Литературка Газета - Литературная Газета 6258 ( № 54 2010)
«Благодаря отмене превентивной цензуры, смог во многом состояться «Серебряный век» русской культуры, – замечает автор книги. – Преследовались тогда в основном политические брошюры, призывавшие к насильственному свержению государственного строя… Примерно в половине случаев суд присяжных оправдывал книгу и её издателя. Более или менее свободно выходили социал-демократические (включая большевистские) книги и брошюры, в том числе и самого Ленина». Но по-прежнему «поэты-сатирики того времени, не подозревая, что ждёт их спустя десять–двенадцать лет, не жалели красок для обличения цензоров и цензурных правил».
А ждал их Декрет о печати, подписанный Лениным на третий день после Октябрьской революции. «Любая оппозиция в печатном слове стала невозможной, – пишет Блюм. – Вовсю свирепствовали учреждения с устрашающими названиями: «Ревтрибунал печати», «Военно-революционная цензура»… Их ведению подлежали «преступления и проступки против народа, совершаемые путём использования печати… «Ревтрибунал печати» работал рука об руку с Чрезвычайной комиссией – ЧК, наводившей ужас».
Характерный штрих – российские либералы и демократы даже в этой ситуации не видели разницы между царским самодержавием и большевистской властью. Сравнивали цензуру времён сидящего в заключении в Тобольске и ожидающего смерти Николая II с цензурой Ленина. И считали, что это одно и то же.
История цензуры советской эпохи занимает основную часть книги. 6 июня 1922 года было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит РСФСР) – «универсальный механизм предварительной и карательной цензуры». Главлит должен был предварительно просматривать все предназначенные к публикации произведения, составлять списки произведений, запрещённых к опубликованию. Без разрешительной визы Главлита и его местных органов печатать что-либо запрещалось. В секретных инструкциях говорилось прямо: «Главлит в области художественной литературы, по вопросам искусства, театра и музыки ликвидирует литературу, направленную против советского строительства». Вот так ясно – ликвидирует.
Главлит предусмотрительно позаботился и о самом себе, окружив свою деятельность покровом глубочайшей тайны. Писать что-либо о «методах и формах цензурной работы» строжайше запрещалось. Сами цензоры для большинства советских граждан были фигурами мистическими. Автор книги приводит «Перечни сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР», поражающие своей обнимающей все стороны жизни подробностью. Создаётся полное ощущение, что за их пределами не существует уже ничего живого. Засекречивается всё и вся. Включая, например, «план экспорта груздей из Псковской области».
Бдительность цензоров превращалась в абсурд, порождавший массу анекдотов. Даже уже в более или менее «вегетарианские» послевоенные времена в 1954 году Главлит по поручению Хрущёва разрабатывает правила передачи метеопрогнозов по радио в открытом порядке – «на период не более 5–7 суток по следующим важнейшим для сельского хозяйства элементам: температуре, заморозкам, осадкам, сильным ветрам без указания направления…». Видимо, по логике Главлита знать направление ветра были достойны только сильно руководящие товарищи.
Примеры такого рода и свойства любознательный читатель найдёт в книге Блюма в пугающем изобилии. Однако, оправившись от первого впечатления, можно задуматься и в несколько ином направлении.
Например, нельзя не признать, что при всём ужасающем давлении цензуры русская культура дала миру изумительные творения. Да и искусство советской поры блещет именами и достижениями, истинное значение которых мы уясняем для себя сегодня, на фоне имён и достижений времён бесцензурных.
Люди сведущие к тому же отметят, что в послесталинские времена советские деятели искусства умели и договариваться с цензурой, и обходить её. Не то чтобы всегда, но способы были. К тому же цензурные придирки создавали творениям и произведениям тот ореол запрещённого плода, который столь сладок и притягателен. Придавали значимость, порой и совершенно незаслуженную. Что во времена бесцензурные стало совершенно очевидно.
И ещё два наблюдения. Блюм считает, что «опасность восстановления «Министерства правды» сохраняется». Однако эпоха глобального Интернета делает эту опасность трудноосуществимой. К тому же власть теперь спокойно терпит критику и разоблачения в печати, которые просто тонут в безграничном море информации. Разоблачений столько, что они попросту обесценились. А говорить о гонениях на серьёзные книги с их мизерными тиражами и вовсе не приходится. Издавай – их всё равно сожрут гламурные детективы и прочая белиберда, которую насаждает свободный рынок.
Второе наблюдение вот какое. Борьбу с цензурой за абсолютную свободу слова российские художники вели ещё и потому, что считали её благодетельной для отечества. Как выражался Радищев, «обширна и беспредельна польза вольности печатания». В ХХ веке были два исторических мгновения такой полной вольности, когда печать стала практически бесконтрольна, – в 1917 году и в начале 1990-х. Оба раза пир свободы почему-то обернулся не благоденствием, а развалом государства и неисчислимыми жертвами. Согласитесь, тут есть над чем задуматься.
Игорь МИТИН
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии: 04.02.2010 13:31:10 - Евгений Яковлевич Голоднов пишет:
В начале было СЛОВО...
Много не стану глаголить, ибо,думаю, все приоритеты нравственные давно уже определены в Книге Книг - в БИБЛИИ. Помните,конечно, что "в начале было СЛОВО и СЛОВО было у БОГА". Не хочу прослыть ретроградом, но в частности, НАРОД РОССИЙСКИЙ оказался не совсем подготовленным к демократическим свободам СЛОВА, тем паче - к ИНТЕРНЕТСКОЙ СТИХИИ, а ведь ИНТЕРНЕТ - ИСКУШЕНИЕ!!!
Задолго до приговора
Литература
Задолго до приговора
ОБЪЕКТИВ
Максим Кантор. В ту сторону : Роман. – М.: ОГИ, 2009. – 256 с.
Считайте, что цели мои – избыточно честны, говаривал незабвенный Штирлиц. Его слова вполне применимы к новой книге Максима Кантора, постепенно приучившего нас к мысли, что художник в нём благополучно уживается с писателем.
«Миновало двести лет со времени нашествия либерального Запада на косную Россию, того нашествия двунадесяти языков, что описано Львом Толстым. Двести лет назад прогрессивный Запад, воплощённый великим Наполеоном, человеком с волей, фантазией, талантом, пришёл в Россию – а та, не оценив его по заслугам, прогнала. Прошло двести лет, и новое либеральное нашествие прогрессивного Запада затопило Российскую империю и, не встречая практически никакого сопротивления, размыло империю до основания. И это нашествие – в отличие от наполеоновского или гитлеровского – сопротивления не встретило». Это из дебютного произведения М. Кантора, «Учебника рисования», поразившего в своё время литературную общественность как объёмом, так и обилием неожиданных формулировок.
Новую книгу уже успели окрестить приговором либерализму. А также апологией нонконформизму. Несомненно одно – это очень настоящая книга и о настоящем человеке в исконном смысле этого слова. На фоне ужасающего количества постмодернистских поделок она выглядит белой вороной. «Кантор не стебается, он – единственный, как Толстой, говорит с читателем на уровне глаз, тем густым басом, который мы так часто слышим, перелистывая страницы «Войны и мира» и «Воскресения». Кантор, за всеми шуточками и пародиями, бесконечно серьёзен и не боится это показать» (Исраэль Шамир). С ним солидарен Лев Данилкин: «В общем, если вы верите, что наипервейшая функция литературы – говорить правду о том, что происходит за пределами книг, отражать, осмысливать и структурировать злобу дня, то вам сюда».
Но именно эта правдивость и серьёзность, по мнению других, является недостатком, и очень большим: «Впечатление, которое оставляет роман… – скорее чувство неловкости, вызванное человеческим документом. Вроде чужого письма, которое мы по случайности прочитали» (Варвара Бабицкая).
У Кантора что ни фраза, то диагноз или приговор: «Западный мир вёл наглую и жирную жизнь, набирал кредиты, которые должны были бы отдавать его наследники – если бы таковые наследники народились. Но до наследников дело не дошло, Запад умирал бесплодным напомаженным стариком». – «Ведь совсем необязательно, чтобы твёрдая рука секла или сдирала шкуру, – твёрдая рука может, например, покровительственно трепать по щеке». – «Отделить грех от добродетели очень просто. Но куда больше противоречий внутри самой добродетели». «Причина Первой мировой войны в том, что всем была нужна Вторая мировая». И уж совсем не смешно выглядит оглашение того исторического факта, что бессмысленно мотавшийся по русским степям бронепоезд генерала Деникина назывался «Единая Россия».
