Иван Киреевский - Европеец
Орфография и пунктуация приближены к современным. Устраняются, в частности, прописные буквы у существительных и прилагательных в середине фраз (Граф, Немецкий, Поэт, Ода, Палата, Московский, Англичане и т. п.), если такие написания не несут особой смысловой нагрузки. Однако сохраняются написания, отражающие произносительные нормы начала XIX века (Вернет, Аларик, Лудвиг, Мугамет, генварь, противуположный и т. п.). Устранен курсив как средство обозначения названий литературных произведений, периодических изданий и т. п. Названия заключены в кавычки в соответствии с современными нормами. Смысловой курсив, естественно, сохраняется.
Все примечания, имевшиеся в «Европейце», публикуются подстрочно. Так же редакцией даются переводы иноязычных текстов. Редакционные конъектуры заключены в угловые скобки. Очевидные опечатки исправлены без особых указаний на это.
При подготовке примечаний учтен материал, собранный комментаторами произведений И. В. Киреевского Ю. В. Манном (см.: изд. 1979) и В. А. Котельниковым (см.: Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984). Составитель имел счастливую возможность воспользоваться ценными советами и указаниями А. А. Гозенпуда, К. Дорнахера, А. К. Кенигсберг, Б. Н. Комиссарова, 3. И. Плавскина, С. А. Ренсера. М. А. Турьян, А. С. Янушкевича, которым выражает глубокую признательность.
Европеец. № 1
I. Девятнадцатый век
Авторизованная копия части текста статьи с пометами цензора «Европейца» С. Т. Аксакова и соответствующими поправками, внесенными И. В. Киреевским, — ЦГАЛИ. Программная статья журнала, послужившая одним из главных поводов к его запрещению, была по-разному принята современниками. «Статья твоя о 19-м веке, — писал Баратынский, — непонятна для публики только там, где дело идет о философии, и в самом деле, итоги твои вразумительны только тем, которые посвящены в таинства новейшей метафизики, зато выводы литературные, приложение этой философии к действительности отменно ясны и знакомым чувством с этой философией, еще не совершенно понятной для ума» (Баратынский. С. 514). В другом его письме говорится: «Обозрение 19-го века богато мыслями, но ежели бы мы были вместе, я в некоторых с тобою бы поспорил. Это — не критика. Предмет так обширен, что можно глядеть на него с множества разных точек, и замечание мое доказывает только, что ты разбудил во мне мысленную деятельность» (ТС. С. 34). Одоевский отметил, что статья Киреевского «отзывается заветными словами фанатического шеллингианства, которому мы все заплатили дань, и потому она не понравилась, или, лучше сказать, не была понята…» (цит. по: ВГ. С. 119). Погодин уже после закрытия «Европейца» писал Шевыреву: «В этой статье я не вижу ничего преступного, ничего непозволительного; но она мне не нравится с другой стороны, как собрание исторических парадоксов, и я собирался писать на нее рецензию; но теперь нельзя. Киреевский мерит Россию на какой-то Европейский аршин, Я говорю в смысле историческом, а это — ошибка. Европа себе, мы себе, говорит у меня Долгоруков в трагедии, Россия есть особливый мир, у него другая земля, кровь, религия, основания, словом — другая история» (Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1891. Т. 4. С. 6). Позднее Писарев в статье «Русский Дон-Кихот» подверг «Девятнадцатый век» обстоятельному критическому разбору. Он писал, что «вся статья вертится на отвлеченных умозрениях», что «во всей статье переплетается московский сентиментализм с каким-то сердечным влечением к европейскому Западу» (Писарев Д. Я. Сочинения. М.: Гослитиздат, 1955. Т. 1. С. 233, 236).
II. Сказка о спящей царевне
Написана 26/VIII — 12/IX 1831 г. Автограф в ГПБ. В дальнейших публикациях — «Спящая царевна». Источником сказки послужили литературные обработки немецких и французских сказок («Шиповник» братьев Гримм и «Красавица, спящая в лесу» Ш. Перро). Жуковский ощутимо русифицировал сюжет, восходящий к западпоевропейскому фольклору.
Разночтения автографа ГПБ:
Одного лишь счастья нет,
Не дает господь детей
В утешенье старых дней
Не крушися день и ночь
Расцветешь в семье своей,
Так царевну десять фей
Одарили в свой черед;
К ней последняя идет
Палец свой веретеном
Так сказала и тотчас
Провалилася из глаз,
Но последняя из фей
Так сказала вслед за ней
Скрылась гостья. Царь грустит
Всходит вверх она и там
И округа со дворцом
Вот кругом поднялся бор
К царству сонному пути
К бору темному один
Подъезжает царский сын.
Бор, он видит, страшен дик
Старичок тот рассказал
Все, что он от дедов знал
Удальца. Густой забор,
Ограждавший прежде бор
Перед царским сыном сам
Он раздался как живой
Сон чудесный овладел
Перешел через царя
И обвил его кругом
Пояс шитый жемчугом.
Рот с улыбкой отворен,
Тихо, сладко дышит он,
И уста как жар горят.
Целомудренно лежат,
Руки сжались на грудях.
И в сафьянных сапожках
Обернувшись бахромой
Прильнули одна к другой
Ножки чудо красоты
Легкий платьем обвиты
Он приблизился лицом,
Жарких уст ее огнем,
Жарким пламенем ланит
Во мгновение облит
И за нею ото сна
Говор, крики, шум, возня
Свита все за ним толпой
Все по-старому; один
Только новый царский сын
Больше нечего сказать
Там вино на свадьбе пил
По усам вино текло
Жалко в рот не затекло
III. Император Иулиан
Вариант заглавия в оглавлении: «О императоре Иулиане» (соч. Вильменя). Вильмен Абель Франсуа (1790–1870) — французский критик и историк. Интересуясь его творчеством и находя его систему мыслей «новой и необыкновенной для Франции», Киреевский послал Баратынскому одну из его книг, скорее всего «Курс французской литературы», вышедшей в 1828 г. Баратынский, однако, отнесся к ней критически и писал Киреевскому, что «этот замаранный том» его «порядочно помучил». «Я прочел уже две части: много хорошего и хорошо сказанного: но Villemain часто выдает за новость и за собственное соображение — давно известное у немцев и ими отысканное. Многое лишь для успеха минуты и рукоплесканий партии. Еще одно замечание: у Villemain часто заметна аффектация аттицизма, аффектация наилучшего тона. Его скромные оговорки, во-первых, однообразны, во-вторых, несколько изысканны. Чувствуешь, что он любуется своим светско-эстетическим смирением. Это не мешает творению его быть очень занимательным» (Баратынский. С. 506).
Оригинал — статья А. Вильмена «De L'Empereur Julien» — вошла в его книгу: Villemain A. F. Melanges historiques et litteraires. P., 1827. T. 2. P. 441–450. Публикуемый перевод выполнен русским литератором, переводчиком Дмитрием Николаевичем Свербеевым (1799–1874).
IV. Несколько слов о слоге Вильменя
Откликаясь на первый номер «Европейца», Баратынский писал Киреевскому: «О слоге Виллемена статья прекрасная. Нельзя более сказать в меньших словах с такою ясностию и с таким вкусом, с такою правдою. И Виллемен, и Бальзак оценены вполне и отменно справедливо» (ТС. С. 34–35).
V. Элегия
Автограф в ЦГАЛИ. Датируется осенью 1831 г. по письму, которым стихотворение было сообщено Баратынским Киреевскому.
VI. Чернец
Оригинал — повесть «Der Mönch» немецкого писателя Фанга Вебера (наст, имя и фам.: Вехтер Георг Филипп Людвиг Леонард, 1762–1837), включенная в собрание его произведений. «Sagen der Vorzeit» (7 Bde, 1787–1798). Перевод был осуществлен А. П. Елагиной. Он привел в восхищение В. Ф. Одоевского: «…кто переводил немецкую повесть? Я отроду не видел лучше манеры рассказывать? Я вспрыгнул от радости: это именно та манера, которой я ищу в моих повестях и не могу добиться» (ВГ. С. 119). Характеризуя первый номер «Европейца» в письме к Н. М. Языкову, В. Д. Комовский заметил: «Как мило переделана повесть!» (ЛН. Т. 19/21. 1935. С.62).
VII. Екатерине Александровне Свербеевой
Автограф в письме к А. М. Языкову от 18 ноября 1831 г. (ПД). Обращено к Екатерине Александровне Свербеевой (1808–1892), жене Д. Н. Свербеева (см. примеч. к статье «Император Иулиан)
