Владимир Бушин - Огонь по своим
Есть у демократов «набор» и противоположного смысла: Пастернак, Мандельштам, Бродский, эпиграмма «Мы живем, под собою не чуя страны», «Архипелаг ГУЛАГ» и т. д. Тут у них полагаются одни восторги. Так, Немцов и Явлинский периодически попеременно взывают по телевидению ко всему народу: «Читайте Солженицына!!!»
Так вот, Куняев многое из этого штампованного набора усвоил самым органичным образом: издевательство над Лениным и Сталиным, «до основанья», ненависть к Горькому, «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гете», глумление над Павликом Морозовым, «кровавая коллективизация», горы жертв Беломорканала и т. д. 16 сентября даже Солженицын признал по телевидению, что советская школа была выше американской. А наш герой? «Школьные учебники уродовали мой вкус…» Да при чем тут школа? От любой школы каждый получает столько, сколько сумеет взять. Я знаю людей, окончивших, допустим, Литературный институт или филологический факультет МГУ, но так и не усвоивших даже простейшие правила литературного письма, не понимающих, например, даже того, что на письмах следует ставить дату, а воспроизводя живую речь, нелепо писать с прописной буквы — Вы, Вам, Вами… Если у Куняева вкус изуродован, виновата не школа, а, скорее всего, то, что он в десять лет одолел все четыре тома «Войны и мира» вперемешку с двухтомником Багрицкого (ГИХЛ, 1938)…
И не только усвоил он демократические антисоветские штампы. Порой даже вырывается вперед, отстаивает первенство в антисоветчине и личное, и своих любимых поэтов. Так, в связи с широко известной, но вполне бездарной эпиграммой Мандельштама на Сталина «Мы живем под собою не чуя страны» он пишет: «Мандельштам прочитал стихи о кремлевском горце в узкой дружеской компании, пришедшей в ужас от дерзости поэта. А даже раньше русские поэты Сергей Клычков, Николай Клюев, Петр Орешин, Василий Наседкин на всех углах поливали последними словами вождя народов. Клюев в разных домах читал совершенно антисоветский цикл „Разруха“ и „Погорелыцину“. Павел Васильев написал убийственную оскорбительную эпиграмму на Джугашвили и, не таясь, читал ее где угодно. Так что русские поэты в начале тридцатых годов вели себя куда более вызывающе и дерзко, нежели Осип Эмильевич».
И нет предела гордости этим русского патриота Куняева, гневно отрицающего, что он антисоветчик. Но нельзя не спросить: люди оголтело, нагло «на всех углах» и «во всех домах» да еще коллективно занимались антисоветской агитацией «последними словами», — что же удивляться, что они загремели.
Вот и брезгливо-высокомерную насмешку демократов над фильмом Ивана Пырьева «Кубанские казаки» Куняев подхватил. Воспитанный на диссидентщине он не способен понять, что это прекрасный, насквозь русский фильм о советской эпохе, о радости жизни, о верности, о красоте родной земли, о любви к ней. Он красивый, лиричный, веселый. А какие там артисты — Лукьянов! Лучко! Ладынина! Какие прекрасные песни Дунаевского они поют на слова гениального Исаковского! И там именно народ впервые увидел ансамбль «Березка». С трудом достав билеты, мы попали на этот фильм первый раз с другом юности Володей Белошицким (царство ему небесное!) в кинотеатре «Ударник». Этот фильм был так нужен в 1950 году, и скольким из нас поднял он дух в то трудное время. И подходить к нему надо не с теми мерками, с какими подходим, например, к «Станционному смотрителю» Пушкина или «Бедным людям» Достоевского, а как подходим к искрометным «Вечерам на хуторе близ Диканьки» Гоголя… И в нынешнюю-то пору, когда все экраны страны залиты американским кинодерьмом, возвышенный поэт презрительно поносит в своем журнале и в своей книге истинный шедевр отечественного кино! Да ведь одного этого факта достаточно, чтобы понять и его вкус, и его патриотизм, и его человеческую значимость.
Но кого же именно радовала кожиновская бригада в поездке по городам Америки? Прежде всего, конечно, ЦРУ: «Мы, ничтоже сумняшеся, уже заявляли, что с Прибалтикой, видимо, придется расстаться, что Закавказье — тяжелая гиря на ногах России…» И это еще в 1990 году! Все по плану Даллеса… Шибко радовали они и русских антисоветчиков Америки: «Мы порой желали понравиться им, забывая многое и умалчивая о многом, о чем не должны были молчать. Но так хотелось почувствовать себя одним народом с ними! Так не хотелось омрачать их радость и огорчать наших гостеприимных собеседников!» И тем самым провоцировали такие ответные речи вовсе не соотечественников, а лишь соплеменников: «Мы жили в разных мирах, мы знали, как страдал, как был уничтожен, угнетен наш русский народ, но не могли помочь ему… Русский народ просыпается…»
И картина этого просыпания: «Нами и нашими хозяевами произносились потоки восторженных, искренних и сентиментальных слов, признаний во взаимной любви, клятв о том, что мы будем вместе возрождать грядущую Россию (под водительством Ельцина, как мы знаем. — В.Б.)… Все эти речи сдабривались рукопожатиями, объятиями, улыбками, стопками смирновской водки, грудами пельменей… И все это повторялось в Русских центрах, в частных особняках, в номерах наших гостиниц, куда нас провожали жаждущие продолжить эйфорию общения… Эта эйфория была сродни той, которую испытывала русская либеральная интеллигенция во время „бархатной“ Февральской революции, приветствуя свободу и демократию». Однако опять напомню: это 1990 год, никакой «революции» еще не было. Кожиновская компашка бежала по Америке «впереди паровоза прогресса» и во главе с Куняевым, который, как рассказывает, бегал многие километры еще и «по зеленым лужайкам Белого дома»…
И вся эта водочно-пельменная антисоветская эйфория продолжалась до конца поездки, несмотря на то, что они получали от разумных русских эмигрантов немало записок и писем, полных негодования их провокаторским поведением. Например: «Дорогие писатели! Не приуменьшайте благородства русских людей на Родине. Мы слышали, что вы за сепаратизм, т. е. за отделение Украины и Беларуси. Этого не может быть, развейте этот навет!» Но как мы видели, это был вовсе не навет. Или:
«Почему русские поддерживают Ельцина, который за расчленение страны? Почему русские кричат „Свободу Литве!“. Неужели русские заинтересованы в распаде Великой России?..» Или: «Меня убивает настроение русских в Вашей стране — обожают США. Не за что! Убийства, аморальность, читать нечего, смотреть — тоже, цензура страшная…»
В чем же дело? Ведь приехали образованные люди, писатели, иным из них было под шестьдесят, а некоторым и того больше. Куняев оправдывается так: «Мы тогда еще не прочитали книги Солоневича «Великая фальшивка Февраля». Вот она — самая характерная черта этих картонных патриотов: все представления о жизни, о живой реальности у них из книг. Тут одна книга. А вот и другая: «Мы несли этот умозрительный бред, — вдруг теперь прорвалось у путешественника, — почерпнутый в основном из брошюры Солженицына «Как нам обустроить Россию». Так же и Кожинов впал в лютое диссидентство после бесед с Бахтиным и вопреки всему, что было перед его глазами.
Но вот что дальше после плача о книге Солоневича: «Мы еще не задумались о том, что многие из тех, с кем мы обнимаемся и обмениваемся тостами, бывшие солдаты и офицеры власовской армии, мы еще не подозревали, что рано или поздно они потребуют от нас проклясть Победу в Великой Отечественной, отречься от крови, пролитой нашими отцами, и склонить голову перед лживым мифом о том, что Советский Союз победил Германию только потому, что Сталин забросал телами солдат жерла немецких орудий…» В шестьдесят лет они не задумывались, не подозревали! Господи, да есть ли предел короткоумию и безответственности этих пельменных патриотов и лампадных неофитов…
А что касается перечисленных требований власовцев к ним, то ведь в этом и нужды-то не было: патриоты спешили упредить эти требования. Вот Михайлов в доме какого-то русского богача сам безо всяких требований и даже просьб «с талантом (!) и вдохновением (!) стал своим красивым (!) баритоном исполнять советские песни о Сталине». Он пел, фиглярствуя и глумясь над ними. Какие песни? «В бой за Родину, в бой за Сталина», «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «От края до края». И что же? Куняев тут все понимает: «Это было не просто веселым хулиганством. Бывшие власовцы и старики из первой эмиграции встретили его артистическое кощунство с восторгом и бурными аплодисментами… Они почувствовали в этот момент свою историческую правоту в противостоянии „Совдепии коммунистов“, Сталину… Да, да, ему. Имя, которое несколько десятков лет повергало их души в мистический ужас, ныне на их глазах высмеивалось не кем-нибудь, а представителями той державы, с которой они вели борьбу не на жизнь, а на смерть. „Наше дело правое“, — можно было прочитать на их старческих вдохновенных лицах». Задумайтесь: как на наших молодых лицах в июне сорок первого…
Михайлов был, конечно же, представителем не державы, а этой компашки, сформированной Кожиновым и Фишером, этого ублюдочного патриотизма. Все они были вместе, и как раз тут-то и мог пригодиться боксер, но никто из них не только не подошел и не заткнул вороне горло, но и не перебил, не помешал довести концерт до конца. Пожалуй, вместе с власовцами и аплодировали. Ведь сказано же не «представитель державы», а «представители». Да совершенно ясно, что глава делегации и сам не мог наглядеться на ворону и наслушаться ее. Ведь какие слова у него срываются с языка: талант… вдохновение… красивый баритон… артистичность… Словно не сбрендивший пошляк фиглярствовал в угоду предателям родины, а Дмитрий Хворостовский пел арию князя Игоря…
