Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
Что касается советских танковых войск, то они, по оценке компетентного эксперта, маршала бронетанковых войск Полубоярова, как по численности, так и по своему «техническому оснащению, своим организационным формам и своим боевым качествам» превосходили любые зарубежные силы.[27] Это касалось не только непревзойденного среднего танка Т-34 и тяжелого танка КВ, но и так называемых старых моделей — Т-26, БТ-7, Т-28 и Т-35, последние из которых — средний танк Т-28 и тяжелый танк Т-35 — почти по всем боевым качествам и техническим данным явно превосходили немецкие боевые танки моделей III и IV. Да и массовый, произведенный в количестве около 9000 штук советский быстроходный танк БТ-7 еще превосходил немецкий стандартный танк Р-III по вооружению, броне, мощности, скорости и радиусу действий.[28] В отношении вооружения многих разновидностей танка III это относилось даже к легкому танку Т-26. Точно так же поступившие на вооружение с 1940 г. 3719 советских самолетов новейших моделей, истребители МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1, пикирующий бомбардировщик Пе-2 и штурмовик Ил-2, которых было произведено 2650 только за первое полугодие 1941 г., ни в чем не уступали сравнимым немецким моделям, превосходя их уже по своей скорости. Но и более старые советские модели отличались солидными характеристиками и, как известный истребитель Поликарпова И-16 «Рата» (Крыса), вполне могли представлять угрозу и для немецких бомбардировщиков уже в силу своей маневренности. Наконец, и артиллерия Красной Армии, включая многоствольную реактивную установку БМ-13, 76-миллиметровую дивизионную пушку, 122-миллиметровую гаубицу, 152-миллиметровую пушку-гаубицу, отчасти обладала качествами, вызывавшими изумление немецкого командования. Все эти выводы подтверждены и еще подкреплены новыми российскими исследованиями.
Численное и материальное превосходство войск Красной Армии 22 июня 1941 г. вытекает из простого сопоставления сил. Так, в ее состав уже 15 мая 1941 г., как докладывал Сталину Генеральный штаб, входили 303 дивизии, из которых к этому моменту 258 дивизий и 165 авиационных эскадр были сосредоточены для наступления против Германии, Финляндии и Румынии. Вопреки прежним утверждениям, все эти соединения в результате негласного пополнения резервистами уже почти достигли своего мобилизационного штатного состава.[29] Однако число дивизий 303, о котором доложил Генеральный штаб Красной Армии Сталину 15 мая 1941 г., в результате шедшего вовсю формирования новых соединений к началу войны еще более возросло, так что, например, к началу августа 1941 г. только германской и ее союзным армиям противостояли на фронте 330–350 дивизий,[30] что означает совокупную мощь Красной Армии на этот момент, по меньшей мере, в 375 дивизий. 3550 немецких танков и штурмовых орудий противостояли, по российским данным, 14 000–15000 советских танков — число, которое, однако (при совокупном количестве 24 000 танков), наверняка занижено, особенно если учесть, что из 92-х механизированных дивизий (по состоянию на 15 мая) целых 88 были развернуты у западной границы, а наряду с этим имелись также многочисленные самостоятельные танковые подразделения, например — в составе кавалерийских и стрелковых дивизий, что приблизительно означает в совокупности 22 000 танков. Кроме того, 1700 немецких танков относились к совершенно недостаточным типам Р-I и Р-II, а также к легким чешским танкам Р-38, так что лишь 1850 немецких танков и штурмовых орудий были вообще в состоянии противостоять советскому противнику.
2500 готовым к бою немецким самолетам (по другим данным — 2121) из общего количества 23 245 наличных советских машин противостояли, якобы, лишь 10 000–13 500 самолетов, которые, даже будучи машинами «старых» образцов, в критических ситуациях все же появлялись и доставляли хлопоты немецким Люфтваффе, как жаловался в своих дневниках сам рейхсминистр д-р Геббельс. А 7146 немецким артиллерийским стволам противостояли, по российским данным, 37 000 из общего количества 148 000 орудий и гранатометов, переданных советской военной промышленностью Красной Армии. Поскольку, не считая резервов Главного командования, уже 15 мая 1941 г. 248 из 303 наличных дивизий и 165 из 218 наличных авиационных эскадр были сконцентрированы «на западе», то и доля находящегося там оружия была, очевидно, больше. Но даже согласно приведенным цифрам, на стороне Красной Армии 22 июня 1941 г. имелось 5–6-кратное превосходство в танках, 5–6-кратное — в самолетах и 5–10-кратное, если не больше, превосходство в артиллерийских стволах. При этом необходимо учесть, что серийный выпуск современного оружия только начался и скачкообразное нарастание объема производства не только предусматривалось, но и, несмотря на огромные потери промышленных мощностей в результате выигрыша немцев в пространстве, действительно было достигнуто уже во второй половине 1941 г.
На материальной основе гигантского и все быстрее развивавшегося боевого вооружения Красная Армия разработала авантюрную военную теорию, односторонне приуроченную к идее нападения.[31] Для этой военной доктрины было характерно отсутствие понятий «агрессивной войны», а также «несправедливой войны», как только речь заходила о Советском Союзе как воюющей стороне. Уже Ленин провозгласил, что дело не в том, кто нападает первым, кто совершает первый выстрел, а в причинах войны, в ее целях и в классах, которые ее ведут.[32] Для Ленина и Сталина всякая агрессивная война Советского Союза против любой страны всегда заведомо являлась чисто оборонительной войной — и тем самым в любом случае справедливой и нравственной войной, в результате чего исчезало также различие между превентивным ударом и контрударом. Впрочем, советская военная теория исходила из предпосылки, что войны сегодня больше не объявляются, поскольку любая нападающая сторона имеет естественное стремление обеспечить себе преимущество момента внезапности. «Внезапность парализует, — говорится уже в Полевом уставе 1939 г., — поэтому все боевые действия должны совершаться при величайшей маскировке и с величайшей быстротой.» Внезапно, без настоящего объявления войны начались и советские нападения на Польшу и Финляндию в 1939 г. В результате внезапного начала войны боевые действия должны были сразу же перенестись на территорию противника, и тем самым с начала военных действий должна была быть захвачена инициатива.
Имея в виду подготовку к нападению весной 1941 г., принципы советской военной доктрины можно обобщить в следующих тезисах:[33]
1. РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия) — это «наступательная армия», «самая наступательная изо всех армий».
2. Война всегда и в любом случае будет вестись на вражеской территории и завершаться, при малых собственных жертвах, полным разгромом противника.
3. Пролетариат в стране противника является потенциальным союзником советской власти и будет поддерживать борьбу Красной Армии восстаниями в тылу вражеского войска.
4. Подготовка войны — это подготовка нападения, оборонительные меры служат исключительно обеспечению подготовки нападения и проведению наступательных операций на соседних направлениях.
5. Возможность вторжения вражеских вооруженных сил на территорию СССР исключена.
Как будет показано, все советские меры ориентировались на эти принципы. Впрочем, догма о непобедимости и «легкой победе» Красной Армии имела в 1941 г. силу закона и не подлежала теоретическому обсуждению. Отклонения от официального учения считались оппозицией против генеральной линии партии и, тем самым, Сталина и почти гарантированно имели для соответствующего лица смертоносные последствия.
О том, каким образом прививалось военнослужащим Красной Армии и Военно-Морского Флота, красноармейцам и краснофлотцам, чувство непобедимости вооруженных сил Советского Союза, немцы получили после начала войны обширную информацию. Так, советский подполковник Генерального штаба Андрушат[34] (39-й стрелковый корпус), имевший возможность перебежать на немецкую сторону, уже 25 апреля 1941 г. сообщал о массированном пропагандистском воздействии, оставлявшем в войсках глубокие следы: «Политкомиссары постоянно подчеркивают, что война будет происходить на чужой территории, а никак не на своей… Советский Союз будет всегда побеждать, так как имеет в среде любого противника бесчисленных союзников… Исходя из докладов политкомиссаров, Красная Армия считает себя лучшей в мире. Поэтому, дескать, ее никто не сможет разбить. Царит чудовищная собственная переоценка». Советские офицеры вновь и вновь высказывались таким же образом и после начала войны. Например, майор Филиппов (29-й стрелковый корпус) сообщал 26 июня 1941 г. о царящем в войсках «мнении, что Красную Армию нельзя победить». Это соответствовало тому, что выразили полковник Любимов и майор Михайлов (оба 49-я танковая дивизия) 4 августа 1941 г., когда говорили о «существующей в полном объеме убежденности», «что Красная Армия вооружена и подготовлена наилучшим образом и тем самым непобедима». Майор Орнушков (11-я танковая дивизия) также был «твердо убежден в том, что русскую армию нельзя разбить».[35] Он заявил 6 августа 1941 г.: «Согласно развернутой для Красной Армии пропаганде, русский народ тоже мог питать величайшее доверие к своим вооруженным силам. Военная периодика, печать, кино и радио вновь и вновь подчеркивают гигантское развитие танковых и военно-воздушных сил». Подполковник Ляпин (1-я мотострелковая дивизия) сообщил 16 сентября 1941 г., как низко, напротив, расценивались боевые качества немецких танков.
