Воспоминания и суждения современников - Ленин. Человек — мыслитель — революционер
Продолжая говорить о Петре Алексеевиче и его сверстниках, мы пошли с Владимиром Ильичом по Кремлю, к зданию Совнаркома, где через пятнадцать минут должно было открыться очередное заседание нашего правительства.
Бонч-Бруевич В. Д. Избранные сочинения М. 1963. Т. 3. С. 399—406
ИЗ ВОСПОМИНАНИИ «ТРИ ПОКУШЕНИЯ НА ЛЕНИНА»
Интересно и необходимо отметить здесь, что несколько после, когда Владимир Ильич уже более регулярно принялся за работу в Совнаркоме, он, внимательно читая множество газет, особенно вышедших во время его болезни, был воистину огорчен тем безмерным восхвалением и возвеличением его личности, которое глубоко, искренне, непроизвольно выливалось как во всех органах нашей печати, так и в бесконечном количестве телеграмм, адресов и писем, сыпавшихся, как из рога изобилия, со всех концов нашей страны.
— Зачем это? — сказал он мне, показывая многочисленные заголовки в газетах, где всюду пестрело его имя со всевозможными украшающими эпитетами.
— Мне тяжело читать газеты… — продолжал он. — Куда ни глянешь, везде пишут обо мне. Я считаю крайне вредным это совершенно немарксистское выпячивание личности… Это нехорошо — это совершенно недопустимо и ни к чему не нужно. А эти портреты? Смотрите, везде и всюду… Да от них деваться некуда!.. Зачем все это?..
Я понимаю, — продолжал он, — что все это товарищи делают от доброго чувства ко мне, но не надо этим злоупотреблять и отвлекать внимание масс к событиям, касающимся одной личности. Пожалуйста, сделайте для меня это, — деликатно, никого не обижая, переговорите с кем нужно, чтобы все это прекратилось…
Владимир Ильич говорил мне волнуясь, и я чувствовал всю искреннюю глубину его скромности. Действительно, он считал это лишним, ненужным и даже вредным. Я тотчас же переговорил с московскими и петроградскими редакциями, которые в сущности и давали тон всей печати нашей страны, а также вызвал на собеседование всех представителей нашей провинциальной прессы, бывших в то время в Москве, и рассказал им о несомненном желании Владимира Ильича по поводу статей о нем и его ранении. И с тех пор волна газетного экстаза стала ослабевать. Точно так же отнесся Владимир Ильич к большому числу художников, скульпторов и фотографов, желавших его рисовать, лепить, снимать.
Бонч-Бруевич В. Д. Избранные сочинения. М, 19S3. Т. 3. С. 294
[В рукописи, подготовленной В. Д. Бонч-Бруевичем в 1955 г. «Владимир Ильич в Кремле», этот эпизод изложен более подробно в следующей редакции: ]
На другой день в кабинете Владимира Ильича произошло событие, крайне характерное для Владимира Ильича. Часов в десять он пришел в кабинет и сейчас же принялся за просмотр газет. Не более как через полчаса ко мне раздался тревожный его звонок, повторенный несколько раз. Предполагая, что что-нибудь случилось дурное, я со всех ног бросился в кабинет.
Вхожу, вижу: Владимир Ильич сильно побледнел, встречает меня взволнованным взглядом и с упреком говорит мне:
— Это что такое? Как же Вы могли допустить?.. Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, всё преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности, отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как и все… Лечат меня прекрасные доктора. Чего же больше!.. Массы не пользуются таким вниманием, таким уходом, леченьем, мы еще не успели дать им все… А тут стали меня так выделять… Ведь это же ужасно.
Я не мог вставить ни одного слова в эту взволнованную речь, и, боясь, что Владимир Ильич сильно повредит себе таким волнением, я тихонько, как только он остановился, стал говорить ему о том, что любовь масс именно к нему беспредельна… что Управление делами и я лично осаждены бесконечными телефонными запросами, письмами, телеграммами, депутациями от фабрик, заводов, союзов: все хотят знать о его здоровье, и вот это всеобщее, всесоюзное желание рабочих, крестьян, красноармейцев, матросов, постановивших выслать с боевых кораблей воинские наряды для личной его охраны, — все это и отражается, как на фотографической пластинке, в газетах, в статьях, письмах, постановлениях, решениях фабрично-заводских коллективов.
— Все это в высшей степени трогательно… Я не знал, что я причинил столько волнений и беспокойства повсюду… Но надо это сейчас же прекратить, никого не обижая. Это не нужно, это вредно… Это против наших убеждений и взглядов на отдельную личность… Знаете что: вызовите Ольминского, Лепешинского и сами приходите все ко мне. Я буду просить вас втроем объездить сейчас же все редакции всех больших и маленьких газет и журналов. И передать то, что я вам скажу: чтобы они умненько, с завтрашнего дня, прекратили бы все это и заняли страницы газет более нужными и более интересными материалами… Пожалуйста, сделайте это поскорее.
И Владимир Ильич опять взялся за газеты.
Я тотчас же пошел выполнять желание Владимира Ильича, вызвал автомобиль, зная, что ехать надо немедленно.
Через десять минут и Ольминский, и Лепешинский были у меня в Управлении делами. Я вкратце рассказал им, в чем дело, и, главное, остановил их внимание на том, что все это Владимир Ильич принимает близко к сердцу, очень волнуется, а это ему крайне вредно.
Мы условились во всем, конечно, согласиться с Владимиром Ильичом и немедленно выполнить все его желания.
Я пошел к Владимиру Ильичу и сообщил ему, что товарищи прибыли.
— Давайте их сюда, — заторопился Владимир Ильич. Он встал при их входе и радостно здоровался с ними, его давнишними и близкими друзьями.
— Вот он вам все расскажет, пожалуйста, поезжайте поскорее и прекратите сейчас же это безобразие… В какие-то герои меня произвели, гением называют, просто черт знает что такое!
Ольминский, как всегда отменно вежливый и воспитанный, сказал Владимиру Ильичу, что субъективно он рад всему случившемуся…
— Почему?
— Благодаря всему этому я могу видеть Вас здоровым, жизнерадостным, возмущающимся. А объективно это действительно никуда не годится… Газеты взывают к какому-то коллективному чуду… Как у Горького в «Исповеди».
Мы знали, что Ильич не одобрял этот неожиданны» припадок Алексея Максимовича…
— А патриарх Тихон, — шутил Лепешинский, — пожалуй, чего доброго, причислит Вас к лику святых. Вот уж доходный будет святой. Мне так и хочется вспомнить Женеву и нарисовать все это…
— Вот это правильно, — воскликнул Владимир Ильич… — Пантелеймон Николаевич, разутешьте… Нарисуйте как всегда хорошую карикатуру на тему «ерой» и толпа, — к тому же и народников вспомните с Михайловским во главе…
И Владимир Ильич повеселел, смеялся и тут же приговаривал: «Поезжайте, поезжайте!.. Шутки в сторону:
вопрос-то серьезный; надо сейчас же прекратить это возвеличивание личности…»
И мы отправились по всем редакциям, начиная с «Правды» и «Известий», передавая всем отрицательное, негодующее мнение Владимира Ильича по этому вопросу, и предложили редакциям все спустить на тормозах. На все письма немедленно отвечать, что Владимир Ильич здоров, занимается в Совнарком";, а в газетах давать краткие информации об этом.
Несколько часов потратили мы на это дело и вернулись в Совнарком. Владимир Ильич был у себя дома. Тотчас же принял нас и очень серьезно выслушал о решениях редакций.
— А за газетами все-таки посматривайте и давайте всем, особенно фабрично-заводским, нужные указания…
На другой же день газеты были все в другом тоне, и Владимир Ильич более не поднимал этого вопроса…
Бонч-Бруевич В. Д. Избранные сочинения. М., 1963. Т. 3. С. 296–298
Г. Е. ЗИНОВЬЕВ
ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЛЕНИНА
(Речь в Ленинграде при закладке памятника В. И. Ленину 16 апреля 1924 г.)
Товарищи, семь лет тому назад на этой площади впервые раздалось в революционной России слово того человека, имя которого теперь на устах у трудящихся всего мира. Семь лет тяжкой борьбы лежат позади нас. Многие из деятелей нашей великой революции испытывают чувство такое, как бы 70 лет взяты ими на свои плечи. Многие из деятелей революции, вышедшие на широкую дорогу революционной борьбы вместе с покойным Владимиром Ильичем, так же как и он, уснули навеки. Но страна наша за эти семь лет не состарилась, она помолодела, она скинула с плеч своих царское иго, давившее нашу страну в течение трех столетий, она скинула с плеч своих иго буржуазного владычества, угнетавшего нашу страну не одно десятилетие. И когда Владимир Ильич произносил свою первую речь поздним вечером 3 апреля по старому стилю в 1917 году на этой площади, его имя было известно только передовикам рабочего класса, наиболее сознательным рабочим наиболее передового города революции, тогдашнего Петрограда. Десятки тысяч рабочих с восторгом и с беспредельной верой увидели во Владимире Ильиче своего вождя и учителя. Но это признание было тогда далеко не всеобщим. В том же Петрограде в первую же минуту, когда Владимир Ильич вступил на его почву, началась кампания неслыханной клеветы против него. Признание было не всеобщим даже среди рабочих. Большинство петроградских рабочих, большинство тогдашнего Петроградского Совета шло не за Лениным, а за теми, кто тащил русских рабочих поддерживать буржуазию, поддерживать империалистскую войну. Но эта группа передовиков, насчитывавшая тогда только десятки тысяч, была мозгом рабочего класса нашей страны; это были наиболее передовые рабочие наиболее передового города. Когда к этим десяткам тысяч передовиков рабочего класса прибавился гений лучшего из вождей международного пролетариата, все мы почувствовали сразу за одну ночь, за те часы, в течение которых прибыл сюда Владимир Ильич, что сила рабочего класса удесятерилась. И чем больше было гонений против партии большевиков, чем больше клевет распространялось специально о нашем вожде и учителе, тем глубже проникали мы в сердца и мысли рабочего класса нашей страны. И когда Владимир Ильич закрыл глаза навеки, после семи лет тяжкой борьбы, перевернувшей всю Россию, всколыхнувшей до дна миллионы и десятки миллионов людей, — не только друзья, но и многие из бывших врагов с величайшим уважением обнажили головы перед могилой Владимира Ильича. Мы все услышали признание не только со стороны всего рабочего класса, не только со стороны всех крестьян нашей страны, но и со стороны народов всего мира.
