Иоанна Хмелевская - Третья молодость
Ежи был прав, в глубине души я прекрасно сознавала это, но вслух не призналась бы ни за какие блага мира. Все, что хоть как-то ощипывало лавры из венка обожаемого блондина, разбивалось о железобетонную стену моего упрямства. Да-да, признаюсь в своей глупости добровольно, а то еще будут потом пальцем тыкать.
Все справедливо. А с другой стороны, у Марека выявились прямо-таки потрясающие достоинства и умения. Взять хотя бы биотоки! Стоило ему положить руку на раскалывающуюся голову, на ревматическое плечо или на позвоночник, и боль утихала. Дело здесь не в чувствах или самовнушении. Я собственными глазами видела, как он укротил взбесившуюся лошадь, положив ей руку на шею.
Мануальные таланты Марека не вызывали сомнений – к тому же обеими руками он владел в равной степени, что меня ужасно забавляло. Он прекрасно плавал, грести мог до бесконечности, разжигал костер и колол дрова лучше меня, знал огнестрельное оружие, стрелял как снайпер...
Впрочем, это потрясало меня умеренно. Я и сама умею стрелять, особенно из ружья или винтовки – от короткоствольного оружия у меня немеет рука. Стрелять я научилась в четырнадцать лет, когда впервые в жизни увидела карабин. С Войтеком стреляла в милицейском тире и в лист бумаги в лесу, получалось неплохо. С Мареком я стреляла в несколько необычную цель – сбивала сосульки с соседнего здания, а на более крупных сосульках без труда могла выбить монограмму. Тонкие сосульки падали с первого выстрела.
И что перед такими важными достоинствами значат какие-то мелкие недостатки! А все-таки...
Наш первый выезд (а всяких путешествий мы совершили – не перечесть) прошел странновато, и следовало бы сделать выводы. Однако, в который уже раз, констатирую: увлечение божеством парализовало все мои умственные способности.
Мы собирались выехать в девять утра. А в четыре дня я начала нервничать – примерно каждые два часа Марек по телефону докладывал, что слегка задержится. Выехали мы лишь в семь пятнадцать вечера, и то по моему настоянию. Марек предлагал перенести начало экспедиции на следующее утро, я опасалась – завтра начнется все по новой, и решила не рисковать. Пришлось еще заехать к нему, потому как, помчавшись ко мне, он не захватил свои вещи. И вот почти перед заходом солнца мы двинулись на лоно природы.
Да что там, зачем врать. В предвкушении блаженства я сразу простила ему опоздание. Теплым летним вечером мы въехали в лес, кажется в Белую пущу за Вышкувом. Рядом со мной – олицетворение всех божеств Олимпа, воплощение мечты. Мой возраст исчез, я чувствовала себя семнадцатилетней девчонкой. Словом, сплошное счастье!
Мы облюбовали местечко на лесной опушке, на поляне, рядом мелиорационный канал с кристально чистой водой. Знаю – трудно в такое поверить, но факт остается фактом, лучшее доказательство – я жива до сих пор, а мы на этой воде заварили чай. И тем не менее, какое-то сомнение потихоньку точило меня.
У кого, в конце концов, всегда не хватало времени, у него или у меня? Кто вечно рвется выполнять обязанности, коим отдана жизнь? А тут через три дня не ему, а мне пришлось возвращаться в Варшаву – какие-то срочные дела, незаконченная рукопись и тому подобное – короче, не до отдыха, а он демонстрировал полную свободу и охотно провел бы на канале еще недели две.
Затем, уже в июле, мы снова совершили короткую вылазку на Мазурские озера. Во всяком случае, я планировала короткую, коль скоро у него нет времени. В первый же день Марек сломал ноту...
И вот вам нате. Лишь годы спустя я сообразила – что-то здесь не стыкуется. Физическая сноровка считалась его могучим преимуществом и тоже требовала идолопоклонства. Впрочем, судите сами, что за странная такая физическая сноровка. Это не я, черт подери, споткнулась на лестнице в универмаге, не я так ушибла голень, что пришлось ехать в травмопункт, не я сломала ногу, сунув ее в первую же ямку, не я с полного хода врезалась в столик с телевизором в Доме литераторов... Да, заживало на нем все как на собаке, а то и быстрее, но тридцать три несчастья держались за него крепко. И это, по-вашему, хорошая физическая кондиция?.. Да перьями мне обрасти, если это так...
Угодив ногой в ямку, Марек сломал плюсневые кости в первый же вечер, – искал место для бивака. Насчет перелома сразу не признался, лишь позднее объяснил, что случилось. Я забеспокоилась, предложила вернуться в Варшаву или поискать врача на месте. Марек не пожелал. Видите ли, он лучше знает: или само срастется, или начнется гангрена и все равно придется отрезать обе ноги. Очаровательная перспектива!
У него срослось само собой. Пока срасталось, Марек ходил босиком и ловил сачком уклеек, а я старалась подвести кормой байдарку на пятачок в тростнике. Сперва он подозрительно осведомился, умею ли я грести, затем в требованиях перешел всякие разумные границы. Коль скоро умею, должна уметь суперклассно, и наплевать, что у меня нет глаз на затылке.
То же самое, впрочем, происходило и с машиной. Если уж я за рулем, то обязана вести как циркачка, никаких «не могу» быть не должно. «Горбунок» – хорошая машина, терпеливо выносил все, но на мостике в диком лесу выхлопную трубу я-таки отломала. На биваке у озера правым задним колесом провалилась в яму с мусором и погнула крыло. Разумеется, легко понять, что в заросли я лезла не добровольно, а следуя его руководящим указаниям. Такого рода удовольствия доставались мне на каждом шагу.
Забрались мы на малюсенький остров, кроме нас никого, и я почувствовала себя чуть ли не Жаклин Онассис. Машину мы оставили на материке, на стоянке около кемпинга. Добиралась я туда на байдарке и ехала в лес за ягодами. Пешком не ходила, тут уж не до прогулок, да и времени жаль – до места почти три километра. Собирала землянику, малину и чернику, потом возвращалась на остров. Наше питание состояло в основном из двух блюд – рыбы и ягод со сгущенным молоком и сахаром; хлеб покупали время от времени. В другую сторону ездили за топливом – островок небольшой, заросший высокими деревьями, поэтому сухостой и хворост быстро иссякли.
Марек вел себя идеально, он делал всю работу: драил кастрюльки, потрошил рыбу. Лишь однажды потерял терпение – когда пришлось выпотрошить сто сорок уклеек. Спустились сумерки, и он работал при свете фонарика. Все претензии адресовались мне, хотя чувства времени не было у него, а не у меня. Вкалывал он всегда без передышки. Невроз от этого можно было заработать – ни на секунду человек не присядет. В конце концов я уплывала подальше на надувном матрасе, глаза б мои на это не глядели. И зачастую усердное его трудолюбие гроша ломаного не стоило. Так, в последний день перед отъездом он начал делать стол, дабы вкопать его в землю, но успел закончить всего две ножки.
Удил рыбу Марек прекрасно, даже угрей ловил. Эти угри утащили у нас три удочки, к счастью, из лещины. Магазинные удилища Марек игнорировал и не взял с собой ни единого: в лесу сырья, что ли, нету – и, по-моему, он был прав. Чтобы угодить Мареку, я равнодушно смотрела на черных гусениц, пожиравших ольховые листья, и стоически терпела, когда меня кусали красные муравьи.
В общем и целом в лесу я всю жизнь чувствовала себя превосходно, могла проводить ночи под открытым небом, никакие насморки меня не брали, костер разводить я умела и очень любила, есть могла что угодно. Единственное, что меня безумно раздражало, – тесная палатка и необходимость залезать в нее на четвереньках. Да еще и ноги мыть каждую минуту – мой кумир оказался патологическим чистюлей. Сам он мылся по сорок раз на дню и беспрерывно что-нибудь стирал. Черт знает, почему, Марек ни за что на свете не желал признаться в своем пристрастии к воде и постоянно выдумывал предлоги, чтобы держаться к ней поближе. Удивляюсь лишь, что не скреб и не мыл каждый сучок для костра.
Я прервала идиллию – пришлось поехать за корректурой «Леся». Вернулась на следующий день и оценила наше временное жилище. Лето выдалось знойное, город пыхал жаром, будто печь. На суше, даже на берегу озера, трудно было выдержать, а на нашем островке прохлада и легкий ветерок... Сущий рай! Беспокоила меня лишь проблема времени – сидели мы на острове уже второй месяц, а ведь планировали короткую вылазку. Я собиралась в Данию, предстояли хлопоты...
Поборов свои чувства, я решила возвращаться. И кстати – впервые за два месяца погода начала портиться. Надвигалась гроза, небо на горизонте потемнело. Мне бы насторожиться, а так болезнь захватила меня врасплох. Марек свертывал палатку и собирал вещи в одиночку, без моей помощи. Я сидела на пенечке, не в силах пошевелиться – все у меня болело, я мечтала об одном – где-нибудь прилечь, и изо всех сил старалась не стонать. Перед моим внутренним взором маячил большой, мягкий и теплый плед, в который можно закутаться с головой. Тут-то я и поняла, что случилось.
Дал себя знать ревматизм, заработанный в Дании. Я надеялась, что покончила с ним раз и навсегда в Болгарии, однако номер не прошел. А ведь я продержалась два месяца на воде! Понять-то я поняла, в чем дело, но от этого не легче. Мы переплыли с острова на материк. Стиснув зубы, я сидела за рулем и ждала, пока Марек запихает вещи в машину, а он работал размеренно и методично. Я-то побросала бы как попало... Наконец мы двинулись к Варшаве, и по мере удаления от воды здоровье мое начало быстро восстанавливаться. С каждым километром мне становилось лучше. Домой я добралась почти без всяких признаков хворобы.
