Тарик Али - Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
Ту главу истории Южной Азии, которая открылась Разделением 1947 года, нужно завершить. Большинство людей хочет крепкого и надежного мира. В регионе сейчас три больших государства: Индия, Пакистан и Бангладеш, с общим населением свыше миллиарда человеческих существ. На периферии этих стран расположены Непал, Бутан и Шри-Ланка. При всем своем лингвистическом разнообразии регион объединяет общая история и культура. Экономическая и политическая логика диктует необходимость формирования Союза Южной Азии, добровольной конфедерации этих республик. Внутри такого союза, где ни одно государство не боится угрозы своему суверенитету, Кашмиру можно было бы гарантировать полную автономию, как и тамильскому региону в Шри-Ланке. Поделенный на всех суверенитет лучше, чем совсем никакого. Существенное снижение военных расходов и торговые сделки с Китаем и регионами на Дальнем Востоке могли бы быть выгодны даже всему континенту в целом. В наши дни Империя предпочитает играть роль верховного арбитра, но при принятии решений в первую очередь блюдет свои интересы. Для государств Южной Азии и Китая было бы гораздо больше смысла в том, чтобы отказаться от посредничества Империи и говорить непосредственно друг с другом. Если им не удастся этого сделать, они, возможно, увидят несколько позже, как под милостивым взглядом Империи силы капитализма сметают как Китай, так и Индию.
19
Цвет хаки
История Пакистана за последние 54 года стала серией бесконечных сражений между генералами и политиками, а секундантами обеих сторон выступали гражданские служащие. Победителя определила статистика. Бессчетные бюрократы и их прирученные политики управляли Пакистаном 11 лет; армия правила страной 29 лет, в то время как избранные народом представители были у власти 15 лет. Гнетущий итог. Пакистанские генералы остаются верными тому институту, который их произвел, и своим международным благодетелям гораздо больше, чем любой абстрактной идее, будь то демократия, ислам или даже Пакистан. Существующее государство — это усеченная версия того, которое существовало с 1947 по 1970 год. Развал старого государства и бегство большинства его населения в Бангладеш стали прямым следствием отказа военных признать волю народа. В таких обстоятельствах армия, которая видит в самой себе единственный институт, который поддерживает единство страны, выглядит гротескно.
Когда пакистанская армия в октябре 1999 года захватила власть, и внутри страны, и за границей многие радовались. Это был четвертый переворот за несколько десятилетий, но впервые он совершился вопреки серьезному недовольству США. Это вкупе с псевдомодернистской риторикой нового военного правителя и устранением Наваза Шарифа — одного из самых продажных политиков страны — стимулировало удивительную забывчивость населения, словно армия либо перестала существовать, либо волшебным образом преобразилась.
Либеральные ученые мужи в Нью-Йорке и Лахоре растерялись, в то время как Анатоль Левен в «Лондонском книжном обозрении» описывал администрацию Мушаррафа как «самую прогрессивную, которую Пакистан имел в каком-либо поколении».
Сообщество гермафродитов Пакистана дистанцировало себя от этой абсурдной эйфории. Гермафродиты давно занимают в культуре Южной Азии необычное место. В течение многих веков их приглашали на свадьбы в качестве певцов неприличных песен и танцоров вызывающих танцев в присутствии как мужчин, так и женщин. В обществе, где преобладали мужчины, их шутки и смелые выходки делал более приемлемым как раз их особый биологический статус. Ни женщины и ни мужчины, они могли безнаказанно обращаться к обоим полам. Это давало им на публике ту вербальную свободу, которой были лишены как мужчины, так и женщины в больших и малых городах.
В Пакистане гермафродиты-менестрели адаптировались к военному порядку, используя острую политическую сатиру. Во время трех первых военных диктатур многие гости на свадьбах были ошеломлены их нападками на генералов. Менее экзальтированные армейские офицеры, присутствовавшие там же, смеялись вместе со всеми. В конце концов, это были всего-навсего гермафродиты, и каждый знал, что их критические взгляды на политику определяются их материальными потребностями. Но каковы бы ни были причины, храбрые менестрели отнеслись к перевороту Мушаррафа тоже весьма прохладно. После 11 сентября они предлагали своей аудитории следующую загадку, сопровождая ее невероятно вульгарной мимикой: «Что это такое? Коричневое и выпрыгивает на всеобщее обозрение сразу после того, как его поласкает рука белого мужчины из Белого дома? Генерал Мушарраф». У основной массы пакистанских граждан были веские основания оставаться индифферентными к судьбе своих политиков, однако некоторые питали иллюзии по поводу того, какова роль армии. Инстинкты масс, возможно, были более здравыми, чем мудрствования многих либералов и левых интеллектуалов, однако бродившие по стране гермафродиты-менестрели опережали всех.
Начальник штаба армии генерал Первез Мушарраф захватил страну не только для того, чтобы спасти свое положение, — он был уволен во время официального визита в Шри-Ланку, — но и для того, чтобы вновь утвердить превосходство военных в политической жизни страны. Военные лидеры Пакистана никогда не терпели влияния со стороны гражданских политиков слишком долго. Последнему избранному лидеру Зульфикару Али Бхутто, который считал, что армия находится под его строгим контролем, пришлось жестоко разочароваться в своем заблуждении. По приказу генерала Зия-уль-Хака, которого Бхутто возвысил, обойдя пятерых более достойных и старших по званию офицеров, он был в 1977 году отстранен от власти, а двумя годами позже повешен. Навазу Шарифу повезло больше. Вашингтон организовал его освобождение из тюрьмы и обеспечил ему комфортабельное изгнание в Саудовской Аравии.
С того самого дня, когда Мушарраф принял власть над Пакистаном, его первым желанием стало примирение с Вашингтоном. Однако администрация Клинтона, которая возражала против военного переворота, была раздражена односторонними действиями своего давнего сатрапа и не пожелала наладить отношения. Потом сменился режим в Вашингтоне, затем последовало террористическое нападение 11 сентября. Нужды Империи потребовали теперь услуг располагающегося на линии фронта государства и его проверенных в деле вооруженных сил. Чистка вновь потребовалась Афганистану. В 1978–1979 годах США организовали дестабилизацию леворадикального режима в Кабуле. Пропаганда того времени подчеркивала, что совместное обучение, да еще и в коммунистическом духе, губит традиционное послушание афганских женщин. По такому случаю Белый дом решил развязать джихад через Усаму бен Ладена и его соратников; эта война также велась при посредничестве пакистанского диктатора — злополучного генерала Зия-уль-Хака[117]. Поставки западного оружия обеспечили успех.
Теперь настало время объяснить выгоды победы. Преемники уль-Хака уверились в том, что Афганистан де-факто стал пакистанским протекторатом: это была единственная победа армии, привыкшей громить своих собственных граждан. Однако талибский протекторат пришлось демонтировать, а Усаму бен Ладена нужно было захватить «живым или мертвым». На этот раз западная пропаганда подчеркивала унижение женщин как одно из главных преступлений талибов, а в стране, которая фактически объявила историю вне закона, немногие граждане могли вспомнить, как двадцать лет назад и французские философы, и аппаратчики из Белого дома рьяно защищали религиозный фанатизм как освободительную силу.
К счастью для Белого дома и Разведывательного управления Министерства обороны, армия в Пакистане уже была у власти. Вашингтону сберегли время и силы, необходимые для организации нового переворота. Пришел час генерала Мушаррафа. В одну ночь он стал халалом и вскоре его приветствовали Буш в Белом доме и Блэр на Даунинг-стрит, 10. Рейган и Тэтчер в Белом доме и на Даунинг-стрит соответственно во время предыдущих церемоний приветствовали друзей Усамы. Союзники и враги поменялись местами, однако методы воздействия остались прежними, и для западных лидеров было утешительно иметь в Пакистане у власти военных. Со своей стороны верховное командование в Пакистане придерживалось мнения, что вновь рожденный альянс с Вашингтоном — жестокий удар по индийскому врагу.
Гражданская элита Пакистана также ликовала. Может быть, Пакистан — никуда не годное государство, но, по крайней мере, оно вновь необходимо Империи. Новая имперская война, в которой пакистанская армия играет роль главного доверенного лица, а вся страна — базы для военных операций, подтверждала, что они снова нужны. Это означало деньги и, возможно, отсрочку государственного долга. Наиболее либеральное крыло элиты мечтало о создании постоянной оси «Вашингтон — Мушарраф», которая разрушила бы влияние исламистов в Пакистане, и на этот раз навсегда. Ее представители, позабывшие, как часто их иллюзии рассыпались в прах из-за предательства в прошлом, теперь ездили в Вашингтон умолять, чтобы их регион никогда больше не оставляли без защиты. Эмиссары опозорившихся политиков Наваза Шарифа и Беназир Бхутто стали привычными, но едва ли желанными фигурами в Фогги Боттом, убеждая младших функционеров Государственного департамента не доверять армии. Популярность самого Мушаррафа становилась довольно странной: чем больше его ценил Государственный департамент, тем меньше он был склонен принимать какие-либо серьезные меры у себя в стране. Подобно своим одетым в форму предшественникам, он обещал покончить с коррупцией, реформировать деревню, обложить налогами средние классы, покончить с нищетой, дать бедным возможность получать образование и восстановить истинную демократию. Дорога Пакистана к абсолютизму всегда была вымощена подобными намерениями. Почему так много либералов были обмануты? Отчасти потому, что хотели обманываться, отчасти из-за риторики генерала, изобилующей восторженными ссылками на Кемаля Ататюрка, что и вводило их в заблуждение. Отчасти сыграло роль социокультурное прошлое Мушаррафа. В отличие от большинства представителей верховного командования, Мушарраф не был выходцем из пенджабцев, у него не было никаких связей с традиционной землевладельческой элитой, которая доминировала в стране. Также он никогда не числился и в платежных ведомостях героиновых миллионеров и не был близок к честным промышленникам. Он с презрением отвергал предложения крестных отцов от политики. Мушарраф принадлежал к образованной светской семье беженцев, которая покинула Индию во время Разделения 1947 года, чтобы найти убежище в «Земле чистых». Его мать, после того как сын добился славы, как-то в интервью одной из газет рассказала, что в 1950-е годы, в юности, она находилась под огромным влиянием таких прогрессивных интеллектуалов, как Саджад Захир и Сибте Хассан[118]. Она никогда не говорила о том, что ее взгляды генетически передались ее мальчику, однако либералы всегда готовы были ухватиться за соломинку.
