М. Грашина - Языческий календарь. Миф, обряд, образ
Самайн как время смерти, поминания мертвых и встречи со смертью, а также как время серьезных мистических переходов и начала нового отразился во многих современных существующих праздниках и обычаях. Британский День поминовения, день памяти погибших в Первой мировой войне, приходится на 11 ноября. Праздник Гая Фокса, характеризующийся поджиганием соломенного чучела Гая, — это 5 ноября; кстати, сам Гай Фокс, организуя покушение на Джеймса I, приурочивал дату покушения к открытию парламентского года, в XVII веке продолжающего традицию начала Нового королевского года с первых чисел ноября.
Интересно с этой точки зрения изучение балтских обычаев, по ряду причин наиболее полно сохранивших дохристианскую обрядовость сильных точек года.
«После осеннего равноденствия начинается время veles. Оно продолжается до конца октября — начала ноября», — пишет в своей книге, посвященной богам и праздникам балтов, Ионас Тринкунас, действующий Криве Кривайтис (верховный языческий жрец) Литвы.
Термин veles, стандартно переводимый как «душа», а в изложении Тринкунаса — как «душа мертвого человека, в отличие от души живого — siela», единодушно всеми исследователями признается как происходящий от того же корня, что и имя славянского Велеса — бога магии, скота, мудрости и поэзии, бога «двух миров», хранящего мост «через реку Смородину» между тем и этим миром, бога, который один способен обуздать нечисть. Итак, у балтов период вокруг Самайна — время Велеса, время мёртвых, время общения с душами ушедших предков…
Наконец, излишне комментировать сакральность советских праздников, приходящихся на начало ноября и символизирующих собой достаточно сильное магическое изменение мира (не комментируя позитивность или негативность данных изменений, нельзя не признать их разрушительной магической силы).
МИФОЛОГИЯ ТОЧКИ
«Там‑то и был помещен огонь Тлахгта, у которого друиды Ирландии собирались все вместе в ночь Самайна, дабы совершить жертвоприношения всем богам. В этом костре сжигали они свои приношения, и во всей Ирландии в эту ночь все, под страхом наказания, были обязаны потушить огни. Ни одному человеку не дозволялось зажигать огня иначе, чем от него. За каждый же такой огонь, возожженный в Ирландии, король Мунстера взимал плату…»
(Ф. Леру. «Друиды». С. 155.)Что произошло на Самайн?
Самайн внутри Годового Коло видится как достаточно сумеречный, если не темный, праздник, как время очевидного торжества Тьмы над Светом — хотя бы в рамках одного года. Но разве годовой круг — не отражение круга жизни? Потому легенды Самайна связаны с неким темным временем, тянувшимся без счета и меры, еще до устроения мира богами, до явления Солнца и Луны.
Каковы эти легенды? Если мы, называя эту сильную точку кельтским именем, признаем тем самым, что в кельтской традиции сила этого праздника оставила наиболее яркий след, то именно с кельтских легенд–и начнем мы наше разыскание, а о сказаниях славянских и иных народов вспомним позднее, когда ключи к пониманию праздника уже будут у нас в руках.
Основными из этих легенд, наиболее разработанными и особенно почитаемыми, являются две: ирландское сказание о битве при Маг Туиред, битве между племенем богов и грозными врагами с островов из‑за моря, и огромный круг германских (и, в меньшей степени, кельтских) преданий о Дикой Охоте, ужасной процессии мертвых воинов и демонов загробного мира, что угрожает несчастьями и смертью каждому, кого застигнет вне дома долгая осенняя ночь.
Битва при Маг Туиред, сражение между Племенами Богини Дану и войском фоморов, становится заключительным актом устроения божественного порядка в Ирландии, того порядка, который приносил добро земле при владычестве Племен Богини, и который во многом унаследовали пришедшие позднее им на смену люди. При этом фоморы не предстают перед слушателем воплощением абсолютного зла, история их сосуществования с Племенами Богини — это не одно сплошное порабощение, но долгая последовательность союзов и конфликтов, взаимных претензий и обоюдоприемлемых соглашений. Фоморы далеко не всегда одноноги и одноглазы, герой фоморов может предстать прекрасным витязем, а их владыка — справедливым королем. Главное, что делает битву с фоморами неминуемой, — их происхождение из‑за моря, с островов, из иного — по отношению к Ирландии — мира, с которым племена Богини, также пришельцы в Ирландии, успели сродниться, а фоморы, судя по всему, нет.
«…Основная часть саги — путешествие Конайре к жилищу Да Дерга и сражение с одноглазым Ингкелом — должна рассматриваться в перспективе ирландской эсхатологии: на уровне годового цикла связанные с ней представления реализовались в комплексе ритуалов и верований, связанных с праздником перехода к зиме, Самайном. Он был моментом открытого столкновения посю- и потустороннего мира и имел отчетливо «королевский» характер. Нарушение многочисленных гейсов в таком случае — это не факт «трагической судьбы» короля, а последовательное разрушение нормального и благополучного порядка мира, которое предшествует решающим событиям, где гибель — возрождение Конайре является залогом грядущего восстановления равновесия. С этой точки зрения между «Разрушением…» и «Битвой при Маг Туиред» открываются многочисленные точки соприкосновения, ибо второе повествование в определенном смысле архетипично по отношению к первому» [5].
Соединение Дагда и Морриган, произошедшее непосредственно «в пору Самайна перед битвой», отчасти раскрывает календарный смысл празднества. Хотя божества в ирландских сказаниях и не называются напрямую по своим божественным функциям, но очевидна календарная роль важнейших из них: Дагда, например, предстает как светлый вождь героев, любимец народа, и несет некоторые черты солнечного бога, в частности, обладает котлом неистощимым. Морриган — ив этом нет сомнения — хозяйка смерти, вестница и вершитель злой судьбы, призрак грядущей погибели, хотя и битва, и смерти происходят не по ее злой воле. Брак Солнца и Смерти — отражение тускнеющего осеннего солнца, ибо Дагда стареет, и хотя в битве он совершит немало достойного, исход битвы переломит не он, но новые герои, время которых грядет. Так, подлинным героем битвы при Маг Туиред становится молодой, да и к тому же пришедший извне бог Луг.
О Дикой Охоте сказано столько, что нет нужды пересказывать весь спектр преданий о ней и описаний самой Охоты и ее предводителя. Наиболее туманное место в них — предназначение самой Охоты.
Она терзает каждого встречного, не разбирая грешных и праведных,
- либо ищет определенного грешника или его потомков, что отразилось в преданиях, подобных легенде о «Собаке Баскервилей»,
- либо она преследует тех, кому в этом году предначертано умереть,
- либо просто предвещает грядущую смерть в селении,
- либо наводит ужас на всю округу, не приводя к осязаемым последствиям,
- а чаще всего — просто говорится, что лучше не попадаться на ее пути, ибо это не к добру.
Трудно определить, основываясь лишь на древних сказаниях, и сроки бесчинства Дикой Охоты. В одних из них говорится о том, что выезжает она «.. .осенними и зимними ночами», в других говорится о «...поздней осени»; большинство сказаний, приведенных Платовым в обобщающей статье, указывают на «бурные ночи», «ненастные ночи», без точного указания времени года. С Самай- ном сопряжено или первое ее появление, совпадающее с началом холодного времени года, или пик ее активности, период наибольшей смертоносной мощи во всем году [6].
Что до предводителя Дикой Охоты, то чаще всего это либо бог — владыка умерших, либо прославленный в этой местности павший, как правило, расставшийся с жизнью не в свой срок и не в честной битве, а в результате предательства или слишком близкого знакомства с тайными силами. Охота, во главе шторой стоит бывший смертный, составляет основу большинства англосаксонских преданий. Для кельтских же — более характерны яркие описания охотничьих выездов князей Иного Мира, одно из которых открывает валлийское сказание «Пуйлл, вождь Аннуна», первую из «Четырех ветвей Мабиноги».
Три легенды приводит Платов в своем повествовании о Дикой охоте, и в двух из них возглавляет ее славный король или князь древности, предводитель воинов и добрый охотник при жизни, но знакомство с королем Потаенного народа (для короля Херлы) или любовь к его княжне (для Эйрика Дикого) приводит его к тому, что похождения славного князя продолжаются и после его смерти, а спутники из Сокрытого народа сопровождают его, не видя различия между живым и умершим.
В третьей легенде Водчим Дикой Охоты становится охотник и спаситель короля, ставший — на охоте — на порог смерти, вернувшийся с него и из-за предательства других людей лишившийся охотничьего служения, а вместе с ним и жизни. Но месть предателям — не основное содержание легенды, ибо с осуществлением ее легенда не заканчивается. Даже покарав своих убийц, Херне не оставляет опасной забавы и продолжает беспокоить места, где совершилось предательство, до скончания века. Здесь можно вспомнить и «Дикую Охоту короля Стаха», прославленную популярным художественным фильмом 80-х годов. Белорусское предание, ставшее основой для сюжета фильма, весьма близко к его кельтским аналогам, хоть и появилось на славянской земле.
