Лев Троцкий - История русской революции. Том II, часть 1
Ленин сейчас же схватывает существо новой обстановки, чтобы сделать из него необходимые выводы. 3 сентября он пишет замечательную статью «О компромиссах». Роль советов снова изменилась, констатирует он: в начале июля они были органами борьбы с пролетариатом, в конце августа они стали органами борьбы с буржуазией. Советы опять получили в свое распоряжение войска. История снова приоткрывает возможность мирного развития революции. Это исключительно редкая и ценная возможность: надо сделать попытку осуществить ее. Ленин высмеивает попутно тех фразеров, которые считают недопустимыми какие бы то ни было компромиссы: задача в том, чтобы «через все компромиссы, поскольку они неизбежны», провести свои цели и задачи. «Компромиссом является, с нашей стороны, – говорит он, – наш возврат к до-июльскому требованию: вся власть советам, ответственное перед советами правительство из эсеров и меньшевиков. Теперь, и только теперь, может быть всего в течение нескольких дней или одной-двух недель, такое правительство могло бы создаться и упрочиться вполне мирно». Этот короткий срок должен был характеризовать всю остроту положения: у соглашателей считанные дни, чтобы сделать свой выбор между буржуазией и пролетариатом.
Соглашатели поспешили отмахнуться от ленинского предложения как от коварной ловушки. На самом деле в предложении не было и намека на хитрость: уверенный в том, что его партия призвана стать во главе народа, Ленин сделал открытую попытку смягчить борьбу, ослабив сопротивление врагов пред лицом неизбежности.
Смелые повороты Ленина, всегда вытекающие из изменения самой обстановки и неизменно сохраняющие в себе единство стратегического замысла, образуют неоценимую академию революционной стратегии. Предложение компромисса имело значение предметного урока прежде всего для самой большевистской партии. Оно показало, что, несмотря на опыт с Корниловым, для соглашателей поворота на путь революции более нет. Партия большевиков окончательно почувствовала себя после этого единственной партией революции.
Соглашатели отказались играть роль трансмиссии, передающей власть из рук буржуазии в руки пролетариата, как они в марте сыграли роль трансмиссии, передвигавшей власть из рук пролетариата в руки буржуазии. Но этим самым лозунг «власть советам» снова повисал в воздухе. Однако не надолго: уже в ближайшие дни большевики получили большинство в Петроградском Совете, затем в ряде других. Лозунг «власть советам» не был поэтому вторично снят с порядка дня, но получил новый смысл: вся власть большевистским советам. В этом своем виде лозунг окончательно переставал быть лозунгом мирного развития. Партия становится на путь вооруженного восстания, через советы и во имя советов.
Для понимания дальнейшего хода развития необходимо поставить вопрос: каким образом соглашательские советы вернули себе в начале сентября власть, которую они утратили в июле? Через резолюции VI съезда красной нитью проходит утверждение, будто в результате июльских событий двоевластие оказалось ликвидировано, сменившись диктатурой буржуазии. Новейшие советские историки переписывают из книги в книгу эту мысль, даже не пытаясь оценить ее заново в свете последовавших событий. При этом они совсем не задаются вопросом: если в июле власть перешла полностью в руки военной клики, то почему той же военной клике пришлось в августе прибегать к восстанию? На рискованный путь заговора становится не тот, кто имеет власть, а тот, кто хочет завладеть ею.
Формула VI съезда была, по меньшей мере, неточна. Если мы именовали двоевластием тот режим, при котором в руках официального правительства была в сущности фикция власти, реальная же сила – в руках Совета, то нет никакого основания утверждать, что двоевластие ликвидировано с того момента, как часть реальной власти перешла от Совета к буржуазии. С точки зрения боевых задач момента можно и должно было переоценивать сосредоточение власти в руках контрреволюции. Политика – не математика. Практически неизмеримо опаснее было преуменьшить значение происшедшей перемены, чем преувеличить ее. Но исторический анализ не нуждается в преувеличениях агитации.
Упрощая мысль Ленина, Сталин говорил на съезде: «Положение ясно. Теперь о двоевластии никто не говорит. Если ранее советы представляли реальную силу, то теперь это лишь органы сплочения масс, не имеющие никакой власти». Некоторые делегаты возражали в том смысле, что в июле восторжествовала реакция, но не победила контрреволюция. Сталин отвечал на это неожиданным афоризмом: «Во время революции реакции не бывает». На самом деле революция побеждает только через ряд перемежающихся реакций: она всегда делает шаг назад после двух шагов вперед. Реакция относится к контрреволюции, как реформа – к перевороту. Победами реакции можно назвать такие изменения в режиме, которые приближают его к потребностям контрреволюционного класса, не меняя, однако, носителя власти. Победа же контрреволюции немыслима без перехода власти в руки другого класса. Такого решающего перехода в июле не произошло.
«Если июльское восстание было полувосстанием, – справедливо писал несколько месяцев спустя Бухарин, не сумевший, однако, из собственных слов сделать необходимые выводы, – то в известной степени и победа контрреволюции была полупобедой». Но полупобеда не могла доставить буржуазии власть. Двоевластие перестроилось, преобразилось, но не исчезло. На заводе по-прежнему ничего нельзя было сделать против воли рабочих. Крестьяне сохранили власти настолько, чтобы не давать помещику пользоваться правами собственности. Командиры чувствовали себя неуверенно перед солдатами. Но что такое власть, если не материальная возможность распоряжаться военной силой и собственностью? 13 августа Троцкий писал по поводу происшедших сдвигов: «Дело не в том только, что рядом с правительством стоял Совет, который выполнял целый ряд правительственных функций… Суть в том, что за Советом и за правительством стояли два разных режима, опиравшихся на разные классы… Насаждаемый сверху режим капиталистической республики и формировавшийся снизу режим рабочей демократии парализовали друг друга». Совершенно бесспорно, что Центральный исполнительный комитет утратил львиную долю своего значения. Но было бы ошибочно думать, что буржуазия получила все, что утратили соглашательские верхи. Последние теряли не только направо, но и налево, не только в пользу военных клик, но и в пользу заводских и полковых комитетов. Власть децентрализовалась, распылилась, отчасти скрылась под землю, как и то оружие, какое рабочие припрятали после июльского поражения. Двоевластие перестало быть «мирным», контактным, урегулированным. Оно стало более подспудным, децентрализованным, более полярным и взрывчатым. В конце августа скрытое двоевластие снова превратилось в действенное17. Мы увидим, какое значение этот факт приобрел в октябре.
ПОСЛЕДНЯЯ КОАЛИЦИЯ
Верное своей традиции: не выдерживать ни одного серьезного толчка, Временное правительство развалилось, как мы помним, ночью 26 августа. Вышли кадеты, чтобы облегчить работу Корнилова. Вышли социалисты, чтобы облегчить работу Керенского. Открылся новый кризис власти. Прежде всего стал вопрос о самом Керенском: глава правительства оказался соучастником заговора. Возмущение против него было так велико, что при упоминании его имени соглашательские вожди то и дело прибегали к большевистскому словарю. Чернов, только что выскочивший из министерского поезда на полном ходу, писал в центральном органе своей партии о той «неразберихе», в которой не поймешь, где кончается Корнилов и начинается Филоненко с Савинковым, где кончается Савинков и начинается Временное правительство, как таковое". Намек был достаточно ясен: «Временное правительство, как таковое» – это ведь и был Керенский, принадлежавший к одной партии с Черновым.
Но отведя душу в крепких выражениях, соглашатели решили, что без Керенского им не обойтись. Если они помешали Керенскому амнистировать Корнилова, то сами они поспешили амнистировать Керенского. В виде компенсации он согласился пойти на уступку по вопросу об образе правления России. Еще вчера считалось, что разрешить этот вопрос может только Учредительное собрание. Теперь юридические препятствия сразу посторонились. Смещение Корнилова в заявлении правительства объяснялось необходимостью «спасения родины, свободы и республиканского строя». Чисто словесная, и притом запоздалая, подачка влево нисколько, разумеется, не укрепляла авторитета власти, тем более что и Корнилов объявлял себя республиканцем.
30 августа Керенскому пришлось уволить Савинкова, которого через несколько дней исключили даже из всеобъемлющей партии эсеров. Но на должность генерал-губернатора тут же назначен был политически равноценный Савинкову Пальчинский, который начал с того, что закрыл газету большевиков. Исполнительные комитеты протестовали. «Известия» назвали этот акт «грубой провокацией». Пальчинского пришлось убрать через 3 дня. Как мало Керенский собирался вообще менять курс своей политики, показывает тот факт, что уже 31-го он формировал новое правительство с участием кадетов. Даже эсеры не могли пойти на это: они пригрозили отозвать своих представителей. Новый рецепт власти найден был Церетели: «Сохранить идею коалиции и отмести все элементы, которые тяжелым грузом повисли на правительстве». «Идея коалиции окрепла, – подпевал Скобелев, – но в составе правительства не может быть места той партии, которая была связана с заговором Корнилова». Керенский с этим ограничением не соглашался и по-своему был прав.
