Юлия Идлис - Рунет. Сотворенные кумиры
— Мне прекрасную вещь на эту тему сказал Дмитрий Быков, — прокашляла мне в трубку Вера. — Я у него спросила: «Дмитрий Львович, когда вы перестали бороться за свое существование? Когда вы перестали ругаться с людьми, которые называют вас выскочкой, самозванцем, молодым идиотом? Когда в этом отпала необходимость?» Он посмотрел на меня и сказал: «Ну, тебя лет шесть еще ебать будут».
Это можно понимать двояко. С одной стороны, Верочку действительно много и с удовольствием «ебут» за популярность, в глазах масс не соответствующую ее юному возрасту: вот если бы она была 30-летним московским поэтом со стабильной работой — другое дело. А так — девчонка чуть за 20, без диплома и без работы, а у нее в телефоне — Владимир Кристовский, Михаил Козырев и Артемий Троицкий, и все они — поклонники ее творчества. Это кого угодно выведет из себя.
С другой стороны, профессиональная поэтическая тусовка — в частности, литературные критики — отказывает Полозковой не в надлежащем возрасте, а в надлежащем качестве текстов. Собственно, «поэтом» Верочка стала, лишь получив премию «Неформат», которая и легитимировала ее в этом качестве. Или не легитимировала: желающих оспорить выбор «неформатного» жюри, в составе которого изначально были заявлены писатель Юрий Мамлеев, поэт Андрей «Орлуша» Орлов, критик Лев Данилкин и телеведущая Ксения Собчак, нашлось много.
Вероятно, Быков со свойственной ему двусмысленной иронией имел в виду и то и другое. Лет через шесть неприлично популярный вундеркинд vero4ka превратится во взрослую Веру Полозкову, которая догонит свои собственные достижения, так что ее уже будет неловко пинать за слишком юный возраст. Лет через шесть, а может, и раньше, поэт-блогер vero4ka распишется, найдет свой собственный язык, не заемный у Линор Горалик, Елены Фанайловой и других современных поэтов, свои темы, своих героев, обретет уверенность и перестанет обращать внимание на мнение той или иной тусовки. Иначе говоря, станет уже не «молодым», а просто поэтом.
— Я не знаю, когда накапливается критическая масса информации о человеке, чтобы все смирились. Когда это перестает бесить, что ты, такой молодой да борзый, везде, — сказала мне Полозкова после получения премии. — Я сейчас прозвучу цинично, но это плющит, пока у тебя есть сомнения, что ты действительно относишься к этой области. Пока ты не перестаешь думать о том, что ты действительно не самый достойный этой премии человек. Я, наверно, действительно не самый достойный: есть какие-то прекрасные люди, которым просто в голову не пришло ничего никуда послать, они сидят в каком-нибудь городе Петрозаводске, пишут гениальные вещи — и что-нибудь им мешает их показать, опубликовать, или просто о них в Москве не знают. Но поскольку мне на самом деле очень интересно то, чем я занимаюсь, я вполне готова еще потерпеть.
По мнению Быкова, терпеть придется еще лет шесть. Впрочем, у самой Веры на эти шесть лет другие планы.
— Моя основная цель на ближайшие пять лет — просто преуспеть по части самостоятельности. Мне хочется жить отдельно — в своей квартире желательно. Еще? Я хочу родить ребенка в ближайшие пять лет. Мне хочется, правда. Мне кажется, это круто.
Прочие планы, цели и интересы Полозковой очень разнообразны. Она с приятелем придумывает большую онлайновую игру для детей; берет уроки вокала и собирается петь; в 2009 году она снялась в кино; играет в двух спектаклях; в июне 2010 года вела фестиваль «Усадьба. Джаз».
— Все это — благодаря тому, что ты популярный блогер?
— Нет, Юль. Это все потому, что у меня в жопе шило. Любая другая площадка — и люди бы обо мне узнали, может, не так быстро. Нельзя думать, что ты всем обязан только вот этому пространству [ «Живому журналу» — Ю.И.]. Не ЖЖ — так MySpace. Не интернет — так какое-нибудь СМИ, где я была бы колумнистом каким-нибудь. Куда-нибудь бы все равно выходила эта кипучая энергия. Иногда, правда, она глушится страшной ленью, но они как-то договариваются: типа «сегодня я рулю, завтра — ты». В общем, это такая история, когда тебя больше, чем тебе хватает. Когда тебя более чем достаточно.
Мне двадцать, и я лично знакома со всеми кумирами своей юности. Певицы, которых я считаю величайшими, ласково тычут меня кулачком в плечо, писатели и поэты, которые станут впоследствии эмблемами эпохи, поят меня коньяком из своего пластикового стаканчика, интернет-корифеи преподают у меня на журфаке, иногда угощают десертом в баре, журналисты-легенды на пасхальном обеде протягивают моей маме руку и вежливо представляются по имени. Половина из тех, кто составлял мой личный иконостас, просто написала мне однажды письмо и сказала — давайте знакомиться.
Я издала книжку в пятнадцать лет, я поработала в редакциях нескольких журналов, которые когда-то считала настоящим печатным священнодействием; я делала сюжеты на ТВ, я тусовала в маленьких гримерках, где находились, к примеру, Грымов, Липскеров и Адабашьян одновременно, меня однажды позвали работать в Белый дом.
Это при том, что я ни черта не журналист и вообще во все это совалась исключительно из баловства.
<.>
В тринадцать-четырнадцать я была моделью, я участвовала в больших показах, мне устраивали профессиональные фотосессии.
Я была за кулисами Большого, я ходила по сцене, я видела прогон нового балета задолго до премьеры.
<.>
Вчера в клубе ко мне подошли два человека и спросили: «Вы тот самый юзер vero4ka?»
<.>
И дело не в том, что я тут гарцую и рассыпаю бриллианты из-под копытца
— а в том, что все как-то рьяно мечтают, а тебе уже, в общем, не о чем. Все грезят о чем-то большем, недостижимом, вожделенном, а ты как-то довольно быстро понял всему цену, везде был, на всех посмотрел, и все это больше не составляет для тебя никакой новизны и тайны — ни шоу-бизнес, ни Рублевка, ни литературные кулуары, ни прославленные редакции. Ни из-под какой двери больше не льется загадочного сияния. Ты уяснил для себя основные принципы, механизмы, методы, ты можешь в любой момент пойти куда хочешь, тебя везде возьмут — вот только ты никуда не хочешь и ничего как-то в общем не ждешь.
<.>
В школу в шесть, в экстернат в четырнадцать, в университет в пятнадцать, быстрей-быстрей, и жить торопится, и чувствовать спешит, а в результате в двадцать, когда все ждут от тебя ну совсем взрослых свершений и подвигов, ты разворачиваешься на сто восемьдесят и идешь бухать, кутить и веселиться, потому что, во-первых, тупо впахивать тебе откровенно не хочется, а во-вторых, если все сделать сейчас, можно спокойно помирать в двадцать пять — абсолютно состоявшимся человеком.
Есть еще, конечно, такие сферы, как родить ребенка и создать семью, там, понятно, неисчерпаемые возможности для внутреннего роста; но это успеется всегда. Это все могут, для этого избранности не требуется ни малейшей.
<.>
Твои друзья причем, двадцатиоднолетние редактора Marie Claire, корреспонденты Коммерсанта, сотрудники Вестей — подсаживаются к тебе на подоконник на факультете, нагибаются к самому твоему уху, стараясь не расплескать кофе, и произносят твоим же собственным внутренним голосом:
— Я. Не знаю. Куда. Дальше.
Из журнала vero4ka, 6 мая 2006
— У меня было такое ощущение, — говорит мне Вера в клубе ArteFAQ через два года после
этой записи. Я смотрю на нее — ив голове у меня строчка из моего же собственного стишка: «Она выросла и похорошела». Или не из стишка вовсе.
— Оно сохранилось?
— Нет.
— Выходит, теперь тебе есть куда стремиться?
— Конечно. Периодически, когда сильно разгоняешь велосипед, педали начинают прокручиваться. И ощущение, что все: «Бля-а-а-а! Неуправляема». Стоит притормозить немножко, свернуть с пути — и сразу понятно, что есть куда двигаться, что делать и так далее. Вполне.
Через два месяца после этого разговора vero4ka написала: «Ничего не было просто так — если “отл.”, то “Бог любит меня”, если мальчик не звонит, значит, “Бог больше не любит меня” — так смешно об этом думать, Лиза, натурально, мы очень большого мнения о себе в восемнадцать лет, кажется, все только и думают, как тебе насолить; мир большой, у всех свои дела, правда. Все имеет, как правило, простые и прозаические причины, никакого Провидения, и, что самое, пожалуй, непереносимое — все не имеет никаких настоящих Финалов — ни трагических, ни счастливых, никаких, кончается скомканно и бесславно, или просто глупо, или перетекает во что-то другое; с этим труднее всего смириться, у нас в школе любили спрашивать про Главную Мысль Произведения — Лиза, если у произведения есть Главная Мысль, это ужасная хуйня, а не произведение. Все должно кончаться как-то по-дурацки, или недоумением, или странно — тогда будет как в жизни; никаких хэппи-эндов, никаких десяти трупов, все это беллетристика, Лиза. Прежде всего, ничего не кончается, пока не умер, да и потом, мне кажется, много всего интересного.
