Звери. История группы - Зверь Рома

В альбоме «Один на один», кроме Валериных и моих текстов, есть, конечно, и Вити Бондарева. Он постоянно пишет и присылает мне стихи, я что‐то выбираю. Если что‐то дергает, цепляет, я из этого текста начинаю делать что‐то свое. Обычно он присылает текст по имейлу. Если я молчу и не отвечаю, значит, нет. Если у меня сразу же не происходит обратной реакции, то ничего не получится, не сработает. Разумеется, это вовсе не значит, что я считаю стихотворение плохим и оно мне не нравится само по себе. Просто не годится для песни. Дело в том, что стихотворения Витя пишет куда более складно, чем тексты. Иногда он мне присылает не стихи, а тексты. Это его видение песен. Он думает: вот на этот текст Рома может написать хорошую музыку и будет хит. А это неправильный подход, поэтому на большую часть присланных Витей текстов я никак не реагирую, не цепляет. А цепляет, когда он присылает поэзию. Но как только он заходит на мою территорию, тут же становится посредственным и неинтересным. Удивительная вещь, правда?

Песни «Зверей» всегда были искренними, может, в начале более простыми и односложными, без слоев, в чем нас упрекали тогда. Но не без глубины – она заключается только в искренности. Бондарев гораздо спокойнее относится к тому, как я переделываю его тексты под себя. Это и есть творческий процесс: ты берешь текст и отсекаешь лишнее – так скульптор высекает новую статую из чужого изваяния. Поэт мне принес медведя, а я сделал из него косулю.

Сам для себя ты гораздо лучше чувствуешь, чем кто бы то ни было. Даже самый близкий человек никогда не будет тебя понимать так же хорошо, как ты себя сам. Я иногда смотрю на свои старые песни и обалдеваю – как это все писалось? Я анализирую некоторые из них сейчас, думаю, как красиво! Это как же надо было свободно и открыто мыслить, быть ничем не зажатым. Вот летит рифма, я ее ловлю и засовываю в свой голодный желудок. Но она там не умирает, живет. Вот она вылетела изо рта и полетела дальше вместе с песней…

В Таганроге у нас был литературный «Клуб-96», я там не читал стихи, но пел и знакомился с поэзией. И вот спустя годы мы решили делать «Стихи на салфетке» – формат литературного вечера. Камерный такой формат. Читает Витя, читаю я, иногда я пою, а Слава Зарубов играет на клавишах. Позднее мы выложили видео на одну из песен, «Смена караула», в нашем паблике в «ВК» с соответствующим предупреждением – я просил людей не шэрить ее самостоятельно. В этой песне есть мат, а я в целом против мата со сцены: некрасиво и необоснованно ругаться во время концерта. Но в этой песне я абсолютно искренне пою, и эти слова в припеве там не звучат как матерщина.

Многие люди решили, что эта песня про службу в армии, но это очень поверхностное заключение. Я вижу в этом тексте одиночество творческой личности. Я и есть этот солдат. Он застрял один на посту своем. И ни горя, ни страха не осталось. Смены караула не предвидится. Тебя никто не заменит. А где‐то есть на свете звезды мюзик-холла… Это не вразрез. Это часть меня, и она очень печальна сама по себе, печальна и безысходна. Жить и петь людям об этом мне не очень хочется. Мне бы хотелось видеть в зале людей, которым я помогаю. Чтобы они от моих песен становились лучше, добрее. Чтобы они светлели. В этом назначение музыки. И такое творчество делает их светлее тоже, но, если я ударюсь в «Смену караула», в эту творческую безысходку одиночества, будет меньше пользы от моей работы.

В рамках «Стихов на салфетке» я могу показать, чем еще я живу, какая еще есть во мне сторона, которую вы не знаете. Не потому что я ее скрываю, а потому что особо она никого не волнует. Это никому не надо. Об этом‐то и песня: на фиг никому не нужен этот солдат, на посту стоящий. Я не хочу находиться в состоянии, в котором я ною со смурью своей – пожалейте меня, посочувствуйте. Типа смотрите, какой мир жестокий. Но иногда оно меня посещает.

А после «Стихов на салфетке» в Питере я подрался. Мы гуляли с Витей и Митей (мой товарищ петербургский и друг детства Марины), я просился в бар гостиницы «Европа», но нас не пускали, и мы пошли на Думскую. Зацепились с кем‐то языками, и в результате я получил в пятак. Потом парень, с которым мы поцапались, написал в соцсети, что подрался с Ромой Зверем. Так родился второй куплет песни «Я молодец».

Вообще‐то, с годами мне все больше и больше становится плевать на многое, что раньше меня раздражало. На хамство мне плевать уже, я спокоен. Я чаще мирюсь с несовершенством этого мира, понимая, что некоторые вещи неизбежны, один в поле не воин и лучше поберечь силы для хороших и добрых дел, чем распылять желчь и бороться с этими неуловимыми мельницами. Но иногда бывает, находит. Негативная энергия должна выходить, вот она и вышла в виде легкого кулачного боя. Дали в пятак, утром болел нос. Ничего в этом нет постыдного. Небольшая драка, сам ведь виноват, правильно? Как на том советском плакате лозунг: «Выпил, ругался, сломал деревцо – стыдно смотреть людям в лицо!» Утром мне тоже было стыдновато: видать, голова у меня отключилась, и я зажег. А когда мне написали в интернете эти «бойцы», мне стало уже смешно. Один чувак прислал фотку, на которой со мной обнимается: «Извини, чувак, не признал!» А другой у себя написал: «Я вчера пиздился с Ромой Зверем!» У людей остались эмоции, они этот эпизод запомнят на всю жизнь.

А с Сашей Войтинским мы не расставались, просто не общались несколько лет. Он ушел в кино, я остался в музыке. Мы изредка встречались, даже обсуждали какие‐то сценарии для клипов «Зверей». Саша говорил: «Да-да-да, надо снимать», но занимался в конце концов своим кино. На «Клятвах» мы снова сошлись. Ему реально казалось, что я не нуждаюсь в его помощи: если Рома учится на режиссера, значит, он сам будет все снимать и поддержка ему уже не нужна. А я просто не мог решиться снимать один, мне с Войтинским спокойней работать. Я боюсь этой режиссуры, у меня все еще есть эта неуверенность: правильно я делаю или нет? Мне все время кажется: а вдруг оператор лучше меня представляет себе картинку? А что, если сценарий недокручен? Остаются опасения, что кто‐то понимает, как надо воплощать замысел, лучше меня. На самом деле я все хорошо понимаю. Просто до недавнего времени я не был готов всю ответственность взять на себя. А вот с Сашей снова поработал и понял: можно и надо брать. Я готов.

Когда Саша ушел окончательно в кино и был занят своей новой работой, а я отказался от прежней музыки и решил заняться другим, наши пути разошлись. Он не понимал, зачем я отдаляюсь от того, что приносит деньги. Мы изредка встречались. «О, как много фотоаппаратов у тебя! Картины? Увлекаешься живописью, значит… – Он как бы посмеивался чуть-чуть. – Ты теперь совсем ушел в искусство». Он почему‐то так ревностно относился к тому, чем я стал заниматься, к тому, что мне действительно было интересно в моем новом окружении.

– Зачем, чувак? Ведь все же есть. Пожалуйста, ходи в свои галереи, но что ты забросил музыку? Вот у тебя хорошая песня, давай ее раскрутим?

– Я хочу вот эту.

– Так она же не хитовая, ее никто не возьмет на радио.

– Мне плевать, я хочу, чтобы ее люди услышали. И на нее хочу снять клип.

– Да, я знаю, куда ты клонишь. Ты хочешь уйти от привычного, односложного.

– Саш, я экспериментирую. Тебе интересно снимать «Джунгли»? А мне интересно с художниками говорить о нонконформистах 80-х годов.

– Да ну тебя! Давай снимать клип!

И вот так мы «снимали» с Сашей клип лет шесть. В итоге ни одного, пока не случились «Клятвы». Когда Саша вернулся спустя столько лет, он сказал мне: «Как же я мог не замечать, что мы так разошлись, отдалились друг от друга? Я вообще забыл про вас». Какое счастье, что мы снова друг о друге вспомнили и снова можем говорить, говорить.

На тот момент, когда Саша еще не вернулся, а нам надо было снимать клип на «Клятвы», мы начали поиск профессионалов, которые могли бы со мной работать в команде. Одному страшно, неуверенно, да и просто невозможно. Ты можешь сам выполнять роль сценариста и иногда с позиции оператора вносить свой вклад, так как ты придумываешь и видишь картинку в своей голове: какой свет должен быть, цвет, объем, состояние. Но слишком многое зависит от команды, которая должна тебя понимать.