. Ездить будем много, репетировать - тоже, так что не ждите сладкой жизни.
Сначала она так растерялась, что не могла вымолвить ни слова. Деловитость эта совершенно потрясла ее. "Зачисляем в постоянный штат... Сто злотых... Четыре тысячи злотых... Интересно, что теперь скажут мама и бабушка? Они-то уж, наверное, обрадуются: не то что тысяча восемьсот злотых начинающему инженеру! Ну а я сама?.. Не девочка уже, своя голова на плечах, это ведь мне жить и работать...". И вдруг она совершенно отчетливо осознала, что случилось то, о чем она втайне мечтала,
Не верилось, казалось фантастикой наяву. Но ведь сбылось! Все прежнее выступления на студенческом вечере, "Каламбур" - представилось теперь не просто увлечением, а прелюдией, подготовкой к главному делу жизни. К пению.
Деньги... При чем здесь деньги? Да если бы Скомпский предложил выступать бесплатно, она бы и на это согласилась... Лишь бы петь!
Дома она рассказала о случившемся, будто речь шла о чем-то будничном, вовсе и не требующем обсуждения.
- Так что же, диплом ты вообще защищать не будешь? - не очень-то разобравшись в происшедшем, изумилась мать.
- Нет, почему? Буду! - ответила Аня и добавила неуверенно: - Может, когда-нибудь я все-таки стану геологом...
xxx
Весна в 1961 году пришла необычно рано: в одну ночь снег растаял, с утра ярко светило солнце, за окном весело щебетали птицы. Солнечные лучи, пение птиц, волшебная перемена в судьбе - все это вместе создавало весеннее настроение, предвкушение других, еще более прекрасных и радостных событий.
Их было двенадцать, артистов Вроцлавской эстрады. Кроме Яна Скомпского и его помощника Анджея Быховского четверо оркестрантов - пианист, ударник, контрабасист и трубач. Пианист - Юрек Мильман, студент консерватории, подрабатывающий на жизнь. Ударник - белобрысый Ян Тишинский, энтузиаст джаза. Контрабасист - тоже Ян, но Ковальский, недавно изгнанный из вроцлавского Оперного театра за постоянное появление на работе в нетрезвом виде. И сорокалетний трубач Анджей Кристофович, раньше игравший в похоронном оркестре.
