Гибель империи. Уроки для современной России - Гайдар Егор Тимурович

В это время один из ближайших соратников президента, его помощник А. Черняев, пишет М. Горбачеву о своем видении происходящего (январь 1991 г.): “На этот раз выбор таков: либо Вы говорите прямо, что не потерпите отпадения ни пяди от Советского Союза и употребите все средства, включая танки, чтобы этого не допустить. Либо Вы признаете, что произошло трагическое неконтролируемое из центра событие, что Вы осуждаете тех, кто применил силу и погубил людей, и привлекаете их к ответственности. В первом случае это означало бы, что Вы хороните все то, что было Вами сказано и сделано на протяжении пяти лет. Признаете, что сами Вы и страна оказались не готовы к революционному повороту на цивилизованный путь и что придется вести дела и обращаться с народом по-прежнему. Во втором случае дело еще можно было бы поправить во имя продолжения перестроечного курса. Хотя что-то необратимое уже произошло” [617].

Оппозиционные союзному правительству силы в российском руководстве и в рабочем движении активизировались. Важное событие весны 1991 г. – шахтерские забастовки – проходило при абсолютном доминировании политических требований (прежде всего отставки союзного руководства). Потери от забастовок составили 3,7 млн человеко-дней, добыча угля сократилась на 15 млн тонн [618].

Принятое под давлением Запада М. Горбачевым решение дистанцироваться от силовых действий января 1991 г. в Литве, по существу, давало однозначный сигнал, что независимость государств Балтии – свершившийся факт. Но это не было вопросом его личного выбора. Свобода маневра союзных властей была жестко задана надвигающейся валютно-финансовой катастрофой.

К весне 1991 г. для М. Горбачева становится очевидным, что сохранить империю силой невозможно. Последовавший в марте – июле 1991 года политический поворот – союз с лидерами республик, направленный на радикальную трансформацию государственного устройства СССР, это наглядно подтверждает. Во время переговоров в Ново-Огареве 30 июля 1991 г. М. Горбачев пошел на ключевую уступку лидерам республик, по существу подводящую черту под историей СССР как единого государства, согласился на идею одноканальной системы налогообложения, при которой союзные власти оказываются полностью зависимыми от властей республик в ключевом вопросе – финансировании государственных расходов. По сути, это было решение о роспуске империи, дающее надежду на ее трансформацию в мягкую конфедерацию.

Глава 8

Крах

§ 1. Политэкономия провалившегося переворота

17 июня М. Горбачев подписал, а 18 июня направил в Верховный Совет СССР и в Верховные Советы республик проект договора “О Союзе суверенных государств”. После радикальных изменений, последний вариант был обсужден в Ново-Огарево 23 июня 1991 г. 29–30 июня на встрече М. Горбачева, Б. Ельцина и Н. Назарбаева было принято решение о его подписании главами союзных республик 20 августа.

В канун подписания договора, оформляющего мирный, упорядоченный роспуск империи, вице-президент СССР, премьер-министр, министр обороны, Председатель КГБ, руководитель ВПК, Главнокомандующий сухопутными войсками, при поддержке Председателя Верховного Совета СССР, приняли решение сделать то, на что, на их взгляд, Президент не решается из-за слабости характера – употребить силу, восстановить политический контроль, сохранить центральную власть. В течение трех дней выясняется, что дело не в Горбачеве, а в уже изменившейся стране.

19-21 августа 1991 г. то, чего в течение десятилетий боялись власти, стало реальностью – армия отказалась стрелять в народ. Понадобилось лишь трое суток, чтобы социально-политическая система сверхдержавы, стержнем которой была способность и готовность в неограниченных масштабах применять насилие по отношению к собственному народу, перестала существовать.

Провалившийся путч вспоминается многими как опереточный. Между тем перед его организаторами стояли непростые задачи – в развитом урбанизированном обществе трудно найти командиров, готовых отдать приказ давить танками сограждан, так же как и солдат, которые такие приказы выполнят. Офицеры, по опыту конца 1980-х гг. хорошо усвоившие, что отвечать придется им, сделали все возможное, чтобы не оказаться крайними. К тому же руководители переворота не вышли из революции и гражданской войны, за ними стояли десятилетия стабильного режима. Неудивительно, что они пытались переложить на других ответственность за применение силы. О неготовности ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению – так был назван руководителями переворота орган, взявший на себя всю полноту власти) принимать какие бы то ни было решения, связанные с возможностью кровопролития, надеждах на то, что органы Министерства внутренних дел, КГБ, Министерства обороны все сами устроят, ярко свидетельствуют воспоминания последнего Председателя КГБ СССР В. Крючкова [619].

Штурм “Белого дома” предполагалось начать в ночь на 21 августа. Указание о разработке его плана было дано Председателем КГБ В. Крючковым в 9 утра 20 августа. Это должно было быть совместной операцией армии, КГБ и МВД под условным наименованием “Гром”. Решение обсуждалось в Генеральном штабе с середины до второй половины дня 20 августа. Генералы доложили, что с военной точки зрения взять “Белый дом” не проблема. Но при этом массовые жертвы среди мирного населения неизбежны. Первоначально операция планировалась на 1 час ночи, затем была перенесена на 3 часа утра, но так и не состоялась. Главным фактором отказа от нее было нежелание лидеров переворота взять на себя ответственность за массовое кровопролитие. Армия ждала действий КГБ, КГБ – армии, а МВД – тех и других. К ночи стало известно, что подразделение КГБ “Альфа” от участия в штурме отказалось, дивизии МВД Тульская и им. Дзержинского не тронулись с места, а бригада “Теплый Стан” куда-то пропала [620].

Г. Шахназаров пишет: “Если бы введенные в Москву танки открыли огонь по баррикадам и были поддержаны атакой с воздуха, почти мгновенно все было бы кончено. Покорились бы и республики, о чем свидетельствует их осторожная реакция, явно рассчитанная на то, чтобы выиграть время, посмотреть, как будут развиваться события в столице Союза. Ну, а найдись смельчаки, зовущие к сопротивлению, на них быстро накинули бы петлю” [621]. Это не так просто. В Петрограде в феврале 1917 г. были начальники, отдавшие приказ о стрельбе по демонстрантам [622]. В августе 1917 г. Главнокомандующий русской армией генерал Корнилов тоже был готов отдать такой приказ. Режим это не спасло. В таких ситуациях важно не только то, отдают ли подобные приказы, но и то, есть ли части, готовые их исполнять, и нет ли тех, кто готов перейти на сторону, противостоящую существующему режиму.

Три августовских дня 1991 г. показали, что М. Горбачев не применял силу для спасения режима не только потому, что не хотел, но и потому, что и при желании не мог этого сделать. Известный политический обозреватель Максим Соколов сразу после провала путча так описывает его последствия: “Два последних дня в Москве стали днями похорон: идиотский режим умер идиотским образом. Путч оказался дурацким, потому что народ перестал быть дураком. […] Был создан важнейший прецедент – впервые за 73 года граждане сумели принудить до зубов вооруженное государство к капитуляции. Вместо инерции страха общественная жизнь начала определяться инерцией бесстрашия… Если в других странах путч обыкновенно является затеей дюжины злоумышленников, которых затем сажают в тюрьму и живут как жили, то августовский путч оказался беспрецедентен. Под различные статьи УК дружно подвело себя практически все союзное руководство: силовые структуры (верхушка армии, МВД и КГБ), власть исполнительная (Кабинет Министров), власть законодательная (Лукьянов и “союзники”) и власть партийная (верхушка КПСС). А когда вся верхушка государства, состоящая либо из преступников, либо из их пособников, терпит от народа сокрушительное поражение, такое государство не может устоять. Все руководство государства проваливается в политическое небытие, и из политического вакуума возникает некоторое другое государство. Оно и возникло, причем не одно” [623].