П Уваров - Аженская комунна в описании В И Райцеса
18 августа главный судья сенешальского суда приказал в 24 часа изгнать "бродяг" и запретить принимать их на постоялых дворах. Но это не возымело действия, поскольку бродяг поддерживали многие "люди коммуны". " В настоящее время, - писал торговец Пьер Дебос, - вряд ли в городе найдется хоть один благонамеренный человек, который осмелится возразить лишь словом самому отъявленному из городских мерзавцев". Некоторые состоятельные люди поговаривают, что если это будет продолжаться, "они покинут город и перевезут свое имущество в другое место, опасаясь, что здесь их будут грабить и притеснять многие из тех, кто присоединились к названным сборищам". Особенно тревожно было тем, кто не входил в синдикат коммуны, но призрак грабежей встал перед глазами и состоятельных "людей коммуны". И перед этим призраком начинало отступать желание свести счеты с консульской олигархией.
Город - замкнутое пространство и потому контроль над воротами играл огромную роль. Достаточно дать приказ, как это было в начале восстания, и никто из консулов не мог покинуть город. Пока ворота под охраной, горожане могут спать спокойно... Но тем сильнее был их страх перед внешними врагами и перед тем, что они тайно проникнут в город. И тогда - неизбежные грабежи и гибель устроенного, охраняемого городского правопорядка. Постоянное опасение предательства, в результате которого внутренние враги (будь то предатели - консулы или "самые скверные парни") впустят в город врагов внешних (будь то солдаты или "бродяги и разбойники"), приобретало характер невроза.
Удивительное дело - но источники умалчивают о том, как закончилось аженское восстание. Мы знаем только, что 17 сентября прибыла новая следственная комиссия. Книга консульских счетов упоминает о выплате суммы в 168 ливров "для содержания солдат из роты сеньора де Лотрека, явившихся в город сопровождать сеньора д'Этиссака и других королевских комиссаров".
Итак, в сентябре случилось как раз то, чего так панически боялись в августе - в город введены войска. Впрочем, судя по выплаченной сумме, отряд был совсем маленьким, и горожане при желании могли оказать ему действенное сопротивление. Дело было в том, что августовская тревога была ответом на насильственные действия Бордосского парламента, на арест депутатов коммуны. Надежды на мирное разрешение конфликта тогда рухнули, и позиции "умеренных" ослабли. Но на рубеже августа и сентября в Ажен из Парижа вернулась делегация коммуны во главе с шевалье де Ла Форсом. Результаты их поездки были расценены как положительные, ведь король согласился подключить к делу свой Большой совет. Надежды на благоприятный исход вновь возродились, умеренные снова руководили городом, и никто уже не думал сохранять бдительность. Городу было просто не до того, все чествовали шевалье де Ла Форса - у его дома играли трубачи и барабанщики, аженцы подносили ему куропаток, называя его подлинным "правителем" города и сравнивая с Моисеем и Иосифом.
Но радоваться было нечему. Откомандированный в Ажен советник Большого королевского совета Николя Бойе сразу солидаризировался с позицией Бордосского парламента. Впрочем, когда появились солдаты, подавлять уже было нечего. Восстание угасло, исчерпав резервы горения.
В ходе работы следственной комиссии, преобразованной затем в чрезвычайный трибунал, число обвиняемых выросло до 124 человек. Помимо заводил смуты Клерге и Байонне (Броссе удалось скрыться) и руководителей легальной оппозиции, к ответственности привлекали и людей вполне случайных, просто потому, что кто-то из свидетелей запомнил именно их. Стереотипные вопросы следствия касались участия в главных сходках, сбора денег на нужды коммуны, вооруженное патрулирование. Виновным инкриминировался "шумный мятеж с узурпацией и использованием прав магистрата", насилие над консулами, аресты должностных лиц, ночные шествия, призывы к расправе, круговая порука, битье в набат.
Наиболее серьезные наказания понесли Клерге и Ле Байонне, виновные в арестах "пленников коммуны" утром 3 июля. Их приговорили к публичному покаянию в ратуше и перед собором (то есть на месте преступления), к бичеванию на перекрестках, к штрафу в 25 ливров и изгнанию из пределов королевства. К покаянию и бичеванию и изгнанию были приговорены пятеро "скверных парней" из числа земледельцев и подмастерьев, которые были особенно активны 3 июля. Судовщик Антуан Шарль (который вечером 2 июля шел со шпагой во главе шествия коммуны) уплатил крупный штраф в 150 ливров. Некоторых приговорили к изгнанию из пределов сенешальства на пять лет с уплатой штрафов и поражением в правах (оппозиционные нотариусы объявлялись пожизненно неизбираемыми на консульские должности). 71 горожанин отделался только штрафами, чья величина соотносилась не только со степенью вины, но и с материальными возможностями подсудимых - ведь городу нужно было покрыть огромные судебные издержки.
Приговор был сравнительно мягким, поскольку человеческих жертв и погромов удалось избежать. Судили не коммуну, а восстание -руководители коммуны отделались легкими наказаниями.
Однако на этом дело не кончилось. В мае 1515 г. выяснилось, что все изгнанники вернулись и спокойно разгуливают по городу. Сам факт возвращения "навечно изгнанных" был делом вполне обычным для правосудия того времени, но вот то, что они вновь произносят угрозы, обеспокоило власти. Лейтенант губернаторского конного отряда распорядился схватить рецидивистов, но большая часть из них успели скрыться. На сей раз арестованных держали в загородном замке. Среди них оказались Клерге, Ле Байонне, дель Гаррик, Любэ и Десанти по прозвищу Ле Трипье - "Требуха". Мотивы возвращения осужденных были весьма показательны.
Клерге показал, что в момент оглашения приговора он находился в местечке Сериньяк, что в одном лье от Ажена. А по судебным документам выходило, что он был арестован на время ведения следствия и подвергся публичному покаянию и бичеванию. Затем он перебрался за 4 лье - в Нерак и там работал на виноградниках, но нужда заставила его вернуться: "Я старый человек и не могу добывать кусок хлеба в другом месте, кроме Ажена... В Нераке все дорого - коровы там стоят столько, сколько у нас быки". К тому же ходили слухи об амнистии.
Любэ и Ле Байонне также объяснили свое возвращение дороговизной (последнему надо было кормить жену и шестилетнего ребенка) и надеялись на помилование по случаю воцарения нового короля и примирения его с папой Римским. Бернар дель Гаррик вообще продолжал жить в пригороде и как прежде ходил в Ажен, вовсе не считая себя изгнанным. Десанта покинул Ажен лишь после прямого приказа судьи, а затем жил в Бордо где, как и прежде, кормился поденной работой, а потом вернулся, прослышав про амнистию.
Чем закончился этот судебный процесс - неясно. Сохранился лишь черновик протокола поименного голосования асессоров. Клерге и Ле Байонне грозила смертная казнь, остальным - пожизненное изгнание. Но утвердил ли губернатор это решение, мы не знаем.
Что же не устраивало аженцев в городе к моменту начала восстания? Жалобы коммуны наиболее подробно были изложены в показаниях, собранных в июле королевским комиссаром Ириссоном, и представляют определенный интерес для характеристики "морфологии власти" в городе.
"Вот уже 30 лет, как консулы названного Ажена связаны между собой кровным родством или браками. В настоящее время городом правят две "банды", которые не выпускают должности из рук... хотя в городе найдется немало мудрых, скромных и добродетельных людей, способных управлять так же или еще лучше".
Группировка королевского казначея Пьера Ломбара, вот уже двадцать лет имеет в консулате по меньшей мере одного представителя. Это или он сам, или его племянники, зятья, свояки, а в 1512 году консулом даже стал его слуга. При вступлении в должность с консулов | якобы брали клятву вернуть ее по истечении срока прежним владельцам, пользуясь системой кооптации.
Аженцы ссылались на примеры соседних городов - Кагора, Монтобана, Перигё и Сарлата, "где консулов выбирали из людей всех сословий, состояний и занятий, и то же следует сделать в Ажене в силу его кутюм и соизволения короля".
Особую тревогу вызывало постоянное присутствие королевских чиновников в магистрате. "В этом причина того, что простонародье и бедняки не смеют жаловаться на названных консулов и не могут найти защиты у правосудия".
По мнению горожан, консулов прежде всего привлекали налоговые льготы. "Будучи наиболее богатыми, они вместо того, чтобы нести бре- мя налогов, освобождаются от тальи, издержек и податей. А прокурор и казначей вместе владеют большей недвижимостью, чем 20 других горожан вместе взятых, но они не несут бремени тальи и налогов".
Просопографический анализ подтверждает справедливость высказанных обвинений. Из 109 консулов, занимавших должности с 1481 по 1515 г. можно выделить ядро магистратуры: 23 человека, избиравшихся свыше трех раз. Примерно через три-четыре года (а после негласного увеличения срока консулата до двух лет - через четыре-пять лет) в списках возобновляются те же имена консулов. Видимо, это и называлось "клятвой вернуть должность прежнему владельцу".
