Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья
«Зрелость» — так когда–то Гарольд Регистан назвал одну из своих поэтических книг. Но, пожалуй, еще больше это название подходит для его новой книги. Зрелость, сердечность, наступательная гражданственность — вот качества, которые определяют этот тонкий, но емкий сборник.
«Пишу — как будто бы дышу», — признается Гарольд Регистан. Точнее не скажешь. Простота и музыкальность присущи почти всем стихам и поэмам книги, названной образно, крылато: «Стать березой». И любовь к России, и светлая грусть, и непоказное мужество скрыты за этим названием, которое автор дал и поэме, вошедшей в сборник. Она, пожалуй, самая большая удача поэта. Это сплав лирики и публицистики, это честный разговор о месте человека в жизни, о том, что он оставляет людям на земле, это страстный спор с символическим «черным человеком», олицетворяющим смерть.
А что если и вправду лирическому герою не одолеть проклятой болезни? Что если ему суждено скоро уйти? Большой любовью к жизни пронизаны строки, посвященные родной природе, солнечным елям, иволгам в саду, вспыхнувшей песне соловья.
И пойду я предрассветным лугом,
Обжигая ноги о росу…
Ночь еще клубится над округой,
Но светло в березовом лесу.
Поэт сливается душой не только с родимой природой, но и со всей страной. Он чувствует: за стеной, «как вулканы, домны пожирают мрак ночной», чувствует могучее дыхание двух океанов. И в то же время ощущает, «как в ладони замирает сердце у цветка». Интересно противопоставление маленькой зорянки голосистому соловью:
Но поет он только для подруги,
Чтоб она к другому не ушла.
А зорянка,
Как горнист побудку,
Над лесными далями трубит
И, о солнце опаляя грудку,
Сонное светило теребит.
Так утренняя пташка становится символом отзывчивости, бескорыстия, самоотдачи, очень близким самому лирическому герою. Впечатляющ разговор героя со Временем суровым и справедливым. И нам передается состояние взволнованного героя:
Я ему и внемлю и не внемлю.
Обо мне он и не обо мне:
— Не страшись.
Ложись в родную землю, —
И березкой встанешь по весне.
«Стать березой!» — это значит слиться со своим народом, который бессмертен.
Оглянись —
От Пскова до Камчатки
Сколько тех берез.
Им нет числа!..
Это все — солдаты и солдатки.
Их война недавно унесла.
С большой теплотой говорит лирический герой о сыне, который «любит надевать мои медали», «любит лес и больше всех березы». Да, из мальчишки должен вырасти боец–гуманист. Таково страстное желание отца. А это значит, что идеалы отца не умрут и будут передаваться из поколения в поколение.
Лирические стихи, вошедшие в эту книгу, органично дополняют поэму «Стать березой». Это душевные строки о русской природе, о любви, о борьбе, о поэзии, о приветливой земле братьев–славян. Подкупающая искренность — вот что отличает лучшие стихи этой книги. Поэт не таит своих сомнений, колебаний, раздумий, жизненных тревог.
Я прошел
Весенний путь и летний.
Воевал, любил, сажал сады…
Молодой, седой, сорокалетний,
Не пора ли собирать плоды?!
За плечами Гарольда Регистана — памятные нелегкие годы военных испытаний. Они накладывают свой свет на всю книгу, являющуюся своеобразной исповедью солдата. Такова же и поэма «Продолженье мое», посвященная сыну. В трудную для себя минуту лирический герой, не таясь, рассказывает сыну о себе и о своем суровом времени. Он отнюдь не преуменьшает драматизм своего положения после разрыва с любимой.
Закурю–ка папиросу.
Пуст мой дом.
В нем только тени.
Тени счастья.
Тени смеха.
Тени, горькие, как травы,
Но ведь я —
Не для успеха.
Но ведь я —
Не ради славы.
Я не мог, сыпок, иначе.
Есть такое слово:
Надо!
Да, есть такое солдатское слово: «Надо!» Оно помогло на ржаном русском поле выстоять двенадцати нашим солдатам с двумя маленькими противотанковыми пушками. Они все, кроме лирического героя, погибли, но не пропустили фашистские танки. Особенно впечатляюща сцена их поединка со стальными чудовищами. Автор рисует портреты своих бесстрашных друзей, называет их имена и фамилии, что придает удивительную достоверность его волнующему повествованию.
Мы ясно видим развороченную пушку, видим, как «рядом с нею без подушек Федин, Ткач и Дудин спали», видим два костра «посреди ржаного поля», видим последнюю улыбку хмурого помкомвзвода Коли Балина, веснушки веселого Чижика, ставшие из рыжих серыми, осколок, сразивший запевалу. И нам передается состояние лирического героя.
Было жарко…
А по травам
Словно красный дождь прокрапал…
И, давясь комком шершавым,
Твой отец стоял и плакал.
Плакал с выкриком и дрожью,
Плакал скупо и бессильно
Над цветущей теплой рожью
Посреди родной России…
Герой поэмы «Продолженье мое» свято хранит в сердце память о погибших друзьях.
Он, рассказывающий сыну сказку–быль о солдате, ездил «не в Рим на форум и не на Каннский фестиваль», а в эту глушь, в село Подгоры, в распухшую от грязи даль, где председателем колхоза Сергей Амосов, внук погибшего однополчанина–ездового. Так фронтовая дружба пустила надежные ростки.
О поэме, давшей название всей книге, лаконично и метко сказал автору Николай Грибачев: «…Суть: остро, тонко и безошибочно по эмоциям, по–современному полемично, верно определено направление атаки; зрело по художественному письму, по уровню мастерства. С моей точки зрения — это новая орбита для тебя и, несомненно, существенный шаг для нашей поэзии вообще, которую заедают тепловатые, как пойло, лиродекламации и анемичные чувства. Рад за тебя. Так держать. Только, хоть это и поэтично, в березы нам превращаться рано, а?..»
В книге «Стать березой» много раздумий, сомнений и тревог вчерашнего солдата. Ее хочется читать и перечитывать.
СТАЛЬНАЯ ДУГА
Я никогда не видел Анатолия Ананьева. О его романе мне с увлечением рассказал друг:
— Прочти! Обязательно прочти!
— «Танки идут ромбом»? — недоверчиво переспросил я. — Заголовок для газетного очерка.
Автор этого небольшого романа и в самом деле был газетчиком. А еще раньше — студентом, а еще раньше — солдатом. Мне было совсем небезразлично читать в краткой аннотации к книге, выпущенной Воениздатом, что мой ровесник воевал под Белгородом, на стальной Курской дуге. Писатель рассказывает «о том, что он видел и пережил на восемнадцатом году…»
Читал я эту книгу с увлечением, очевидно, как многие. С первых строк о предгрозовой тишине в безлюдной, полуразрушенной деревушке мне представилась выжженная древняя русская степь, по которой скакали ее защитники, герои «Слова о полку Игореве». Теперь иная беда нависла над этой многострадальной степью.
Автор романа видит далеко. Из солдатского окопа он разглядел в чужедальней Атлантике военный корабль, па котором в мягкой каюте, озабоченный больше собственной безопасностью, чем открытием второго фронта, Уинстон Черчилль отправился в Вашингтон. А здесь, на Курской дуге, гитлеровцы лихорадочно сколачивали мощный танковый кулак из хваленых «тигров» и «пантер».
Но покуда у солдатских траншей «стрекот кузнечиков, шелест подсыхающей травы, иногда приглушенный, иногда острый и звонкий — трущиеся листочки пырея, как скрещенные клинки, — и небо над головой, высокое, безоблачное, всегда вызывающее ощущение вечности; и еще — нестареющая память, уводящая в прошлое, к родным местам, к теплу, уюту, та самая солдатская память, остужающая в зной, согревающая в стужу, без которой, как без винтовки, как без шинели, нет бойца…»
Герои романа лейтенант Володин, капитан Пашенцев, разведчики Царев и Саввушкин, подполковник–артиллерист Табола очень разные люди, одинаково беззаветно преданные Родине. Они много думают, остро чувствуют. За этими людьми встает целая эпоха великих свершений и трагических событий.
Подполковник Табола, бывший комсомолец, строитель новой жизни на Сахалине, размышляет о «гуманизме» мещанском, беспринципном и гуманизме революционном. Молодой Табола отрубил кисть руки дезертиру, мечтавшему, чтобы ему отрубили два пальца, — хотел вернуться на Большую землю.
«Грядет мировая революция! Рука, которая не хочет работать, пусть и не загребает чужие плоды!» — думал тогда бескомпромиссный Табола, а потом его стало мучить сомнение, не поступил ли он жестоко. Но вот сбежал еще один трус, оставив на нарах комсомольский билет и записку: «Живите сами для будущего, а я хочу жить сейчас!» Группа комсомольцев, ушедшая в пургу на поиски беглеца, замерзла в тайге. А дезертир остался жив: он с рюкзаком, набитым продуктами и одеялом, отсиживался в заброшенной землянке. Так что же жестоко и что гуманно? Позднее подполковник Табола будет с горечью говорить: «Трусость всегда окупается чьим–либо несчастьем или чьей–либо смертью».
