Андрей Цаплиенко - P.O.W. Люди войны
– Ты что-нибудь слышал? – спрашиваю Вадима.
– Кажется, да, – взволнованно отвечает оператор.
Мы двинулись в сторону гостиницы. Я понимал, что человека нужно доставить в ближайший госпиталь, и для этого нужна достаточно большая машина, универсал или джип с просторным багажным отсеком и широким задним сиденьем. Такая была у съемочной группы Ройтерз. Я набрал телефон Маню, оператора Ройтерз.
– Послушай, Маню, тут человек ранен, его надо отвезти в госпиталь, сможешь мне помочь?
– Что нужно? – напряженно ответил Маню.
Эммануэль Браун, которого все коллеги называли не иначе как Маню, был легендой Африки. Пожалуй, ни одна война в западной части континента за последние десять лет не обошлась без его непосредственного участия. Его легко было узнать среди множества операторов, хотя бы из-за того, что любая камера на его плече казалась огромной. В общем, невысокого роста человек. И недюжинной смелости, судя по тем материалам, которые от него получало западноафриканское бюро Ройтерз. Я не сомневался, что Маню не откажет. Но он отказал.
– Машину я не дам, мне нужно снимать здесь, своей командой я рисковать тоже не хочу, это не наша работа – отвозить раненых.
Я слегка оторопел. Маню понял, что сказал совсем не то, что от него ожидали услышать, и заговорил более спокойно.
– Позвони в Красный Крест, в госпиталь, они обязаны прислать «скорую помощь». Пиши телефон.
И он продиктовал номер службы спасения. А время шло. Оно вытекало тонкой красной струйкой из черного тела.
– Алло, это госпиталь? – кричал я в динамик телефона.
– Да, это госпиталь. Что случилось?
– Здесь раненый! Заберите человека! – говорил я.
– Где вы находитесь? В каком районе?
Я назвал адрес нашей гостиницы.
– Побудьте на линии.
Время опять побежало ручейком долгих секунд.
– Вы еще слушаете? – вежливо переспросил голос.
– Да, я все еще на линии, – ответил я.
– Простите, – интонация голоса нисколько не изменилась, – но мы не можем приехать. Вы сейчас на другой стороне линии фронта.
– Но здесь раненый! – закричал я.
– Раненых много, – голос оставался спокойным, – и мы не хотим, чтобы их стало еще больше, если наш персонал попадет под обстрел.
Короткие сигналы в трубке пульсировали вежливым отказом.
– Ну что? – на всякий случай спросил Вадим, хотя и так все было ясно. Женщина в больнице, которой мы примерно так же вежливо отказали в спасении. Человек, расстрелянный у нас на глазах, так и не спасенный нами. Может быть, раненый попрошайка – это наш шанс оправдаться перед собственной совестью. Я понимал, что не должен был просить Маню сделать то, что, возможно, должен был сделать сам. Глупо, спасая одних людей, подставлять под удар совсем других.
– Выгружай вещи из багажника «мицубиси», – сказал я.
– Что-что? – переспросил оператор.
– Выгружай вещи, – повторил я жестко. Жесткость нужна была, скорее, мне самому, чтобы я не отменил собственное решение.
Все наши чехлы, рюкзаки и баулы с техникой мы оставили в кафе, у Скоростной Мари. Я сел за руль и осторожно двинулся к перекрестку, оглядываясь по сторонам. Похоже, тихо. Выстрелы доносятся издалека. Я свернул налево и подъехал к подъезду дома, возле которого лежал раненый юродивый. Но его там не оказалось. Чуть впереди стояла машина Красного Креста. Все же доехали, подумал я и окликнул двух парней в белых балахонах. Один закрывал задние двери фургона, другой садился за руль. Они заметили наш «мицубиси», но подходить не стали.
Я подъехал к «скорой помощи» и, не вылезая из машины, спросил:
– Здесь был человек. Вы забрали его?
– А, это вы нас вызывали? – догадался водитель. – Зря.
– То есть?
– Застрелен.
– Но я был здесь до вас. Он вздохнул.
– Это бывает, – заметил санитар. – Так воздух выходит.
– Он как будто нервно выдохнул, – уточнил я.
– Я же сказал, так бывает, – повторил санитар, и бригада «скорой помощи» оставила нас одних возле бурого пятна. Мухи деловито суетились на асфальте. Нам здесь нечего было делать.
Если я на самом деле хотел спасти этого юродивого, я должен был сразу же, не ожидая ответа Маню и этих парней из Красного Креста, выгрузить свои вещи и положить на их место пробитое тело человека. А потом отвезти его в госпиталь. Хотя бы попытаться спасти несчастного. Но я ждал, желая, чтобы кто-то другой взял на себя бремя помощи.
Боевики выиграли битву за Буаке, и когда бой стих, мы напились. Вадим поспорил с французскими журналистами, что сможет залпом выпить бутылку виски. Он выиграл спор и в качестве приза получил вторую. Ее прикончил я.
Я вышел из кафе, где заправляла Скоростная Мари, и направился к машине. Мне хотелось избавиться от мыслей о женщине в больнице. О расстрелянном мародере. О случайно убитом лоялистами бездомном юродивом. В руках у меня были ключи. Патрис ничего не сказал мне, хотя за «мицубиси» отвечал именно он. Вадим выбежал за мной вслед.
– Ты это зачем? – нетвердо спросил он.
– Я? – так же нетвердо ответил я. – Кататься.
– Тогда я покатаюсь с тобой.
Мы проехались по вероятным маршрутам правительственных бронетранспортеров, которым пришлось, в конце концов, удирать из Буаке. О том, что мы следуем верным курсом, говорил всевозможный военный мусор, то тут, то там встречавшийся нам на пути. Гильзы от патронов крупного калибра, следы выстрелов на стенах домов, остовы сожженных автомобилей на перекрестках. И ни одного человека в мерцающем желтом свете дорожных светофоров. Даже в самые жаркие дни боев за Буаке светофоры продолжали работать, мерцая желтым светом, который, согласно местным правилам дорожного движения, сигналит водителям: «Будьте внимательны». Любому, кто оказывался на открытом пространстве, следовало прислушиваться к пульсирующей просьбе светофоров. В случае опасности следовало уступить дорогу стреляющей бронетехнике. Да и в принципе понимать, что человек с оружием сегодня имеет на дороге преимущество.
Мы затормозили как раз перед группой таких людей.
– Что случилось? – развязно и нагло спросил я, выйдя из автомобиля, и хлопнул дверью. В воздухе пахло чем-то горелым.
– Да вот, поймали в плен жандармов! – сказал кто-то из толпы боевиков. Оператор тут же схватил камеру и бросился в центр толпы. Она расступилась. В центре я увидел потухший костер. Дрова были разбросаны вокруг нескольких бетонных блоков. На серых раскаленных блоках лежали два черных манекена в неестественных позах. Они были привязаны чем-то вроде стальных тросов. Вскоре стало ясно, что черные голые тела – это вовсе не манекены. Все говорило о том, что пленных жандармов привязали тросами к блокам и развели вокруг них огонь. Я моментально протрезвел.
– У тебя классные часы на руке, – сказал мне один из повстанцев. Я в ответ сказал ему что-то довольно резкое. Конечно, это было опасно и глупо, но в тот момент я ничего не мог поделать с собой. Чувство самосохранения работало со сбоями. Но повстанец никак не отреагировал на грубость. Я сел за руль «мицубиси», Вадим рядом. Несколько секунд спустя я услышал, вернее осознал включившимся разумом, что в машине грохочет хард-рок. Динамики включены на полную мощность. Мы катались по Буаке под неистовые рулады соло-гитары. Когда выходили из машины, то магнитофон, конечно, даже и не подумали выключить. Назад, к кафе, где Патрис находился под защитой Скоростной Мари, мы ехали молча и в тишине.
А спустя некоторое время вместе с Грегуаром Деню выехали прочь из Буаке. Усталый повстанец на чек-пойнте не хотел нас выпускать, даже слегка потыкал в живот автоматом в знак того, что, мол, не положено покидать пределы Буаке, но мы уговорили его, упросили пустить поснимать окрестные деревни. Как только блокпост скрылся за излучиной дороги, мы тут же припустили по разбитым проселкам в сторону Ямусукро, а затем Абиджана. Я подумал о том, что с той женщиной из больницы сложно было бы объяснять что-либо на выезде. Повстанцы сразу бы поняли, что на самом деле мы едем в ближайший крупный центр на другой стороне. По дороге встретили мобильный патруль Иностранного легиона.
– А, земляки, – услышал я из открытого джипа.
Парень, сидевший рядом с водителем, представился, но его имени я не запомнил, а запомнил только, что он из Харькова и что он дежурил на радиоперехвате и слушал наши телефонные переговоры. Похоже, это он сообщил своему лейтенанту о том, что украинские журналисты настроены вполне позитивно и им можно позволить снимать в расположении Легиона.
У меня было двойственное чувство по отношению к легионерам. Они прикрывали нас и дежурили на этой дороге, зная о том, что отсюда попытаются прорваться журналисты. Они готовы были вмешаться и открыть огонь в случае, если бы нас попытались задержать силой повстанцы. Но, с другой стороны, легионеры пропустили в город правительственные войска, а значит, жизни тех, кто не дожил до конца этой войны, отчасти и на их совести.
