Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына
Мысль Лескова ясна, хотя — по понятным причинам — осторожно выражена: народ издревле спаивала и продолжает спаивать власть. Именно она, ради извлечения доходов, превратила прирожденную предрасположенность к пьянству в социальную болезнь нации. Шинкарь-еврей, с которым она якобы борется, служит козлом отпущения. Афишируя борьбу с еврейским шинкарством, власть сама его насаждает.
Этот блестящий историко-аналитический очерк принадлежит перу не еврея и даже не «шабесгоя», готового — по теории «патриотов» — оболгать Россию в угоду евреям. «Записку» составил глубочайший знаток народной жизни, неутомимый исследователь народного быта, классик русской литературы, лютый противник нигилизма, консерватор и патриот, автор знаменитого «Левши», а также многих других произведений, в которых, между прочим, выводил и евреев, да порой в таком виде, что его — может быть, и без достаточных оснований — упрекали в юдофобстве, но никак уж не в юдофильстве!
Впрочем, попреки посыпались, как только Лесков стал высказываться публично. Тотчас «явились сомнения и намеки насчет его способности знать дела и излагать свои мнения. Автор очень благодарен этим господам за снисхождение, с которым они не бросают, по крайней мере, теней на его денежную честность и политическую благонадежность»,[41] с сарказмом отмечал писатель. И действительно, чего бы не пустить слух, что за свою «Записку» он слупил с евреев пресловутые двести тысяч, или что держит в подполе динамитную мастерскую!
«Записка» Лескова Солженицыну известна. Уважительно назвав автора «знатоком русской народной жизни», Солженицын приводит из нее короткую цитату (стр. 105). Но только для того, чтобы тут же побить ее ссылкой на «влиятельную в те годы газету „Голос“, [которая] назвала еврейское шинкарство „язвой края“, именно Западного, „и притом язвой неисцелимой“» (стр. 105). (Попробуй, исцели, если запрет на питейную торговлю евреям тотчас бьет по государевой казне!)
Насколько ясна, обоснована и подкреплена фактами аргументация Лескова, настолько все запутано и затуманено у Солженицына. На читателя снова обрушена уйма цитат, большое число выписок из каких-то законодательных актов, постановлений и разъяснений, которые никогда не выполнялись.[42] По какой причине не выполнялись — из солженицынского текста не узнать, зато узнаем, что «борьба с винными промыслами путем выселения евреев из деревень — по сути за все четвертьвековое царствование Александра I не сдвинулась» (стр.66), причем беда состояла в «либеральных взглядах Александра I», в «его доброжелательном отношении к евреям, его изломчивом характере, его ненастойчивой воле» (стр. 63).
Почему же дело не сдвинулось с мертвой точки и в следующие тридцать лет, когда шапка Мономаха украшала чело твердокаменного командора, который, по выражению Солженицына, «был по отношению к российским евреям весьма энергичен»? (Стр. 97) Среди других «энергичных» мер Николая I был и «новый трехгодичный срок выселения евреев из деревень западных губерний, дабы пресечь их винный промысел, — но мера тормозилась, останавливалась, затем отменялась, как и у его предшественника» (Стр. 104). Более того, Солженицын вдруг сообщает, что при «энергичном» государе еврейским купцам первой гильдии разрешено было «содержать питейные откупа также и в местах, где евреям не дозволено постоянное жительство» (Стр. 104–105). Вот тебе, бабушка, и энергичен! И никак не либерален! И с очень даже настойчивой волей! А возможности еврейской виноторговли взял, да расширил!
И после Николая Павловича воз не сдвигался с места, что и заставило Лескова — уже в 1880-е годы — столь подробно остановиться на еврейском шинкарстве. Ошибается Александр Исаевич: не к евреям был доброжелателен Александр I, а радел о государевой казне! И в этом не отличался ни от своих предшественников, ни от преемников.
Чтобы завершить тему мнимого спаивания христианского населения евреями, не лишне обратиться к «Воспоминаниям» С. Ю. Витте. Как министр финансов при Александре III и затем при Николае II, он в 1890-х годах вводил государственную винную монополию по всей империи. Как мы знаем, государственная монополия (и отчасти помещиков) существовала в России всегда, но осуществлялась в разные времена по-разному, чаще через откупа и аренду, дабы снять с чиновников заботы об этом хлопотном деле, то есть получать доход, ни о чем не заботясь. Витте же снова вводил «государев кабак», а кабатчиков превращал в государственных служащих. «Вольных винщиков» теперь уже не обкладывали налогом или арендной платой, а ликвидировали как класс.
Согласно Солженицыну, введение винной монополии встретило сопротивление со стороны евреев, так как они на этом много теряли, но Витте ни о каком сопротивлении в губерниях черты оседлости не упоминает. Напротив, он пишет о сопротивлении в Петербургской губернии, где «ватага заинтересованных лиц нашла себе пути к великому князю… Владимиру Александровичу, дяде императора [, которого] уверили, что в тот день, когда я введу монополию в Петербурге, произойдут в городе волнения, которые могут иметь кровавые последствия». Правда, это сопротивление «удалось легко побороть», «никаких волнений не было, все обошлось совершенно спокойно».[43]
Витте рассказывает, что в поездке в связи с введением винной монополии в Смоленской и Могилевской губерниях его сопровождал представитель французского президента Фора, который нашел, «что эта реформа с точки зрения государственной превосходна и что она должна дать самые благие результаты. Реформа эта могла бы дать столь же благие результаты и во Франции, но для того, чтобы такую реформу ввести, необходимо прежде всего одно условие, чтобы та страна, в которой она вводится, имела монарха неограниченного, и мало того, что неограниченного, но и с большим характером. Действительно, — подытоживает Витте, — если бы император Александр III не обладал этим свойством, то реформу я никогда бы не был в состоянии ввести».[44] Иначе говоря, при самодержавном строе (в отличие от демократического) вся политика в области виноделия и виноторговли, то есть приобщения масс народа к пьянству или отваживания от пьянства находится в руках власти!
Витте уверяет, что он внушал акцизным чиновникам: «реформа эта вводится не с целью увеличения дохода, а с целью уменьшения народного пьянства, и что действия чинов акцизного ведомства будут цениться совсем не в зависимости от того, какой доход от этой реформы получается, а исключительно с точки зрения благоустройства, порядка и уменьшения народного пьянства».[45]
Витте мог себе позволить такую роскошь, так как, проводя грамотную финансовую политику в условиях мира и быстрого экономического роста, добился отличного состояния государственных финансов. Но ситуация изменилось из-за дальневосточных авантюр, приведших к войне с Японией. И тогда уже другой министр финансов, В. Н. Коковцов, «обратил внимание на [винную] монополию главным образом с точки зрения фиска, дабы извлечь из этой реформы наибольший доход, а потому не уменьшение пьянства ставилось и ставится акцизным чиновникам в особую заслугу, а увеличение питейного дохода».[46] С этой целью число питейных заведений в стране удвоилось и неоднократно повышалась цена на спиртные напитки, причем делалось это таким образом, что пьянство не уменьшалось, так как цена оставалась «доступна почти всему населению, но… разорительна для него».[47]
Таков был итог борьбы самодержавной власти с «еврейским шинкарством», о чем невозможно узнать из книги Солженицына.
Воинская повинность
В 1827 году император Николай I издал Указ, обязавший евреев отбывать рекрутскую повинность «натурой» — взамен двойной подати, которая взималась ранее. Указ гласил, что евреи «уравниваются» с христианами в отбывании рекрутской повинности, однако равенство прямолинейный, по характеристике Солженицына, царь понимал несколько криволинейно. Он обязал еврейские общины ежегодно поставлять по десяти рекрутов с каждой тысячи душ населения, тогда как православные поставляли семь солдат с каждых двух тысяч душ, почти в три раза меньше. Христианам полагалось сдавать в рекруты мужчин от 18 до 25 лет, но еврейским общинам «позволялось» заменять взрослых мужчин мальчиками от 12 лет. А при отсутствии строгого учета возраста на практике очень быстро стали забривать и семи-восьмилетних детишек.
Детей отправляли в школы «кантонистов», учрежденные еще в начале века для солдатских детей. (Поскольку солдаты были приписаны к военному ведомству, то их дети становились собственностью военного ведомства; из них растили будущий технический персонал для армии. В таких школах и должны были по шесть-восемь лет, до совершеннолетия, содержаться малолетние рекруты-евреи, после чего только начинался отсчет их 25-летней солдатской службы).
