Петр Краснов - Казаки в Абиссинии
К вечеру пароход подходил к Митиленской бухте. Толпа греков в коротких юбочках, собранных в бездну складок, атаковала на лодках пароход. Предлагали проводников, отели, болтали на всех языках и преимущественно на своем родном греческом. Если древние эллины были так же крикливы, как эти черномазые, черноусые митиленцы, сильные уши должен был бы иметь афинянин, желающий на Пниксе послушать оратора. Пассажиров прибавилось: молодые супруги, совершающие брачное путешествие с парой велосипедов прошли на борт парохода, явилась толстая гречанка, с формами отнюдь не Афины Паллады, третий класс наполнился, в буквальном смысле слова темными личностями.
Я смотрел с юта на маленький, чистый городок. Зеленые волны с шумом разбивались о каменный мол. За молом видны были обложенные мрамором белые дома богатых греков. Улица, обсаженная олеандрами, вбегала на верх, дальше шла серая крутая гора, на круглой вершине которой стояли руины генуэзской крепости.
Быть может, на этой скале сидела некогда прекрасная Сафо и, перебирая струны лиры, пела свои вдохновенные песни.
Темнело. На концах мола зажгли красные фонари, город, восходящий кверху, засверкал тысячью огней. Синее небо покрылось звездами и таинственно горел на его фоне дивный город. Я нарочно не спускался на берег.
Мне не хотелось среди толкотни и брани грязных греков, среди попрошайничанья гидов потерять очарование теплой летней ночи, звездного неба и бездны огней сверкающего города.
23-е октября (4-е ноября), четверг. Мы вышли из Митиленской бухты около полуночи. Эгейское море развозилось не на шутку. Черные волны подымались, падали и снова вставали с глухим шумом и ревом, кидаясь под пароход. Сверкнет на минуту на лунном свете снежно-белая пена, сверкнет и исчезнет, рассыпавшись. по волне. Пароход поднимается на волну, скрипит в переборках и падает вниз. В каюте качка еще неприятнее. Слышишь ровный стук машины и глухой шум воды, рассекаемой винтом, и вдруг винт вырвется из волн и машина застучит часто, быстро, неприятно. Вещи начинают оживать. Вот мой большой узел накреняется на табурете, с глухим шумом падает вниз и ползет к двери. За ним летит шляпа, шашка делает все большие и большие размахи над моей головой. Становится плохо. Я не морской волк и предпочитаю отлеживать качку. Напрасно наш милейший фармацевт Б. Г. Л-в. уговаривает меня идти на верх.
— «Пойдемте», говорит он, «чудная ночь, наверху отлично, какие волны! Вам необходимо посмотреть. А. небо! А звезды!.. Один восторг».
— «И море видал я», говорю я, «и звезды, и все. Однообразно, скучно и гадко. Лежать лучше».
Доктора, мои сокаютники, разделяют мое мнение и отлеживаются, силясь заснуть. Но заснуть удается не скоро. Разные мысли лезут в голову, тяжелые, нехорошие мысли. To ноги поднимет, то голову. Боишься открыть глаза так неприятны эти колебания предметов, которые должны быть неподвижны. Наконец, засыпаешь тревожным беспокойным сном.
Просыпаешься рано, с головною болью и с тревогой прислушиваешься, нет ли качки? Винт шумит ровно, постель неподвижна, мы входим в Омирнскую бухту.
С разрешения начальника миссии я спускаю казаков на берег. С нами едет грек, одессит, бойко говорящий по-русски. По набережной проходят поезда анатолийской железной дороги и длинные караваны верблюдов. Верблюды одногорбые, живописно нагружены тюками, покрытыми разноцветными коврами, идут длинной чередой, привязанные друг к другу. Впереди крошечный ослик, путеводитель. Иногда, поджав босые ноги, одетый в цветные лохмотья, важно восседает на ослике грязный турок, араб или негр, а часто один ослик покорно тянет за собой своеобразную свиту, а слуги каравана идут с боку и только криками подбодряют длинноухого путеводителя.
Узкие улицы мощены большими каменными плитами. Говорят, смирнские женщины отличаются своей красотой — не знаю — я ни одной красавицы не встретил.
Зашли в греческую церковь. После недельного промежутка впервые казаки перекрестились на православные иконы. Посмотрели ковры. Смирна ими славится. Хорошие ковры дороги-100-200 руб. за коврик длиной 2 1/2 аршина и шириной полтора… Ценится прочность шелка и ровность цвета по всему ковру. Шерстяные ковры много дешевле. Затем, вместе с бравым одесситом, мы поднялись на крутую гору к развалинам генуэзской крепости, полюбовались чудным видом на голубой залив и вернулись обратно на шаткую палубу «Царя».
Опять завтрак на пароходе, после завтрака песенники на юте и пляска, а потом томительное бултыхание, головная боль и нетерпеливое ожидание нового берега.
24-е октября (5-го ноября), пятница. В семь часов утра «Царь» медленно входил в Пирейскую гавань. Пирей раскинулся в низкой лощине, со всех сторон окруженной горами. Влево видна возвышенность острова Саламина, у подножия которого мягко плещутся голубые волны. Саламинской бухты. Прямо впереди серые горы Пинда. Обеднели греки после войны. Толпа гидов предлагала свои услуги. За пять франков вас везут в коляске из Пирея в Афины (40 минут езды), показывают все достойное обозрения и привозят обратно. В эту же плату входит и шлюпка на пристань и обратно на пароход.
Мы все уселись в две коляски и по пыльному шоссе поехали в Афины. Дорогой мы встречали греческих солдат. Мелкие, неважно выправленные, в синих куртках и серых длинных штанах, они мало воинственны. На площади, близ храма Зевеса, я видел ученье сапер и санитаров. Грустное ученье. Шеренга солдат ходила взад и вперед по команде капрала. Кругом они поворачивались направо и делали при этом легкий прыжок на правой же ноге. Поворот был неособенно одновременный, изящный с точки зрения хореографии, но нетвердый ни не воинственный. Санитары были вооружены маленькими карабинами, как мне показалось, системы Гра. Одеты они довольно чисто. При мне они были распущены для отдыха, причем разбрелись по всей площади. Иные сидели, отдыхая на ступенях древнего храма, другие стояли подле лавочки, третьи разгуливали по два, по три. Был подан продолжительный сигнал и они побежали на сбор. Скомандовали ружейный прием — исполнение вялое, неотчетливое. Взяли «на плечо» и пошли домой. На фоне оливковых садов и полуразрушенного храма, при чудной декорации Акрополя с его развалинами, было нечто опереточное в этом мелкорослом войске. Будто это были не солдаты, а статисты из небольшого театра. И рота их была невелика числом рядов всего человек 40, не больше. Бродя по городу, я наблюдал их и на улицах. Чести офицерам солдаты не отдают — они сторонятся, дают дорогу, но продолжают так же махать руками и не провожают глазами. Офицеры, которых я видел верхом в городе, одеты прекрасно, вид немножко отдающий прусской выправкой, лошади полукровные английские, но не крупные и в неважных телах.
Конечно, на западе «печатание" с носка, бойкость приемов признаны излишними, пожалуй, и тело лошади понятие относительное, но лично мне греческие войска не понравились. В них слишком много игрушечного, напомаженного на параде и оборванного дома и так мало внушительного, воинственного, внушающего доверие.
Быть может от ученья греческих санитаров в древний Акрополь-переход слишком резкий, почти фельетонный, но на деле мы его сделали. По шоссе, обсаженному с обеих сторон алое и вьющемуся по горе, мы поднялись на мраморную вершину Акрополя.
Как все это должно было быть прекрасно в те времена, когда здесь приносились гекатомбы быков богу Зевесу, как величественна должна была быть изящная Афина Паллада, медный шлем которой, отражаясь на солнце, служил путеводной звездой морякам.
От громадной мраморной лестницы остались только края. Середина завалилась и пропала, да и кто не разбойничал в этом городе изящных искусств?!
От Афины Паллады остались только следы скреп, приковывавших ее к пьедесталу. Храм Тезея с изъеденными временем колоннами смотрит таким жалким. Хорошо сохранился еще Эректеион с его шестью кариатидами, да на воротах большого храма отчетливо видна чудная тонкая резьба орнамента по мрамору.
Холодный ветер свистал на горе и нес темные тучи. Современные Афины раскинулись тесным кругом. Оттуда слышны были крики Разнощиков и стук колес. Внизу видны были развалины римской постройки, а вправо вниз шли начатые раскопки древних Афин. Прямоугольные фундаменты, фреска, залегшая цветной полосой на стене видны там и там между домами. Вон, на горе, место Пникса далее за решеткой чернеют пещеры это могила Сократа, а вот здесь на пустынной скале, обставленной желтыми мраморными глыбами, заседал некогда ареопаг…
Хочется дольше остаться на этих ступенях в созерцании голых колонн развалившегося храма и далекой глубоводной Саламинской бухты. Хочется воскресить далекую старину, увидеть важных старцев, закутанных в белые тоги, молчаливо спускающихся с мраморных ступеней, увидеть стаю трирем с косыми реями и цветными парусами…
Ведь было же это! Было светлое царство любви и грации!..
