Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать
В отличие от сэра Николаса Скотта в ситуации на дороге, у этих министров была куча времени подумать. Поразительно то, и я удивлюсь, если это будет опровергнуто заключительным отчетом лорда-судьи Скотта, что все они так или иначе не прошли испытание: Кларк, Гарел-Джоунз, Рифкинд, Лили, Бейкер. Хезелтайн, вероятно, острее всех почувствовал, что это моральная дилемма (или, скорее, что будет ужасно, если дело получит огласку), что это случай, когда надо думать наперед, и думать здраво. Но даже он подписал распоряжение о неразглашении.
Еще более поразительно то, что все эти министры теперь говорят в свое оправдание: «Меня попросил подписать эти документы Лайел». «Пришлось судье принимать решение отклонить сертификаты, но министр остался на своем посту». Могут быть и другие объяснения действий этих принимающих решения лиц с годовой заплатой в £65 000 и широкими властными полномочиями. В их распоряжении армии гражданских служащих для исполнения их поручений. Сфера деятельности и компетенция этих людей заключаются в выборе вариантов, и не для себя, а для миллионов других людей. Но они не могут говорить, что у них не было выбора.
10 июня 1995 г., The SpectatorКто хотел бы стать депутатом от партии тори в наши дни?
Стоит задаться вопросом, почему все хотят занять места выдающихся личностей, которые сейчас уходят. Хёрд, Бейкер, Рентон, Биффен, Уолден, да и вообще чуть ли не все старожилы на скамейках тори словно вдруг проснулись, посмотрели на часы и поняли, что сидят тут уже 25 лет. О боже! Время собирать свои манатки и дать дорогу молодым. А пока местные объединения консерваторов проводят отбор кандидатов, на ум приходят мысли о чуде непрекращающегося возрождения партии.
Да, это чудо, что все хотят начать борьбу за власть с проведением довольно дорогостоящих уик-эндов в отеле Slough Marriott в окружении сотни других сторонников с нагрудными визитками на лацканах. Экспертная группа опросит их на предмет малейшего признака евроскептицизма, а потом, в случае положительного результата, начнется унизительное движение ползком в сторону Вестминстерского дворца. В этом здании царит общее представление, что в истории парламента не было более неподходящего времени для попытки стать депутатом, и не только из-за предсказуемого удела консерваторов на следующих выборах.
«Нет денег», – говорит Джордж Уолден, который только что выдал явно удручающее объяснение своего отказа участвовать в следующих выборах. Под фразой «нет денег» он имеет в виду, что его зарплата остается на уровне жалких £32 000 в год, и его можно понять. «Нет секса»[270], – продолжает он, имея в виду не только недозволенный секс, но и отсутствие каких-либо затруднений с девчонками, а заодно и неприятных последствий.
Послушайте Уолдена, о вы, поколение карьеристов. Посмотрите на него внимательнее. У вас отберут частную жизнь и однажды утром вернут через прорезь для писем в виде напечатанных курсивом инсинуаций и ложных выводов журналистов. В результате такого мелкотравчатого очернительства общественность теперь полагает, что есть что-то пошлое в самой концепции мужчины депутата от партии тори. «Люди не уважают нас так, как раньше, – грустно говорит один депутат. – В прежние времена стать депутатом – это было нечто. О! Парламентарий! Лучший столик в ресторане и все такое. Сейчас только хихикают».
Вы должны примириться с нечеловеческим распорядком дня, небольшими офисами, иногда с чересчур властными секретаршами, феноменальным уровнем смертности, почти всегда не без содействия пива и скуки. Согласно правилу, введенному в 1885 году, дебаты продолжаются после обеда до 10 вечера, а в действительности иногда и всю ночь. В общем, эта работа все больше напоминает работу члена Европейского парламента, но без командировок или страсбургского питания.
Но в конечном счете, мой друг, будьте готовы к поражению. «Все политические карьеры заканчиваются слезами», – говорил Инок Пауэлл. Он мог бы еще добавить, что многие парламентские карьеры так и не начинаются. Обычная жалоба – сейчас нет такой личности в Британии, как успешный неправительственный парламентарий. За исключением Билла Кэша, Фрэнка Филда и еще одного или двух других, мало кто из заднескамеечников позиционирует себя как независимую фигуру, уважаемую за компетентность в какой-то области. Таким образом, пройдут годы умасливания парламентского партийного организатора в надежде заполучить «красный чемоданчик» или достичь фиктивного звания личного парламентского секретаря министра (да помогут вам боги, как Гео). Но это если, как подчеркивает Уолден, вы проявите что-то, похожее на независимость мышления.
Возьмем, к примеру, Иана Дункан-Смита, одного из самых ярких депутатов-новичков 1992 года. Так как Мейджор продолжает наказывать этого мудреца за его сомнения в отношении Общего рынка и отказался продвигать его на административную должность, то Дункан-Смит, вероятно, должен ждать, пока партия опять не встанет у руля – через сколько: пять, десять лет? – прежде чем он почует власть.
Кто-то сказал «власть»? Ха. Прежде всего, по крайней мере согласно анализу Уолдена, это уже совсем другая должность. Британия стала относительно более бедной и менее значимой в советах наций. Палата общин потихоньку теряет власть. Суверенитет парламента теперь оспаривается судебной властью, и прежде всего Брюсселем, что объясняет, почему столько депутатов-тори выбрали «Европу» объектом недовольства.
Когда слово берет Патрик Кормак и говорит о Боснии, его вежливо выслушивают и только совсем незаметно закатывают глаза. Но его речи никто не придает большого значения. Континентальная Европа особо не прислушивается к словам какого-то британского члена парламента, как она внимала, когда Гладстон бил тревогу по поводу нарушения прав человека в Неаполе или Афинах. Не хлопая подтяжками и не глядя за горизонт, члены парламента жалуются, что с ними обращаются как с прославленными социальными работниками. «Мои избиратели спрашивают меня об их браках. А что я должен сказать об их браках?» – говорит Иа-Иа[271]. В довершение ко всему Лорд Нолан вьется над всеми, как хищная пуританская птица, готовая вырвать самую мелкую крошку финансового утешения из их уст.
Повторю наш первоначальный вопрос: почему все стремятся к этому? Существуют многообразные вознаграждения. Существует тщеславие. Впрочем, почти у каждого члена парламента, полагаю, есть хотя бы крошечная крупинка инстинкта государственной службы. Вероятно, большинству из нас следует потихоньку отвыкать от желания стать членом парламента точно так же, как не всякому стоит писать роман. Но, как и в случае написания романа, здесь есть один шанс из тысячи выиграть джекпот. Шанс, что выпадет роль, какая была у миссис Тэтчер, или Нормана Теббита, или Найджела Лоусона, немного поучаствовать в формировании нации. Единственное место, где этого можно достичь, – верхний уровень правительства.
Вот почему внизу под ними, по мере того как они готовятся к уходу, уже раздается топот молодежи, спешащей занять их места. В известном смысле нам везет, что столько в общем-то неплохих людей готово на слезы и разочарования, которыми, несомненно, закончатся их карьеры.
Нашей нации посчастливилось, что столько смышленых людей не смогут радоваться жизни, если не вытащат себя из постели в 3.15 утра во вторник, не предстанут в прекрасно сшитых жилетках, с напомаженными волосами и с квадратными глазами перед избранными зрителями Би-би-си-2 и не спросят: «Скажите, пожалуйста, достопочтенный друг, какой из своих талантов вы считаете главным для себя как выдающегося лидера?» Все-таки это достойное стремление. В конце концов, без политиков не было бы политической журналистики.
29 июля 1995 г., The SpectatorУбивать оленей, чтобы спасти их
Единственным предостережением был треск веток ольхи, склонившейся над рекой Экс, и затем на нас вышел олень-самец. Я до сих пор вижу, как он идет, высоко ступая в воде, вращает глазами, язык высунут, весь взмыленный, с рогов свисают папоротник и листья, словно со шляпки слабоумной старухи. Позади него слышен возбужденный, визгливый лай собак. Такого жалкого или ужасного зрелища мы еще не видели.
В тот момент мы бы сделали все, чтобы помочь оленю уйти. Полагаю, мы невнятно кричали и махали руками, но было слишком поздно. Через мгновение гончие загнали оленя, почти у наших ног, на лугу. Затем охотник со старинным наганом в руке, похожим на стартовый пистолет, сделал выстрел в голову, и оленю вспороли брюхо, как при лапаротомии.
Мне запомнилось, как дымились внутренности, из брюшной полости на траву вывалились оленьи экскременты. Потом охотники вырезали сердце и отдали его моему шестилетнему брату. Оно еще билось, как он утверждал потом, или подергивалось. И он шел домой напевая: «А у нас есть сердце! А у нас есть сердце!» Мы приготовили его, вываляв в муке, а немецкая девушка, помощница по хозяйству, на следующий день уехала.
