Александр Минкин - Президенты RU
Это же сказка, что жителей стало на три миллиона меньше, а электорату на три миллиона больше. Это старая сказка. Во времена Чичикова она называлась «ревизская сказка». Чтобы увидеть будущее более наглядно, постройте график: одна линия – жители, другая – избиратели, и продлите их по шкале времени. Увидите: линии пересекутся. Это случится в тот момент, когда электората станет больше, чем жителей. Это и будет торжество мертвых душ и ревизских сказок. Это будет окончательная победа Центрального Наперстка.
P.S. Потом был суд. Длился он долго. Пресса о нем молчала как убитая. Если бы в Америке судили избирательную систему, сотни журналистов дрались бы у входа в суд. А тут мы были втроем: адвокаты Гералина Любарская и Андрей Муратов и автор. Мы победили, мы доказали, что выборы у нас фальшивые.
Молодые людоеды
30 ноября 2001, «МК»
Мы всё еще на переломе. Вертикаль уже пронзила облака, сияет как солнце, а горизонталь мерзнет у лопнувших батарей, объявляет голодовки.
Некоторые все еще надеются, что вот-вот к управлению придут молодые, по-новому мыслящие, и Россия наконец…
А тут вдруг случайная встреча. Случайный разговор. Двум моим собеседникам двадцать один год. Они бакалавры, окончили Высшую школу экономики, теперь учатся там на магистров. Убеждений своих не скрывают. На столе включенный магнитофон. Собеседники его видят, предупреждены, что идет запись. Говорит почти все время Антон, Анна вступает редко.
Александр Минкин. Страна немыслимо богата… И все плачут, что нищета. Учителя плачут, врачи…
АНТОН. Если человек чувствует себя нищим, он должен более активные позиции занять, а не плакать.
А. М. Огромный слой населения, который справедливо жалуется на нищету, – учителя. В России тридцать миллионов детей. Им нужен, соответственно, миллион учителей. Допустим, учителя ушли в челноки или умерли с голоду. А кто будет учить детей? Вы говорите, если человек жалуется на нищету, пусть меняет профессию. Получается, что образование – лишнее? Образование умирает…
АНТОН. Само собой. Население это понимает. Учителя начинают утекать в другие отрасли. Если сейчас у нас 80 % имеют высшее образование, то в конечном итоге будут иметь высшее образование 40 %. Одиннадцать классов сейчас заканчивает 90 %, будут заканчивать 50 %. Они не будут учиться, действительно. Обязательной будет семилетка. За станок можно поставить человека без высшего образования и даже без среднего. Образованием должна заниматься фирма. Если она хочет получить большую отдачу от человека, она будет вкладывать бешеные деньги в образование своих работников.
А. М. Фирма не заинтересована ни в населении, ни в образовании, она заинтересована в своем коммерческом успехе, правильно? Но станки уже давно крутятся автоматически. У станка стоять не надо. Фирма себе выращивает специалиста, двух, трех. Это не значит, что вся округа будет взята фирмой на обучение, на здравоохранение…
АНТОН. Есть рынок труда, есть фонд заработной платы. Если население сократится, фонд останется таким же. Заработная плата вырастет. То есть сначала мы сожмемся, а потом постепенно будем накапливать, накапливать…
А. М. Вы сказали, если сократятся люди, зарплата вырастет. У нас сто сорок пять миллионов людей. Предположим, половина из них умрет. Вы почему-то считаете, что фонд зарплаты останется прежним. Зарплата возникает из производства. Нефтяные скважины, газ… Если умирают историки, лингвисты, то производство не уменьшается.
АНТОН. Совершенно верно. А умрут в первую очередь именно они. Вот мы и видим вымирание учителей, вымирание военных.
А. М. Значит, должны остаться только те, которые бурят скважины…
АНТОН. Естественно, естественно. А потом, когда они смогут накопить себе денег, они купят образование, медицину, и мы не будем делать большие социальные выплаты. Ведь у нас социальные выплаты достаточно большие. Если мы их сократим, что у нас произойдет?
А. М. Если перемрут историки и пенсионеры…
АНТОН. Мы на них не будем деньги тратить.
А. М. Это хорошо или плохо?
АНТОН. Это плохо, но сейчас у общества не хватает денег на развитие.
А. М. И что мешает этому развитию?
АНТОН. Историки. Абсурд, но такова действительность. Мои рассуждения, может быть, наивны, они, может быть, действительно жестоки. Но ничего не поделаешь. Я другого выхода просто не вижу.
Антон, объясняя, каким способом надо наладить в России счастливую жизнь, каким способом перескочить к богатству, даже не предполагал, что почти дословно цитирует «Бесов» Достоевского.
ВЕРХОВЕНСКИЙ. Как мир ни лечи, все не вылечишь. А срезав радикально сто миллионов голов и тем облегчив себя, можно вернее перескочить через канавку…
Если «срезать» историков, лингвистов, пенсионеров, то и врачи, что их лечили, тоже станут не нужны. Сколько квартир освободится! А дети историков? Устранять с родителями или отправлять в детдом?
Трудно жить молодым экономистам, видя вокруг толпы лишних людей, мешающих общему счастью.
Вот бакалавры и мучаются вопросами: сколько оставить? Половину? Треть? Как отобрать достойных? А ведь следом возникнет другой вопрос: как уморить недостойных? Стрелять? – неконституционно. Голодом? – это ж сколько придется ждать.
Хотелось понять: этот Антон уникум или норма? Я попросил его устроить встречу с однокурсниками. На этот раз бакалавров было семеро. Мы обсуждали детали, нюансы…. В чем-то они с Антоном согласны, в чем-то нет. Но мысль о десятках миллионов лишних людей не вызвала у них ни ужаса, ни даже удивления.
На прощание я спросил: «Ребята, вы “Бесов” Достоевского читали?» – «Нет». – «А “Три сестры” Чехова?» – «Нет». – «А “Вишневый сад” Чехова?»
Оказалось, что «Вишневый сад» они «подробно проходили».
Может, они запомнили только молодого купца Лопахина, который удачно купил вишневый сад, чтобы вырубить его, нарезать землю на участки и выгодно продать дачникам. Но в «Вишневом саде» есть и другие герои.
ЯША (молодой лакей). Надоел ты, дед. (Зевает.) Хоть бы ты поскорее подох.
Это Яша – Фирсу, восьмидесятилетнему старику. А почему нет восклицательных знаков? Зачем вставлено «зевает»? Чехов, видимо, опасался, что актер станет изображать ненависть. Чехов знал, что глубокое равнодушие страшнее.
Не скинхеды, не застекольные уроды[175]… Симпатичные, умные, учатся в Высшей школе экономики – элитном престижном заведении. И повторяю – не дети, им третий десяток. Почему они не читали главных книг?
Они, конечно, стараются обойтись без грубых слов. Вместо «люди сдохнут» говорят «население сожмется». Вместо «умрут люди» – «умрут профессии». И все же за красотой своих выражений они, видимо, чувствуют что-то людоедское. И потому иногда оговариваются: мол, «мои рассуждения жестоки, но ничего не поделаешь, другого выхода нет». В эти моменты кажется, что бакалавры вот-вот начнут пританцовывать, напевая из «Трехгрошовой оперы» Брехта:
Мы рады бы устроить рай земной —
Да обстоятельства всему виной!
И мы бы не были черствы, —
Да обстоятельства не таковы!
АНТОН. Был социалистический строй, не было рыночных отношений. Тенденция была нехорошая. С начала 80-х годов – нарастающий дефицит продуктов питания…
А. М. Никто не спорит. И в Москве приходилось иногда стоять часами за сыром, причем никакого выбора.
АНТОН. А почему? Потому что не было института рыночных отношений! У человека был один сорт сыра, да еще и очередь. У человека не было возможности выбора.
А. М. Теперь много сыра и очереди нет. Улучшилась жизнь?
АНТОН. Улучшилась.
А. М. Продолжительность жизни сократилась?
АНТОН. Сократилась.
А. М. Так жизнь улучшилась или ухудшилась?
АНТОН. Это нужно смотреть с точки зрения социальных и этических норм.
А. М. Каких «этических»? Скажите, люди стали больше жить или меньше?
АНТОН. Меньше.
А. М. Это говорит о том, что жизнь улучшилась?
АНТОН. Ухудшилась.
А. М. Но вы только что сказали, что она улучшилась.
АНТОН. С точки зрения рынка она улучшилась, потому что у меня есть выбор. Если сравнивать систему сегодняшнюю и систему социалистического строя, я считаю, что так лучше.
А. М. Был один сорт сыра и большая очередь. Но продолжительность жизни была больше. Сейчас сыра много, очереди нет, но продолжительность жизни меньше. Жизнь улучшилась или ухудшилась?
АНТОН. Теперь вы мне ответьте. Что выберете: будете сидеть два часа в темной-темной комнате, неподвижно, скрученный ремнями, или вы в течение одного часа посмотрите кучу фильмов, сходите в ресторан, на дискотеку…
Современники страшно ругали Достоевского за то, что в «Бесах» он нарисовал Петрушу Верховенского (молодого революционера) абсолютным негодяем. Орали, что это не портрет, а злая выдумка, карикатура. Но вот живой симпатичный русский бакалавр задал тот самый вопрос, который сто пятьдесят лет назад задавала «карикатура».
