Борис Мансуров - Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская
Возмущенный отказом печатать его стихотворения в газетах «Труд» и «Правда», Пастернак 5 мая 1944 года вновь пишет письмо Щербакову с прямым напоминанием о «святой троице», назначенной Сталиным стать глашатаями эпохи:
Дорогой Александр Сергеевич! Опять пишу Вам, простите. Трудно, трудно. Со мной обошлись как с мальчишкой. Я много работал последнее время… То, что было крупно и своевременно у Блока, должно было выродиться и обессмыслиться в Маяковском, Есенине и мне (выделено мною. — Б. М.). Это тягостный процесс. Он убил двух моих товарищей и немыслимо затруднил мою жизнь, лишив ее удовлетворенности. Этого не знают наши подражатели. Каково бы ни было их положение, все это литературная мелочь, незатронутая испепеляющим огнем душевных перемен, умирания и воскресений.
Вернемся к роли Евгения Борисовича в деле разоблачения пагубной роли Ольги Ивинской в жизни и творчестве Пастернака. Митя, собравший обширный материал о Пастернаке, говорил мне:
— Сравнение утверждений и положений из сочинений Евгения Борисовича о папочке, написанных в разный период, показывает многочисленные мистификации и выдумки автора. В «Материалах для биографии» (1989) и в статье в журнале «Новый мир» (1990), написанных Евгением Борисовичем при жизни Ивинской, автор даже не упоминает о предсмертном наказе Пастернака сыновьям. Об этом написала мама в своей книге, которая вышла в России в 1992 году. О предсмертных словах Пастернака сыновьям рассказала маме медсестра Мария Кузьминична, находившаяся 30 мая 1960 года у постели умирающего поэта.
В 1993 году вышли воспоминания Зинаиды, где она пишет: «Шура присутствовал при Бориной смерти и слышал, как он, прощаясь с детьми, сказал, что дал распоряжение за границу и обеспечил детей». В воспоминаниях врача Анны Голодец (опубликованы в 1993 году), которая в мае 1960-го постоянно находилась на Большой даче при Пастернаке, написано: «Примерно в 23 часа 30 мая 1960 года взгляд Бориса Леонидовича стал затуманиваться. Позвали сыновей».
Только после этих публикаций Евгений Борисович написал в биографии Пастернака (1997): «Вечером 30 мая он ясным голосом вызвал нас с братом, чтобы проститься. Он сказал, что закон защитит нас как законных наследников, и просил оставаться безучастными к его незаконным, заграничным делам.»
— Трудно понять, — говорил Митя, — кто здесь мистифицирует: Зинаида, ожидающая очередных заграничных денег, или Евгений Борисович, которому советские власти, видимо, гарантировали обеспечение после смерти отца.
О вере в советскую власть сам Пастернак пишет 30 марта 1959 года, после безумных дней нобелевской травли, к Жаклин во Францию: «Железный занавес, неравная борьба одного против всех, выдуманный и искусственный мир, возникший некогда из буйного помешательства школьников, чтобы превратиться в бешенство недоучек — скажите, на что реальное, логичное, вообразимое можно рассчитывать в этом враждебном мире всеобщего бешенства и озверения?»[345]
В 1998 году в Париже Вадим говорил мне о «неминуемости расплаты Евгения Борисовича за предательство отца, за утаивание предсмертной воли Пастернака и сознательное вранье в адрес Ивинской, за раболепие перед мрачным ЦГАЛИ».
Хорошо помню, как в начале марта 2003 года неожиданно позвонил мне Митя и просил приехать, сказав, что покажет нечто интересное. Когда я приехал, Митя протянул мне газету «Московские новости», № 5 за 2001 год, которую ему прислал инженер, прочитавший книги Ольги Всеволодовны, Ирины и Евгения Борисовича и заинтересованно следивший, как он сообщал в письме, за ходом суда за архив Ивинской.
Автор письма возмущался: «Удивлен позицией Евгения Борисовича Пастернака, который должен защищать волю отца — вырвать из когтей КГБ и отдать Ивинской то, что ей посылал сам Пастернак. А, судя по публикациям самого Евгения Борисовича, видно, что он действует заодно с ЦГАЛИ. Стыдно за него, но раскаянья от него ждать не приходится. Потому груз стыда, видимо, лег на плечи сына Евгения Борисовича Пастернака — Петра, интервью с которым приведено в „Московских новостях“».
Инженер прислал Мите эту газету. Я стал читать интервью журналиста Катерины Кронгауз с внуком Бориса Пастернака — Петром Пастернаком, который родился в ноябре 1957 года. Название статьи-интервью — «Искусство ненужных вещей» в рубрике «Маргиналы». Журналист пишет:
Внук Бориса Пастернака, неудавшийся живописец, нигде не работающий строитель Петр Пастернак — культовый персонаж современности. Он живет в квартире с обваливающимся потолком и ездит на уазике. В комнате все заставлено и завешано. <…> Под столом пень с ручкой. <…> Посреди комнаты помойное ведро и сильный запах табака. Одно кресло, детский стульчик и табуретка, на которой стоит баночка с водой.
На стульчике сидит Петр Пастернак. Человек 43 лет, в старых джинсах, на которые он стряхивает пепел «Беломорканала», в грязной майке и старых коричневых сандалиях на синие носки.
Договорились беседовать не более полутора часов. Весь разговор Петр крутил гвоздик на маленькой пружинке. Петр рассказал:
— Я никуда не хотел, то есть не знал, куда поступать. Родители нашли знакомых в институте МХАТа. Там есть постановочный факультет. Служил в Алабинском кавалерийском полку писарем, демобилизован рядовым. Армия — самое ужасное время. Людям абсолютно нечем себя занять, они от этого звереют. <…> На два года занял пост главного художника в театре Марка Розовского. По истечении договорного срока уволился.
— Почему вы ушли из театра?
— Потому что я не умею работать с людьми. Мне очень скучно присутствовать при рождении истины в споре.
— Интервью давать тоже скучно?
— Ну, не знаю!.. Да! То есть вам интересно — я рассказываю. С 1991 года вынужден заниматься строительством кабаков.
— Строить клубы — прибыльное дело, но не для Пастернака. Он не умеет зарабатывать. Потому что скучно. Родители помогают?
— Да, конечно. Это самое главное, что у меня есть…
— Пастернак опять начинает крутить гвоздик. Я задала не тот вопрос.
— Дело в том, что это не то, что они заработали сами. Это то, что заработал Борис Леонидович. Это проценты от публикаций. И потому я скрепя сердце, за то, что вожу их на машине, помогаю с ремонтом, время от времени хожу за них в магазин, со стыдом, но во всех случаях, когда попадаю в трудную ситуацию, обращаюсь к ним.
— Почему у вас столько непонятных вещей в комнате? Пень с ручкой, коробка с использованными карандашами?
— Это не пень, а колода. На ней дрова рубят. А это музей карандашей. Знаете, у монахов есть такой грех — мшелоимство. Когда в монашеской келье много никому не нужных вещей. Все, что мне нравится и что у меня есть, в принципе никому не нужно.
— Какое странное печальное интервью внука знаменитого на весь мир поэта, — сказал я по прочтении статьи Мите.
— Взгляни на его фотографию, — ответил он. Фотография Петра в позе потерянного и растерянного человека была напечатана в газете. — Он так глядит, будто знает, что дед запретил дать ему имя Борис. И Петр адресует Евгению Борисовичу немой вопрос: «Ведь ты все время называл деда папочкой — так почему ты мне не дал имя Борис?» Видно, Бог грехи нераскаявшихся родителей, живущих во лжи, всей тяжестью взваливает на души их детей, — с грустью произнес Митя.
Как я уже сказал в вводной главе книги, после гневного письма Мити в адрес Евгения Борисовича его агрессивность против Ивинской резко возросла. Его хамская реплика в ее адрес, прозвучавшая в фильме Рязанова о Пастернаке, возмутила даже всегда сдержанную миротворицу Ирину. В феврале 2004 года она пишет Рязанову:
Вам, замечательному мастеру в изображении нюансов человеческой психологии, должно быть понятно, насколько приятно нам с братом услышать из уст Евгения Борисовича, что «каждый раз, возвращаясь от Ивинской, папочка принимал горячую ванну». Пусть это останется на его совести, говорит о его уме и вкусе. Но разве нельзя было откорректировать материал, отказаться от такой вопиющей пошлости?
Речь Мити, рассказавшего мне об этом письме, была более чем несдержанной.
Очередные открытия сделала Ирина, прочитав в 2005 году книгу, которую выпустили Евгений Борисович и Елена Владимировна Пастернак (см.: Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам. — М.: НЛО, 2004). Здесь уже имел место явный подлог, понятный даже школьнику.
Ирина написала Евгению Борисовичу критическое письмо, которое я начал цитировать во вступительной главе книги. Приведу его в более полном виде, чтобы показать широту деятельности Евгения Борисовича в постоянных попытках дискредитировать и оболгать Ольгу Ивинскую.
Ирина пишет, приняв форму обращения к субъекту из письма Надежды Надеждиной к Лидии Чуковской, также клеветавшей на Ивинскую.
