'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год
Фридрих, пишет Канторович, был императором в эпоху "полноты времен", в эпоху "пробуждающейся молодой Германии", когда, единственный раз в немецкой истории, были сняты все противоречия: "немецкое - античное", "немецкое - римское", "немецкое - наднемецкое", "Германия - весь мир", "германское - средиземноморское", "привязанность-свобода", "восторженная самоотверженность-строгая трезвость". Римское является "самым глубоким из возможных тогда исполнений национального". "Германия, вплоть до Балтийского побережья, как бы сама смогла стать южной страной, благодаря одной только Римской империи и римской церкви. И германцам не пришлось поступиться или пожертвовать при этом тем лучшим, что было присуще им от природы: эти силы скорее включали это лучшее в себя, нежели исключали, как доказал однажды тринадцатый - самый римский - век немцев" ^.
Фридрих II "в те немецкие годы инстинктивно подхватил то, что приносило непосредственную пользу Римской империи, то общемировое, что он нашел в Германии, т. е. все то, что не только в пределах Германии, но во всем римском мире имело вес и значение. Для Фридриха важны были не немецкие особенности, а только немецкие мировые силы... а они служили, в свою очередь, не только всей Империи, но возвращали материальность слишком слабой и рыхлой Германии... Чтобы стать "плотной", Германия тогда должна была быть "широкой", простираться далеко, чтобы вобрать в себя достаточно материала и сжать его в одно наднемецкое целое". И снова мы видим, чтб побудило Канторовича написать эту книгу: именно тогда, "единственный раз в истории", "для всей боль
O.r.SkcAe. Немцы не в ладу с современностью 231
шой раздробленной Германии удалось решить никогда более таким образом не решавшуюся немецкую проблему" ^.
Все это поясняется снова и снова - на примере противостояния Вельфов и Штауфенов, на примере "штауфенского" искусства, на примере физического тела Фридриха и т. д. Еще только один пример: рассуждения о рыцаре и монахе. И тот и другой были "формами мировыми и оба были немецкими формами, причем с такой опасной исключительностью, что наряду с ними в Германии совершенно не возник никакой другой сопоставимый самостоятельный местный тип, подобный, скажем, типу ученого во Франции или купца в Италии". "Для Германии тогда были открыты просторы главным образом благодаря рыцарству и монашеству"; и именно благодаря этому "было у немцев нечто в лучшем смысле слова "всечеловеческое"", покуда "с крушением империи и рыцарство, отрезанное от мира, не отупело в бюргерской тесноте или, покинув Германию, не подалось в наемники" ".
Это демонстрируется на примере ордена цистерцианцев и Тевтонского ордена, причем именно цистерцианцы, которые с их "монархическим устройством", с их "строгим уставом и необычайной разветвленностью были орденом абсолютно дворянским", странным образом представляются Канторовичем как немецкий феномен - в противоположность нарождавшимся в то время "плебейским нищенствующим орденам, которые и чувствовали-то себя хорошо только в городах". Рыцарские же ордена являли собой вначале "то примечательное рыцарское, по-мужски строгое государственное образование, на которое впоследствии осознанно или неосознанно должен был так или иначе равняться всякий государственный деятель". Но в противоположность французским тамплиерам, которые были овеяны "таинственностью дальних стран и сказочной атмосферой Востока" и окружены мифами, "тайные хранители священного Грааля" и одновременно "такие испорченные" - Тевтонский орден был "вполне национальным" и поэтому имел "настоящую историю, ибо ее начало и конец не были окутаны никакой тайной или мифом, и сражались тевтонцы в досягаемых, недальних местах" ^. Отграничение немецкого характера от французского и западного - основная тема немецкой исторической науки межвоенного периода - как видим, и у Канторовича проявляется со всей силой.
VI
Здесь я остановлюсь. Достаточно отчетливо видно, каким образом Канторович подразумевал служить "жизни" своей историей. И его книга о средневековье производит и демонстрирует тот "мифически-светлый туман", который "блуждавшие в нем принимали за' "картину" необычайной ясности", как выразился недавно Петер Хофман, характеризуя трех братьев Штауфенбергов, принадлежавших к кружку Георге с 1923 г. "
232 ___ ____Hcmpuk и время
Можно задаться вопросом в духе Эрнста Канторовича: кому и чем полезна история, которая полностью основывается на исследовании и вместе с тем в конечном итоге не хочет быть наукой? Можно спросить, служит ли - и как - эта история сегодня науке или же "жизни"?
Недавно было сказано - применительно к Фридриху Гундольфу что, "возможно, пришло время вновь обратиться к этому удивительному историку и мыслителю". Ведь у Гундольфа, как мало у кого, было "развито чутье на "реалии", которые стоят между ...исследователями современности и людьми прошлого, на языковые и иконографические формы, память и предание". Не враг истории говорит со страниц его текстов, а "враг того позитивизма историков, который не хотел видеть, что "факты" оказываются доступны нам только через предание и что историография репрезентирует еще не всю память народов, живущую в языках, а лишь часть ее" ^ . О Канторовиче тоже в последнее время говорят, что за него следовало бы "взяться". Я поддерживаю это. Правда, мне кажется, что необходимо прояснить, за какого же именно Канторовича нам следует "взяться".
Несомненно, проблема отношения науки и "жизни" остается и сегодня актуальной. Это одна из основных проблем современного мира, и поэтому все еще встает, как и прежде, проблема историзма и его последствий, позитивизма, объективизма, релятивизма. Именно поэтому важно представлять себе историю этой проблемы. Ее решения, основанные на ницшеанской критике современной науки, которые Канторович в свое время одобрял или предлагал сам, сегодня уже не могут считаться приемлемыми. Это же касается и его книги о Фридрихе, которая не только внешне окрашена этими установками, но и в самом ядре своем ими конституируется.
Говоря так, я, естественно, рискую навлечь на себя упрек в том, что сужу как "всезнающий" потомок или как банальный разоблачитель идеологий. Но я надеюсь, что мне удалось показать свое вполне серьезное отношение к книге Канторовича как к явлению в истории науки - и именно потому, что рассматриваю ее в контексте истории проблемы историзма и его последствий. Суждения георгианцев были всегда очень категоричными, и их, мне кажется, можно со всей категоричностью историзировать.
К этому можно было бы еще добавить, что негативная оценка позиции Канторовича подкрепляется также сравнением с другими работами в области медиевистики в Германии и в Европе на рубеже 20-30-х годов, о которых я здесь, к сожалению, могу только вскользь упомянуть. Ведь "Фридрих II" Канторовича написан на основе альтернативного противопоставления, с одной стороны, позитивистского исследования средневековья и с другой - ориентированной на нужды современности "истории средних веков", которая, хотя и базируется на исследовании, сама не желает быть таковым, быть наукой, ибо скорее хочет служить "вере в то, что пробьет час немцев, вере в гений немецкой нации". Поэтому дан
О.Г.Э^сле. Немцы не в ладу с современностью 233
ная книга представляется устаревшей не только с точки зрения позднейшего наблюдателя, но уже и с точки зрения своей эпохи. Ведь уже тогда, в конце 20-х-начале 30-х годов, существовали новаторские исследования в области медиевистики, которые, являясь свидетельствами своего времени, вместе с тем указывали и пути в будущее - причем не в то, каким его мыслил Канторович, и не в то, которое наступило в Германии в 1933 г.
Я имею в виду прежде всего программу изучения средневековья, которую разработал во Франции Марк Блок (убитый в 1944 г. немцами); он обнародовал ее впервые в 1928 г. на международном историческом конгрессе в Осло. Это была программа сравнительной социальной истории, которая в научном отношении базировалась, кроме всего прочего, на осознании того, что историческая наука обязана сделать выводы из европейской катастрофы, какой явилась первая мировая война. В Германии тоже был тогда свой Марк Блок. Но вовсе не Эрнст Канторович, как было заявлено недавно одним французским автором, а Отто Хинце, который издал свои последние крупные работы в 1929-1931 гг. в возрасте семидесяти лет. То были сравнительные исследования по истории европейского средневековья - о феодализме и о зарождении современных представительных учреждений в средние века. Их можно назвать первыми образцами структурной истории и истории ментальностей в Германии. Обоих - и Хинце, и Блока - интересовало не средневековье как лекарственное средство против недугов современного мира или даже от самого этого современного мира, а скорее средневековье, содержащее в себе потенциал модернизации ".
И, наконец, следует упомянуть работы трех молодых медиевистов, принадлежавших к поколению Канторовича, созданные и опубликованные около 1930 г. Я имею в виду книгу Перси Эрнста Шрамма "Император, Рим и Renovatio" (1929) и две книги о средневековье, которые представляют собой как бы диалог авторов, работавших около 1930 г. в Немецком историческом институте в Риме: "Возникновение идеи крестовых походов" Карла Эрдмана (1935) и "Libertas. Церковь и мировой порядок в эпоху борьбы за инвеституру" Герда Телленбаха (1936). Эти три книги уже тогда были примечательны в двояком отношении. Во-первых, в них были предложены новые масштабные постановки научных вопросов например, через решительное введение в область изучаемых историком явлений знаков власти и вообще вещных символов, ритуалов и литургии. Во-вторых, авторы демонстрировали как в предмете, так и в способе и манере изложения своих исследований нехарактерный для немецкой медиевистики тех времен общеевропейский подход, чуждый всяких политических и национальных перехлестов.
