Сборник - Чекисты
Хозяин подробно рассказал, как и куда надо идти, и точно указал полянку, на которой Григорий должен был развести костер и ждать людей „оттуда“.
Григорий сделал все, как ему велели. Сидел у костра, наблюдая за тем, что делается вокруг. Но так и не заметил, как к нему сзади подошли трое и навалились. Скрутили, вытащили из кармана револьвер.
Ну, бандитская сволочь, попался?! — с угрозой спросил один. — Как, ребята, сейчас в расход пустим или к начальнику ГПУ товарищу Гаховичу отведем?
— А чего вести, — проворчал второй, — приказ есть задержанных с оружием в руках расстреливать на месте.
Сыроежкин знал о том, что начальником местного отдела ГПУ работает Гахович и что леса прочесываются группами чекистов. Но приказа расстреливать на месте лиц, задержанных хоть и с оружием, не было и быть не могло. Это его успокоило: проверка.
— Нечего с ним возиться, — сказал третий, — становись к дереву!
Сыроежкина привязали к дубу, отошли шагов на десять, прицелились.
— Ну, гад, признавайся, что в лесу делал?
— Стреляйте, чего там. Я чекистам не помощник, объяснять ничего не буду!
Бандиты пошептались, подошли к Сыроежкину, отвязали от дерева, но руки скрутили за спиной, завязали глаза и куда-то повели. Примерно через полчаса остановились, сняли повязку с глаз.
Григорий сразу узнал стоящего перед ним человека, которого хорошо представлял по красочному описанию, данному на допросе арестованным Герасимовым.
„Иванов Даниил, брюнет, высокого роста, смуглый, крепкого телосложения, с орлиным, вернее, бандитским взглядом, наводящим на многих ужас, бритый, усы большие, закручены кверху а-ля Вильгельм, около 30 лет“.
„Да, — подумал Григорий, — взгляд действительно не того…“
— Кто таков? С чем пожаловал? — спросил Иванов.
Барсуков Григорий, бывший прапорщик, с письмом полковника Павловского.
— Где письмо?
— Прикажите развязать руки…
Павловский писал Иванову, что тому необходимо приехать в Москву на съезд „Народного союза защиты родины и свободы“, а затем им вместе выехать на Кавказ: в Грузии действует большая организация, с помощью которой можно будет развернуть работу в более благоприятных условиях.
Сомнений в подлинности письма не возникало: Иванов знал почерк Павловского и его манеру выражаться. Дата стояла самая свежая — четыре дня назад.
Иванов бросил еще один свирепый взгляд на „Барсукова“ и сказал:
— Ладно, будем считать, что так. Рассказывайте, что в Москве нового.
За бутылкой самогона проговорили до позднего вечера. Сначала все шло хорошо, но потом Григорий стал замечать, что Иванов не расслабляется, а наоборот, становится напряженнее. Он даже бросил фразу:
— Вот смотрю, вы простой курьер, а слишком много знаете.
— А почему бы мне не знать? Я доверенное лицо самого председателя.
Однако что-то нарушилось в их доверительном разговоре. Иванов поскучнел и сказал, что хочет спать. Григория поместили в землянку, где всю ночь, сменяя друг друга, сидел кто-нибудь из бандитов. Утром Иванов сказал:
— Я в Москву не поеду. Григорий усмехнулся:
— Господин Павловский предвидел, что вы… так сказать… не очень… решительны.
Иванов при этих словах засверкал глазами. Григорий продолжал:
Он предложил, если вы будете осторожничать, послать двух других.
— Пусть едут, если захотят. Скороходов, Яковлев, в Москву поедете?
Те переглянулись, пошептались о чем-то, ответили:
— Если вдвоем, то можно…
— Имейте в виду, там может быть и ловушка. Едете на свой страх и риск.
Отъезжающим заполнили документы на бланках, полученных в польской офензиве. „Барсуков“ сообщил явочный адрес в Москве: Арбат, Собачья площадка…
Перед уходом Григорий потребовал возвратить револьвер и на прощанье сказал:
— Плохо своих людей готовите, господин Иванов у меня ведь второй пистолет так никто и не отобрал!
Отъезжающие отправились в путь. А спустя пару недель до Иванова дошла весть о поимке Савинкова. Потом стало известно о суде над Яковлевым и Скороходовым, об аресте связников и людей банды в окрестных деревнях.
С оставшимися бандитами Иванов бежал в Польшу, где рука советского закона настигла его через пятнадцать лет — в 1939 году, после освобождения Западной Белоруссии.
В те тяжелые времена чекистам редко приходилось отдыхать, на этот раз Григорию повезло. 17 июля 1925 года он отправился в родную деревню в долгожданный отпуск. Привез гостинцы родным. Отец довольно улыбался, натягивая новенькую косоворотку, а мать была несказанно рада не подарку — красивой расписной шали, — а тому, что ее первенец, ее Гришенька, живой и здоровый, снова подле нее после долгих лет разлуки. И не просто живой, а с орденом боевого Красного Знамени, которого в деревне ни у кого не было. Деревенские старики подолгу рассматривали орден, судили, важнее он, чем „Егорий“, или нет. Пришли к выводу, что важнее. За что получил его, Григорий не говорил, отмалчивался или отшучивался.
Мать, утирая слезы, с гордостью смотрела на Гришу — каким большим человеком стал! Да и младший, Константин, тоже в люди вышел — в самом Ленинграде в пожарной охране служит!
Григорий надел орден только дважды: когда отмечали приезд и проводы. Остальное время ходил как все, и трудно было отличить его от других деревенских парней. Косил, таскал воду, поливал огород, помогал отцу чинить крышу и забор; раз даже попробовал подоить корову. Не далась, опрокинула ведро.
Долгие летние вечера проводил с девчатами, пел песни, плясал под гармошку, ходил гулять за околицу… Многие матери уже намекали Агафье Кирилловне, что хорошим женихом был бы Гриша для их дочерей…
Но отпуск пролетел быстро. 18 августа Сыроежкин вернулся в Москву, и в тот же день ему вручили командировочное предписание и билет на скорый поезд Москва — Грозный.
— Суть задания узнаешь на месте, — сказал Пузнц-кий. — Временно поступаешь в распоряжение полномочного представительства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю.
Верный своей привычке предварительно разобраться в той обстановке, в которой ему придется действовать, Григорий берет в поезд книги и брошюры о Кавказе, узнает много нового для себя.
Советская власть на Северном Кавказе была установлена несколько позднее, чем в Центральной России. Сказались особенности и уровень развития края — экономическая и политическая отсталость, забитость, нищета и разобщенность горских народов, их разноплеменность, разноязыкость и подверженность влиянию реакционной идеологии кавказского мюридизма.
Многие годы после революции на Северном Кавказе действовали кулацкие банды, Они нападали на предместья Грозного, на нефтепромыслы и поезда, убивали советских работников, учителей, женщин. Существовала кровная месть. Народ устал от бандитов, в руках которых скопилось огромное количество оружия.
Бандитизм в этом районе отличался особой живучестью: бандиты прекрасно знали район своих действий, имели налаженную разведку и связь, источники комплектования и снабжения всегда находились под боком. Им не нужен был обоз, они уклонялись от серьезных столкновений, нападали внезапно, а при отступлении разбегались в разных направлениях.
Одними лишь вооруженными силами справиться с бандитами было трудно. Кроме войсковых частей, активно действовали чекисты, местные ревкомы, Советы, — органы милиции, велась политико-разъяснительная работа. Местное население привлекалось к действиям против банд; регулярно устраивались встречи городского населения с жителями аулов, совместные празднества, соревнования, организовывалась кооперативная торговля.
В августе — сентябре 1925 года была осуществлена хорошо подготовленная операция по разгрому и разоружению кулацких банд.
Сыроежкин был направлен оперативным сотрудником в группу Курского, которая являлась составной частью военного отряда комдива Козицкого. В задачу отряда входило разоружение назначенного ему района и ликвидация баз опасных бандитов Гоцинского и Ансалтинского и их активных пособников.
Операция проходила в очень трудных условиях не только из-за гор и почти полного бездорожья — это ни для кого не было неожиданностью, но и из-за почти непрерывных ливневых дождей, зарядивших почти с первого ее дня.
Чекистам досталось самое опасное — разведка. Конечно, если бы им не помогали бойцы местной самообороны, было бы намного труднее. Каждый участник операции и каждый местный житель понимал, что она ведется не против чеченского народа, что она, по сути, носит классовый характер, и поэтому многие бедняки и середняки стремились внести свою лепту в ликвидацию ненавистных и опостылевших всем бандитов. Но было немало и их сторонников — то ли по родовому или племенному, то ли по религиозному или имущественному признаку…
