Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый

Мыло немыльное, эхо бессвязное,
корм необильный.
Рощица топкая, грязь непролазная…
В автомобиле
тонко живет, а порой задыхается
девушка русская.
Мать-экология, стойбище аистов,
кофточка узкая.
Только и радостей — сладко в обнимочку
с милым в машинушке.
Дымные прелести: две сигаретины,
фильтр напомаженный.
Видно, и там, во глубоком во Западе,
воздух неслаженный,
смог непроглядный. И янки тоскуют
по красной рябинушке.

Кто изобрел песок в пустыне?
Не я, не вы и не они.
Кто по два уха сделал свиньям
и выходными сделал дни?
Кто, переплетчик детских лысин,
газетой голову облил
и в речку шкаф, который высох,
на трех канатах опустил?
Как соловей, плетя нарывы,
кто за рекой привык-отвык?
Кто заразил пшеном червивый
кому не нужный грузовик?
Кто, притворившись попугаем,
освоил клеточную жердь
и с жерди уши оскорбляет
словами, слышными, как дверь?
Он полиглот и субподрядчик,
неотставной бухгалтер вод.
Его лицо — больной задачник
патологических высот.
Он полиглот. Его успехи
не зафиксировал народ,
и он уплыл, разбив орехи
и из медуз построив плот

В заманчивой шляпе, бездомный и дикий,
я вышел на улицу в семьдесят лет.
Меня распознать невозможно. Поэтому
я рядом таскаю портрет.
На нем — удивительной силы попутчик,
как я, но седой и без глаз.
И подписи нету к портрету. Поэтому
я также таскаю блокнот.
В блокноте — стихи о прекрасной медведице,
которая сверху лежит.
Но это не понято всеми. Поэтому
я рядом ношу перевод.
В моих переводах нет строчек о партии,
которую Карпов сыграл,
и все непонятно для слуха. Поэтому
я также таскаю словарь.
Словарь — это средство быть вовсе непонятым,
однако работать и жить.
И я проживаю в сугробе на улице,
похожей на русский язык.

Как только новые порядки
На родине моей настали —
О, чудо! наступили святки
И люди ряжеными стали.

Костюмы старого режима
Не стали гражданам годиться,
Всех повлекло неудержимо
В иное платье нарядиться.

Вся Русь по-новому одета,
Чертовски пестрый маскарад!
Погромщик принял вид кадета,
А кто теперь не демократ?

Республиканцем стал охранник,
Социалистом стал палач,
Зане тюремный хлеб — не пряник
                  И не калач.

Надоели мудрецы,
надоели интриганы,
надоели подлецы,
надоели хулиганы,
надоела пустота
магазинов продуктовых,
надоела простота
постовых и участковых,
надоел социализм,
надоели депутаты,
их словесный онанизм,
их палаты и дебаты,
надоело что ни час
озираться озверело…
…Господи, помилуй нас —
все на свете надоело!

Гадает матушка Москва:
Какая будет голова?
Но — по словам людской молвы
И ждать не нужно головы:
Порядки наши так убоги,
Что все твердят: «Давай Бог ноги!»

Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась,
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.

Я спросил его: — Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство? —
Он ответил: — Никогда!

Я сказал: — В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда.
Все же буду я любимым? —
Он ответил: — Никогда!

Я сказал: — Пусть в личной жизни
Неудачник я всегда.
Но народы в коммунизме
Сыщут счастье? — Никогда.

И на все мои вопросы,
Где возможны «нет» и «да»,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным: — Никогда!

Я спросил: — Какие в Чили
Существуют города? —
Он ответил: — Никогда! —
И его разоблачили.

Поглядеть велит сам бог нам
На сирень перед окном,
Потому что передохнем,
Если не передохнем!

Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.

Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших еще в обращение.
И еще я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.

Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых,
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.

На земле никому не тесно,
Не дерется с народом народ.
Скажут — это неинтересно,
А по-моему, наоборот.

Оплывшие снега,
застывшая вода,
чужие берега.
Удобная среда

для вызреванья и
для вымерзанья слов.
Чужие ли, свои
остались? Крысолов,

проездом, просвистел
на дудочке куплет,
и город опустел
на десять тысяч лет.

И снова день закроется, как книга,
дочитанная до последней точки.
По радио последние известия
читаются, сейчас объявят полночь,
двенадцатый удар разделит время
на то, что было, и на то, что будет,
ночная птица по стеклу черкнет.