Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)
Что же будет после него – и вместо него? Боюсь, я должен огорчить тех немногих, кто отправился в оппозицию именно за победой. Оппозиция никогда не побеждает – по крайней мере, в России. Она может посильно создавать предпосылки, для того чтобы рухнула правящая партия, доминирующая система, но никогда не успевает воспользоваться победой, потому что гибнет вместе со своей теплицей, которую наконец прошибла. Это классическая история гаршинской пальмы, история, вокруг которой, собственно, и строилась «Орфография»: она писалась и придумывалась, когда еще свежа была память о девяностых. Современная российская оппозиция далеко не так плоха, как визжат ее критики, – в своем весьма непростом положении она делает, пожалуй, максимум возможного, и правильно, что она не готова покупаться на дешевые провокации типа «где же ваш Майдан?», исходящие, уж конечно, не от народа. Но эта оппозиция может существовать только в том искусственно суженном, практически безвоздушном пространстве, которое оставил стране путинский строй; она не умеет отвлекаться от условий этого суженного пространства, не умеет заглядывать за пятачок, разучилась вести серьезные споры и отрываться от идеологических реалий (тогда как только внеидеологический взгляд на ситуацию и бывает трезв). Общеизвестно: оппозиция всегда копирует своего врага и не может быть лучше, чем он. Она сегодня, думаю, честнее путинской компании и, по крайней мере, имеет меньше возможностей для личного обогащения, но нет у нее и нормальных возможностей для профессионального роста. Она напряжена, запугана, умнеть ей некогда и незачем, и хотя Интернет предоставляет ей публичные площадки для обмена мнениями – все эти мнения сводятся к готовым паттернам. Сегодняшняя российская оппозиция ненамного интеллектуальнее общества в целом – и это естественно, поскольку таков контекст; интеллектуалы остались вне борьбы, вне идеологии, вне протестного или провластного движения – и таким образом, может быть, отчасти утратили лицо, но сохранили себя. Еще раз: оппозиция не виновата, что она зациклена на Путине. Ее дело – по мере сил пробивать теплицу. Но не надо питать иллюзий, будто пребывание в оппозиции приближает кого-то к реальной – либо духовной – власти. Участь сегодняшней оппозиции будет такой же, как у диссидентов в восьмидесятые: они окажутся сначала не нужны, а потом смешны. И никто не вспомнит об их действительно великих заслугах – пусть даже главной из этих заслуг было не свержение коммунистической власти (которая рухнула сама при помощи гениальной обманки СОИ), а появление какого-никакого кислорода в душном и зловонном воздухе семидесятых. Пора признать: сразу после Путина-президента (на его физическом бытии, надеюсь, это не скажется) не станет в политическом поле всех тех, кто сегодня возражал ему. Их время закончится автоматически. А вот кто появится – вопрос, конечно, интересный.
Поговорим сначала о культурном поле: естественно, тут уже не будут восприниматься всерьез ни традиционно провластные фигуры вроде Н. Михалкова, ни духовные апологеты «Русской Евразии», ни доверенные лица президента, называющие себя писателями. Они слиняют быстрее, чем коррумпированное чиновничество, а может, их сбросят в качестве балласта при первом серьезном обвале рейтингов. Однако никто из противников режима не будет восприниматься как духовный авторитет – именно потому, что духовный авторитет был во многом обеспечен оппозиционностью, а она исчезнет вместе с Путиным. Это одна из причин, по которой Алексей Навальный может быть весьма эффективным лидером оппозиции ровно до тех пор, пока ему есть с кем бороться (в сущности, и слава Ельцина закончилась в 1993 году, еще до расстрела Белого дома: дальнейший его путь – хроника упадка, утраты легитимности, да и харизмы). Поле битвы после победы принадлежит мародерам, как называлась пророческая пьеса Радзинского, мало кем оцененная после премьеры (да и в качестве «Спортивных сцен 1981 года» эту пьесу мало любили – мрачна уж очень, да и не больно комплиментарна по отношению к продвинутому зрителю). Первые места займут те, кто оставался над схваткой, ругая либералов за избыток западничества, а гэбистов – за недостаток креативности. Эта надсхваточная публика уже сегодня преобладает количественно – ей смешны и отвратительны креаклы, выходящие на ненужные митинги, а власть так откровенно глупа и груба, что ее и высмеивать не надо. Вспомним: ведь над диссидентами – и даже Сахаровым – в конце восьмидесятых и начале девяностых не потешался только ленивый, а роль их в обществе была поистине ничтожна. Бал правили домовые – те, кто сидел в подполье, хмыкал и молчал. Конечно, на короткое время заявили о себе участники «Метрополя» (большинство из которых и так знали за границей) – но как раз диссиденты, такие как Ким, Галич, Ратушинская, Войнович, Синявский, не были главными героями девяностых. Интонация преобладала глумливая, постмодернистская – было время Курицына.
Я не стану называть имен, хотя назвать их мог бы уже сейчас: факт тот, что в литературе двадцатых годов главными комическими, а то и ярко-отрицательными персонажами будут не только чиновники президентской администрации, но и благотворители, волонтеры, члены координационного совета, активисты «Оккупай-абая» и попросту прогрессивные блогеры. Положительными персонажами будут серьезные художники и мыслители, занятые вечным, а не повседневным; подпольные гении, презревшие действительность и удалившиеся в заграничное либо сельское изгнание; молодые патриоты, ненавидящие ФСБ, но презирающие Запад с его ценностями.
Что до политического поля, думаю, здесь хорошие шансы у национал-технократов, отличающихся от современных русских националистов главным образом тем, что это люди дела, не гуманитарии, не болтуны, а столь любимые Прохановым красные инженеры. Их проект по превращению страны в огромную шарашку, где хорошо умным, лояльным и технически грамотным, – единственный, который может иметь тут всенародный успех. Под это дело, разумеется, активизируются не самые радужные силы – как и при торжестве свободы в девяностые лучше всех чувствовали себя олигархи. Точно так же и здесь процветут торговцы всех мастей, поскольку они всегда первенствуют в группе мародеров, – но идеологией их будет, конечно, уже не свобода, а национальное процветание. Не исключаю, что в интеллектуальном отношении эта новая власть, сидящая покуда тихо, будет гораздо выше путинской, но в смысле терпимости к инакомыслию она недалеко уйдет от ФСБ, да и от Ельцина образца 1993 года.
Разумеется, возможны и другие варианты – жизнь богаче и разнообразнее любых наших догадок. Бесспорно одно: у власти после Путина не окажется ни одна из тех политических сил, которые оппонируют ему сегодня. Ни национал-демократы, ни либералы, ни левый фронт Удальцова, ни автор этих строк. Кстати, последнее соображение – единственное, которое вселяет в меня настоящий, беспримесный оптимизм.
Судя по динамике последних событий, победите ли действительно придут с совсем другой стороны – как оно обычно и бывает.
Спертый воздух
О романе Натана Дубовицкого «Околоноля» волей-неволей приходится говорить в двух планах, хотя текст сам по себе вряд ли заслуживал бы подробного разговора даже в одном. Сначала – о ситуации вокруг романа, о предполагаемом авторе и его побудительных мотивах; потом – о том, что на сей раз поместилось под обложкой «Русского пионера». Сначала – о внешних обстоятельствах: «Русский пионер» с блеском доказал, что единственный абсолютный бренд в России во все времена – власть. Желание быть снобом и принадлежать к снобирующему сообществу – ничто в сравнении с непроходящей кремлеманией: каких бы плохих стихов (и соответствующих колонок) ни писала глава кремлевских спичрайтеров, каких бы пустопорожних выспренностей ни сплел об абстракционистах верховный идеолог – это всегда было и будет интереснее того, что сочинят профессионалы. Да и кому в России нужны профессионалы? Андрей Колесников безоговорочно прав, утверждая, что роман Дубовицкого будет читать вся Москва. Что ей еще читать-то? Перефразируя Павла I, «писатель в России тот, с кем я разговариваю, и до тех пор, пока я с ним разговариваю». Вот перед нами книга, о которой известно только, что ее будто бы написал Сурков. Никаких доказательств ее восурковленности, кроме того что псевдоним взят в честь жены предполагаемого автора Натальи Дубовицкой, нам не представлено. Власть молчит, в полном соответствии с замыслом. Все гадают, благо гуща обильна. Не сказать, чтобы роман в магазине «Москва» на Тверской разлетался, как пироги, – я брал там по 290 рублей, за другие места не поручусь, – но скромный ажиотаж наличествует, и десятитысячный тираж уйдет до конца августа, к бабке не ходи. «Пионер» изобрел гениальную разводку: берем текст, который неизвестно кто написал, и предполагаем, что написал его человек из администрации президента, а то и сам владелец администрации. Времени много, платят хорошо – что ж не написать-то? Мне даже кажется, что «Русский пионер», появившийся за год до кризиса, – кремлевский проект на этот самый случай: станет у нас похуже с нефтью и стабфондом – они заработают литературой, живописью (премьер уже пробовал), пением. Представьте, что на одной концертной площадке в России поет чудесно воскресший Карузо, а на другой – Владимир Владимирович Путин, и угадайте, где будет лом.
