Журнал Русская жизнь - Возрастной шовинизм (декабрь 2007)
День в крематории начинается рано, в 9 часов все уже на местах. В большом зале, под пальмами - гражданская или религиозная панихида. Священников сменяет католический патер.
- Следующий!
300 рабочих провожают умершего товарища.
Речи, оркестр музыки.
Но вот панихида окончена. Крышку гроба снимают. Близкие прощаются с усопшим.
Короткий звонок, и гроб очень медленно опускается вниз.
Только двое из близких могут сойти вниз, в «рабочее помещение», где происходит самый процесс сжигания.
Ряд помещений необычайной чистоты. Изоляционные камеры для умерших от сапа, легочной чумы и сибирской язвы.
Небольшая прозекторская - на случай вскрытия.
Кремационное отделение.
Гроб на рельсах. Венки снимаются и будут отданы родственникам.
Номерок из огнеупорного кирпича кладется на гроб.
С этим номерком гроб медленно вводится в печь. Этот номерок извлекается затем вместе с останками сожженного, благодаря чему избегается возможность смешения останков разных лиц.
Гроб въезжает по рельсам в печь. Он мгновенно охватывается пламенем. Гроб из легкой фанеры.
Железные дверцы печи захлопываются заслоном. Вы подходите к печи вплотную. Там, за этими кафелями - от 850 до 1.100 градусов выше нуля.
А здесь вы стоите рядом с огненной стихией и почти не чувствуете жары… Вот небольшой глазок из слюды. Взглянем. Медленно и равномерно горит труп. Гроб сгорел уже давно. Его газообразные остатки давно выведены на воздух…
Труп горит медленно. Трескается череп крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет туловища. Трупы, сильно пропитанные лекарствами, горят дольше. Не болевшие люди горят дольше болевших. Мужчины требуют для сжигания больше времени, минут на 20, чем женщины.
В общем, 6 пудов хорошего черного кокса дают 1 1/2 кило белых нежных костей…
Механики регулируют огонь. Кочегар подбавляет кокса.
Обывательские слухи расскажут о движениях покойника в печи…
Сущая чушь! Под влиянием лучеиспускающей теплоты у каждого трупа могут происходить в начальной стадии горения сокращения мышц!
Кремационные печи устроены так, что процесс горения трупа происходит не в пламени огня, а в струе раскаленного воздуха. Не сгорающие кости попадают в особое помещение, кладутся на некоторое время в холодильник, затем собираются в урну.
При хранении урны в нише специального колумбария - крематорий взимает единовременно 50 рублей. Погребение урны здесь же, на кладбище - бесплатное.
Сжигание взрослого стоит 20 рублей, детей - 10 рублей. Крематорий может сжигать до 20 трупов в день. Рабочий день иногда, вместо 5 часов, заканчивается в 10 вечера…
Наверху идет прощание. Внизу - сжигание.
«Огонь, брат мой, грозный, красный, образ светлой свободы, тебе пою победную песнь! Руки твои простираются к небесам, музыка твоей пылающей пляски - прекрасна! Когда кончатся мои дни, когда для меня откроются врата небытия, ты охватишь мое тело своим сверкающим вихрем, и твое сжигающее дыхание обратит меня в прах!»
Так говорит Рабиндранат Тагор!
Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище - крематорий.
Крематорий - это зияющая брешь в китайской стене народного невежества и суеверия, на которых спекулировали попы всех верований.
Крематорий - это конец мощам нетленным и прочим чудесам.
Кремация - это гигиена и упрощение захоронения, это отвоевывание земли от мертвых для живых…
Мы уходим от этого огненного кладбища. Мощным и легким видением встает радиовышка…
Строятся заводы и фабрики. Дышит мощно земля под белым снежным покровом.
Бегут трамваи. Идут экскурсии в Музей Донского монастыря. Ревут фабричные трубы…
Жить, полной грудью жить!
А когда умрем - пусть отвезут нас в крематорий, чтобы, вместо зараженной кладбищами земли, всюду разлилась трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь!
Георгий Лесскис
Потребность в кошках и воробьях
Фрагменты из книги «Политическая история моей жизни»
Нам оставляются от старого мира
Только папиросы «Ира»!
В. Маяковский
Я не увижу знаменитой «Федры»
В старинном многоярусном театре…
О. Мандельштам
Я родился в Москве 20 декабря 1917 года, в год рождения первого в мире социалистического государства, в день рождения первой в мире социалистической тайной полиции - Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем - Be Че Ка.
Ко времени моего рождения отец мой заведовал телеграфной конторой у Арбатских ворот на углу Знаменки, напротив юнкерского Александровского училища.
В училище после 1917 г. обосновался Реввоенсовет, Наркомвоенмор и т. п. - вплоть до нынешнего Министерства обороны. Здание это в эпоху позднего сталинского барокко (после войны) перестроили, возвысили, украсили. Здание же бывшей телеграфной конторы пока что сохранялось без изменений. Но конторы в нем уже не было, ее перенесли на другую сторону площади: в 30-е годы, через 15-20 лет после переворота, власти сочли опасным держать контору в такой близости от военного ведомства - так запугивали обывателей «шпионами» и «диверсантами».
В 1976 г. контору вовсе закрыли. А в 1979 году снесли то одноэтажное здание, в котором когда-то работал мой отец. Это была моя личная утрата - как будто я потерял дорогого, хотя и безмолвного родственника. В детстве я (должно быть, по внушению мамы) ощущал какую-то непонятную связь между этим небольшим ампирным домиком и моей личной судьбой. А потом к этому добавилось воспоминание о той поре, когда мама показывала мне этот дом и окрестные места, рассказывая о жизни нашей семьи и событиях тех дней, которые предшествовали моему рождению. Тогда те рассказы казались мне преданиями о давно прошедших и даже никогда не бывших временах; теперь те прогулки с мамой более шестидесяти лет назад кажутся мне совсем недавними.
Семья наша жила поблизости от папиной конторы - в Сивцевом Вражке. Тогда еще не было «квартирного вопроса», а потому его не нужно было «успешно решать» (чем мы безуспешно занимаемся последние 60 лет). Люди обычно селились поблизости от места работы. Если они меняли работу, то соответственно меняли и место жительства.
Место работы отца оказалось в октябре 1917 года опасным: те не очень длительные бои, которыми сопровождался захват власти большевиками в Москве, происходили как раз в нашем районе. В детстве я не раз слышал от моих старших сестер, как «над нами» летали пули, а они, чтобы их не убило, ложились на пол. Так что я мог оказаться жертвой великого исторического переворота еще до своего рождения.
С тех пор неузнаваемо изменился облик площади Арбатских ворот, как и всего города. От «ворот» еще со времен Екатерины оставалось одно название, так как стена Белого Города была снесена. А теперь нет и площади - одни сложно пересекающиеся подземные и наземные автомобильные проезды.
Но я еще помню эти места в том первозданном виде, какой они имели в год моего рождения и долгое время спустя. И деревянный двухэтажный флигель во дворе в самом начале Сивцева Вражка, в котором я родился, и павильон трамвайной станции на сквере посреди площади, где кондуктор и вожатый почему-то надолго куда-то уходили, а публика покорно дожидалась их возвращения, и аптеку Келлера, и церковь Бориса и Глеба, и рынок - еще под открытым небом (до того, как он был ненадолго превращен в крытый и пустой «колхозный рынок»), и андреевского Гоголя на Пречистенском бульваре…
Когда в 1920 году мы вернулись в Москву, там уже возник «квартирный вопрос», который, по мнению булгаковского Воланда, «испортил москвичей» по сравнению со всем остальным и без того испорченным человечеством. С трудом удалось поселиться в полуподвале дома № 19 в том самом «омерзительном» 1-м Зачатьевском переулке, в котором Иван Бездомный искал «иностранного консультанта».
Дома этого теперь уже нет: его снесли несколько лет назад, а мой старый Зачатьевский переулок переименован в улицу какого-то Дмитриевского. Что это за Дмитриевский - я понятия не имею. Был в ХVIII веке знаменитый актер Дмитриевский, игравший в первом русском драматическом театре, но, разумеется, не о нем речь. Просто хотели стереть следы религиозных предрассудков - вот и нашли какого-то захудалого ревдеятеля Дмитриевского. Официальная аргументация была, между прочим, такая: «Может, там девушки живут, и вдруг - такое неприличное название!» Блюстителей целомудрия почему-то не смущало наличие в той же окрестности еще двух Зачатьевских переулков - 2-го и 3-го, в которых тоже могли оказаться девушки…
Помню - летом 1941 года после одной из первых бомбежек Москвы я увидел на Таганской площади стену, оставшуюся от разрушенного дома. Внизу были развалины, а от комнаты второго этажа сохранилась до того времени скрытая от посторонних взглядов, а теперь бесстыдно обнаженная внутренняя сторона стены. На обоях отчетливо выступали пятна - следы вещей, годами висевших на этой стене или стоявших около нее, так что обои в этих местах не выцвели. Я подумал тогда: вот все, что осталось от чьей-то жизни, быть может, оборванной в эту ночь немецкой бомбой, - пятна на обоях. Люди, с их сложными отношениями, делами, чувствами, мыслями, их болезни, их праздники, их любовные игры и ссоры - все перешло в двухмерное пространство стены с грязными обоями, от всего осталось только это незамысловатое отражение их жизни.
