Алексей Цветков - Антология современного анархизма и левого радикализма, Том 2
Может ли такая борьба стать достаточно массовой и действенной, чтобы дестабилизировать или даже изменить структуру сложной организации «Империи»? Такое предположение вызывает у разношерстных «реалистов» иронию: система же так сильна! Но, с точки зрения критической теории, в разумной утопии нет ничего необычного. Кроме того, нет другого рода альтернативы, так как все мы являемся объектами эксплуатации и управления в рамках именно этой «Империи», а не где бы то ни было ещё. Последняя представляет нынешнюю организацию капитализма в самый разгар его перестройки после века пролетарской борьбы, не имеющей аналогов в истории человечества. Таким образом, наша книга предполагает наличие определенной тяги к коммунизму.
Центральная тема, возникающая в результате всего этого анализа, сводится в действительности к одному-единственному вопросу: каким образом может вспыхнуть в «Империи» гражданская война масс против капитала? Первый опыт борьбы, ведущейся как явно, так и подпольно на этом новом поле власти, дает нам три ценных указания. Кроме гарантированной зарплаты, в ходе такой борьбы выдвигается требование обеспечить новые формы выражения демократии в контроле над политическими условиями воспроизводства жизни. В этой борьбе развиваются движения населения, выходящие за национальные рамки, стремящиеся к отмене границ и установлению универсального гражданства. Она мобилизует отдельные личности и коллективные образования, которые пытаются вернуть в свою собственность богатства, произведенные с помощью средств производства, ставших под воздействием постоянной научно-технической революции собственностью субъектов, более того, настоящими протезами их мозга.
Большинство этих идей зародилось во время демонстраций в Париже в 1995 г., в «Парижской коммуне под снегом», боровшейся за нечто значительно более важное, чем просто сохранение общественного транспорта, а именно за ниспровергающее самосознание граждан больших городов. Несколько лет отделяет нас от этого эксперимента. Тем не менее повсюду, где шла борьба с «Империей», она везде высвечивала то, появлению чего она же в значительной степени и способствовала: новому осознанию того, что общее благо имеет решающее значение как в обычной жизни, так и на производстве, во всяком случае, значительно большее, чем «частное», или «национальное» начало, если использовать устаревшую терминологию. Лишь «всеобщее»[108] начало восстает против «Империи».
Исраэль Шамир
СКОТНЫЙ ДВОР-2
Перевод Л. Волгиной
Недавно, разбирая архивы Джорджа Оруэлла, я нашел длинное письмо, видимо, написанное одним из друзей покойного писателя. Письмо представляет собой отчет о событиях, происходивших на Скотном Дворе (Animal Farm, «Скотский Хутор», или «Ферма животных» — именно это последнее название использует неизвестный автор) уже после описанной Оруэллом революции, и оно заинтересует всех исследователей этого уникального эксперимента по самоуправлению животных.
Исраэль Шамир, издатель
Дорогой Джордж!
Так случилось, что мои исследования привели меня на ту самую Ферму в ***шире, которую ты так красочно изобразил в «Ферме животных», и, таким образом, я стал невольным свидетелем ее последнего расцвета и мучительного конца.
Меня всегда интересовал этот великий эксперимент, и поэтому я был польщен и заинтригован, когда Фонд Рокфеллера предоставил мне стипендию для изучения этой единственной фермы в мире, где Животные не были подвластны Людям, но сами распоряжались своими делами. Я помнил твои рассказы о том, как после освобождения от Людского ига Животные попали под новое, еще более жестокое иго Свиней и их свирепых Псов. Поэтому я с немалым страхом приближался к прочной ограде из колючей проволоки, отделяющей Царство Людей от Царства Животных, и вспоминал страшные истории о Людях и Зверях, сгинувших в казематах Фермы. У ворот меня встретили старый Пес в форме и симпатичная Свинка. Пес облаял меня и проверил документы (приглашение местного университета), а Свинка предложила послужить мне гидом и показать Ферму: «Подлинную, не туристскую Ферму», — пообещала она. Я принял ее услуги, и вскоре мы помчались на тройке гнедых Коней по широким проспектам Фермы.
Тем временем Свинка (ее звали Линда) взахлеб рассказывала мне о новых и не столь уж новых событиях в Республике Животных.
Она рассмеялась, когда я шепотом спросил о свирепых Псах и их несчетных жертвах. Оказывается, ужасы той послереволюционной эпохи давно канули в Лету вслед за ужасами Робеспьерова террора или казнями Ивана Грозного, и на Ферму пришли либеральные, но патриархальные порядки. Это был тихий сельский уголок, буколический край, так не похожий на шумные, многолюдные и оснащенные современной техникой фермы, города и веси Страны Людей. Время тут остановилось: ни рекламы кока-колы, ни призывов любить машинное масло «Шелл» на стенах, ни финансовых экспресс-новостей о курсе акций на бирже. Все у них было свое, непривычное: свои напитки, свои машины, свои лозунги, призывавшие не покупать, а работать лучше. Гости извне редко бывали здесь, видимо, многие опасались, что тут их подкараулят описанные тобой, Джордж, страшные Псы.
Несмотря на лозунги, производительность труда на Ферме была одной из самых низких в округе, но Животные хорошо и сытно ели и жили в аккуратных, хоть и не роскошных постройках. Мечта о полном равенстве рухнула сразу после революции, когда был провозглашен знаменитый лозунг «Все Животные равны, но некоторые равнее других», однако подавляющее большинство Животных жили практически в состоянии равенства. Небольшая группа специально выращенных Свиней именовала себя Номенклатурой и правила Фермой, но даже их «улучшенные условия жизни» не так уж резко отличались от средних — побольше жратвы, пошире хлев и доступ к принадлежащей Ферме упряжке Коней были максимумом льгот.
Но Животные не были довольны и не радовались своему благополучию. Особенно изумило меня то, что правители были еще менее довольны, чем управляемые. Чем ближе был Скот к вершине власти, тем более он был недовольным.
Мой маленький гид Линда мечтала оказаться в Мире Людей. Она не сомневалась, что ее ждет великая карьера звезды популярной телепрограммы «Маппет Шоу». И она была не одинока в этой тяге к Людям, что я узнал тем же вечером, когда Линда привела в мой номер в Человеческом Отеле своих друзей, в основном Лис и Свиней.
Замечу, что иностранец вроде меня обычно встречался только с двумя видами Животных: с правящими Свиньями и с интеллигентными Лисами. Рабочие Лошади и крестьянские Коровы не умели говорить по-человечески и не приобрели, в отличие от Лис и Свиней, человеческих цивилизованных привычек.
Друзья Линды вели себя совсем как люди: они навалились на мое виски, расхватали мои сигареты и стали наперебой рассказывать о своих поездках в Мир Людей.
Своей жизнью на Ферме они были недовольны, да и саму Ферму презирали. Свиньи сравнивали свои свинарники с виллами техасских нефтяных королей, знакомыми им по телесериалу «Даллас», и сравнение было не в пользу первых.
Среди друзей Линды был один влиятельный Боров по прозвищу Душок, которому в дальнейшем было суждено сыграть роковую роль в судьбе Фермы. Он был директором Спецбань для особо влиятельных Свиней, а значит, принадлежал к элите местного общества. В его распоряжении было все, что только могла дать Ферма: неограниченная жратва, послушные самки, отменный индивидуальный хлев, дача и возможность часто посещать Париж и Лондон по делам Фермы. «Уж вы-то должны быть довольны», — сказал я ему. «Нет, я несчастное существо, —проверещал он, — когда я еду в Париж или Нью-Йорк, я должен на всем экономить и жить в наших собственных служебных квартирах. Не для меня развлечения Лазурного берега, не для меня трудятся ювелиры Картье, не для меня маленькие изысканные магазины Фобур Сент-Оноре».
«Но у вас есть свои курорты, свои ювелиры», — возразил я»Они с вашими не сравняются, — твердо ответил он. — Директор моего ранга в мире Людей получает, может быть, пять миллионов долларов в год, как Якокка. А мне дают только на семечки!»
Лисы были еще менее довольны своим уделом. «Мы вынуждены жить в тех же домах, что и Лошади, — сказал мне Лис, — мы, с нашим образованием, и эти грубые твари, мы живем в одинаковых квартирах, и наши дети учатся в тех же школах». Еноты гордились своим североамериканским происхождением, и ничто местное не было им мило. Один Енот вынул из кармана и показал мне ксерокопию статьи в Британской Энциклопедии, подтверждавшей этот факт. «Вот видите, — сказал он, — мы могли бы жить в Беверли Хиллс, а не в несчастных трущобах Фермы, где все нам так чуждо, так немило!» Он перешел на полушепот: «Знаете, моя тетушка уехала в Америку и попала в гардероб самой Нэнси Рейган!»
