Вальдемар Лысяк - Зачарованные острова
Побежденная Республика, как и всякое из завоеванных Наполеоном крупных и малых государств, должно было заплатить выкуп наличностью (три миллиона) и материальными ценностями (еще три миллиона), и вместе с тем — отдать наиболее ценные произведения искусства (двадцать картин обогатили лаврский музей). Любящий искусство Наполеон в течение двух лет своей итальянской кампании (1796–1797) отослал на берега Сены десятки шедевров, в основном — эпохи Ренессанса (среди прочих, «Обручение Девы Марии» Рафаэля и «Святую Анну» Леонардо да Винчи), оголяя итальянские галереи и музейные собрания. Эти картины он ценил больше золота. Характерным в этом плане был случай с герцогом Пармы, который, после собственного поражения, не желая отдавать французам знаменитого «Святого Иеронима» Корреджио, предложил Бонапарте вместо этой покрытой красками доски астрономическую сумму в два миллиона франков. Наполеон на это ответил: «Два миллиона франков мы потратим быстро, а вот произведения мастеров будут украшать столицу Франции вечно!» — и отказал.
Так что, ничего удивительного, что и венецианских коней после захвата города сняли с фасада базилики (13 декабря 1797 года). На могучих четырехколесных платформах их везли в Париж настоящие лошади. 28 июля 1798 года оркестры толпы радующихся Парижа приветствовали позолоченную четверку в столице Республики. Поначалу их выставили внутри Тюильри, а в 1808 году перенесли на Триумфальную Арку.
Этот переезд является третьим доказательством истинности легенды — могущество Венеции превратилось в прах.
В Париже кони прожили неполных двадцать лет. В 1815 году, по инициативе императора Австро-Венгрии, Франца, и в силу парижского трактата, под надзором Антонио Кановы они были возвращены Венеции, где их снова установили на фасаде собора Сан Марко. Одновременно пала империя Наполеона. Это был уже четвертый раз.
В 1915 году, опасаясь бомбардировок, коней сняли с фасада и вскоре (1917 год) перевезли в Рим, в Палаццо Венеция — годом позднее пала империя Габсбургом. Это была смерть уже пятой империи.
В 1919 году кони вернулись на свое место, венчая портал базилики, но в 1940 году их опять сняли, снова опасаясь бомбардировок. Через несколько лет пал Третий Рейх. Легенда получила шестое историческое доказательство.
Старые венецианцы грозят, что демонтаж четверки коней приведет к новому упадку. Чьего упадка на этот раз?
Франческо Валькановер, видя дыры и трещины в телах коней, желает перенести их, после предварительной реставрации, в музей базилики (Музеум Маркиано) или же в соседствующий Дворец Дожей, а на их место поставить муляжи. Трудно отказать ему в правоте. Увечья бывают и украшением — не обладающая такой уж сильной художественной фантазией старинная скульптура, Венера Милосская, если бы у нее были целые руки, никогда не завоевала бы своей славы, никогда бы у нее не было даже части ее нынешнего очарования; довольно часто искалеченные шедевры обладают непреходящей красотой (у крылатой Ники Самофракийской нет головы) — только все это не означает, что мы должны были бы бездеятельно глядеть и терпеть прогресс разрушения. Прецедентом здесь может быть знаменитая бронзовая статуэтка фавна, которой наслаждаются толпы в раскопанных Помпеях — ведь это уже копия, оригинал находится в неаполитанском музее.
Но, быть может, легендарная угроза окажется сильнее, и венецианцы расстроят эти планы, остановив крах очередной супердержавы. Кто знает? Закон Моргенштерна говорит, что если неизбежные с логической точки зрения катаклизмы и не случаются, то это, в основном, потому, что их предвидели и про них заранее раструбили[14].
3. Il Palio[15]
«Меняются лишь тираны. Сама тирания не меняется»
Лак ордер «Мысли о деспотизме»«Среди наивысших достижений человека находится конь — гордое и огненное животное, которое делит с нами труды жизни».
Жорж де Буффон «Конь»Венецианцы любят своих позолоченных скакунов не только потому, что четверка с фронтона базилики Сан Марко является великим произведением искусства, но еще и потому, что итальянцы вообще дарят лошадей любовью. Это не любовь военного типа, наполненная бравурными конными атаками и скачками вооруженных всадников, характерная для сарматов, которые сразу же родились в седле и с саблей в руках, или же для донских казаков и еще нескольких народов. Это квази-мистическое чувство, глубокое и трогательное, наполненное уважением к природе, которая порождает такие чудеса, как конь. Подобное же чувство поклонения заставляло Коссаков[16] хвататься за кисть.
В Риме цезарей конь часто фигурировал в качестве мифологического символа, в настоящее же время он является символом красоты и своеобразным мифом. Высмеивающие англичан за их запанибратские отношения с собаками — итальянцы запанибрата с конем, сердцем и душой. Италия, это единое государство, где конь занимал должности консула и священника! Тот факт, что это происходило очень давно, в древнем Риме, не имеет особого значения, если учесть, что здесь Древность никогда не умирала.
Гай Цезарь Август Германик, называемый Калигулой, когда у него шарики совершенно заехали за ролики, именовал консулом своего любимого коня Инцитата. Консул Инцитат получил надлежащие ему ясли из слоновьей кости в мраморной конюшне, и тем самым, от других чиновников, дорвавшихся до кормушки, его отличало наличие четырех, а не всего лишь двух ног. Если учесть, что власть на четырех ногах, как более стабильная, пробуждает, вне всякого сомнения, большее уважение, чем двуногая — у нового консула имелись виды на дальнейшую, полную славы карьеру. Дополнениями к шикарной конюшне были: узда из жемчужин, пурпурные одеяния, а еще интендант, личный секретарь и многочисленные слуги. Коллеги-консулы прибывали толпой, чтобы ужинать с Инцитатом в его «дворце» или же за императорским столом, где коню подавали золоченный овес и самые изысканные вина. В то же самое время Инцитата записали и в коллегию священнослужителей. По ночам преторианцы становились на особый пост, чтобы никто не прервал сон достойного государственного мужа… простите, коня.
Но пользовался ли этот четырехногий государственный муж поддержкой народа? Это вопрос по сути своей риторический, ибо поддержка со стороны плебса или ее отсутствие не имели ни малейшего значения. Бригадир Стиллианос Паттакос, член бывшего афинского триумвирата (Пападопулос, Паттакос, Макарезос), так отвечал журналистам на вопрос, правдой ли является то, будто у греческого правительства нет поддержки народа: «Да мне смеяться хочется. Настоящее правительство в поддержке народа не нуждается. Это народ нуждается в поддержке правительства». То-то и оно. Точно так же звучала политическая доктрина Инцитата, который был государственным чиновником, не худшим, чем правительство греческих полковников было правительством. Консул и священнослужитель в одном лошадином лице наверняка смеялся (как и Паттакос) над бреднями о расположенности подданных, языка которых он не понимал, точно так же как военные — и не только греческие — не понимают гражданских. Шеф СА Рем, прежде чем позволил прибить себя своему дружку Гитлеру, частенько повторял: «Гражданский — это свинья, языка которой я не понимаю.» Это слова, буквально взятые из морды Инцитата.
Почему двор и римские патриции соглашались участвовать в подобном маскараде? Давно уже как-то все сошлись на том, будто бы Рим дрожал от страха перед жестоким Калигулой и выполнял самые идиотские желания тирана. Данное объяснение идет по линии малейшего сопротивления и — я уверен в этом — не отражает всей правды. В конце концов, Калигула пал жертвой своих противников (конкретно же, трибуна преторианцев, Кассия Хереи), и это, наверняка, случилось бы гораздо раньше, если бы безумный император приказал римлянам поклониться, скажем, собаке. Но конь? Конь — это дело другое.
На переломе XIX и XX веков в Европе огромной сенсацией был конь, называемый Мудрым Гансом. Его хозяин и дрессировщик, Вильгельм фон Остен, маньяк в квадрате, утверждал, будто бы Мудрый Ганс способен читать и считать, что, естественно, было глупостью. Председатель германского Психологического Общества, профессор Альберт Молл, быстро расшифровал примитивные штучки фон Остена, но тот не сдавался и устроил публичный показ с участием представителей прессы. Журналисты, естественно, высмеяли «сенсацию» и прямо назвали ее обманом; единственным исключением были итальянские газеты, которые поместили восторженные отчеты про «чудесного коня», распаляя воображение жителей полуострова. Итальянец способен признать глупым любое животное (исключая римскую волчицу), но не коня, который достоин консульского звания.
