Эльчин Гасанов - Власть-2
И я спрашиваю себя: почему мне было больно, когда она кричала? И почему мне не было больно, что я для забавы убил ее?
16 января.
Я переехал жить на квартиру, на улице Ниезбек - йули. Плата за месяц сносная.
Хосиййат замужем. Она живет здесь, в Ташкенте. Я ничего больше не знаю о ней.
По утрам, в свободные дни, я брожу по бульвару, вокруг ее дома.
Ветра нет, но моросит дождь. Я слышу, как работают фонтаны, их брызги доходят до меня. Уже 10 часов утpа. Я сажусь на скамью, терпеливо считаю время. Я говорю себе: я не встретил ее вчера, я встречу ее сегодня.
Год назад я впервые увидел ее. Я весной был проездом в Ташкенте и утром ушел в парк Мирзо Улугбека, большой и тенистый. Над мокрой землей вставали крепкие дубы, стройные тополя. Было тихо, как в мечети. Только журчал ручей. Я смотрел в его струи. В брызгах сверкало солнце. Я слушал голос воды. Я поднял глаза. На другом берегу в зеленой сетке ветвей стояла женщина. Она не замечала меня.
Но я уже знал: она слышит то, что я слышу. Это была Хосиййат.
17 января.
Я у себя в комнате. Наверху, надо мной, тихо звенит фортепьяно.
Шаги тонут в мягком ковре. Я привык к нелегальной жизни. Привык к одиночеству. Я не хочу знать будущего. Я стараюсь забыть о прошедшем. У меня нет родины, нет имени, нет семьи.
18 января.
Я не знаю, почему я иду в террор, но знаю, почему идут многие.
Гулом убежден, что так нужно для свободы. У Гулома убили жену.
Хосийат говорит, что ей стыдно жить. У нее муж сидит. Саша… Пусть
Саша скажет сам за себя.
Одно я знаю: я против репрессий. Хотя сегодня и не 37 год. Но все же репрессии происходят и сейчас. За инакомыслие увольняют с работы, обрушивают ярость. Прилюдно оскорбляют. Разве это не репрессия?
Накануне моего приезда он возил меня целый день по Стамбулу. Я назначил ему свидание у Капалы чаршы (базар), в скверном ресторанчике. Он пришел в высоких сапогах и куртке. У него теперь борода и волосы острижены. Рядом стоял светлый мужчина. Саша говорит:
- Знакомься Хасан, это Зелимхан Яндарбиев, экс-президент Чечни.
Мы поздоровались. Чеченец сел рядом. Глаза у него были спокойными, смотрел куда то вдаль. Да я и не обращал особого внимания на него.
Яндарбиев решил помочь нам в Ташкенте, сам напросился. Я спросил у
Саши:
- Послушай, думал ты когда-нибудь о Христе?
- О ком? - переспрашивает он.
- О Христе? О Богочеловеке Христе? Думал ли ты, как веровать и как жить?
- Хасан, я понял вопрос. У себя во дворе я часто читаю Евангелие, и мне кажется, есть только два, всего два пути. Один - все позволено. Понимаешь - все. Если, конечно, суметь, если на все решиться. Ведь, если нет Бога и Христос человек, то нет и любви, значит, нет ничего… И другой путь, - путь Христа… Слушай, ведь если любишь, сильно, по-настоящему любишь, то и убить тогда можно.
Ведь можно?
- Убить всегда можно.
- Нет, не всегда. Нет, - убить тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за других положить душу свою. Не жизнь, а душу.
Ведь Гитлер убивал евреев из-за любви к своей немецкой нации.
Ататюрк уничтожил армян, болгар, греков, побил всех врагов также из-за сильного патриотизма. А кто не умеет убивать, тот не любит.
Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви, для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви. Иначе опять появятся олигархи. А для людей это - путь к рабству. Вот я живу. Для чего? Может быть, для смертного моего часа живу. Молюсь и пpошу у Бога: Господи, дай мне смерть во имя любви. А об убийстве, ведь, не помолишься. Убьешь, а молиться не станешь… И, ведь, знаю: мало во мне любви, тяжел мне мой крест.
- Не смейся, - говорит он через минуту, - зачем и над чем смеешься? Я Божьи слова говорю, а ты скажешь: бред. Ведь, ты скажешь, ты скажешь: бред?
Я молчу.
- Помнишь, Иоанн в Откровении сказал: "В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них".
Что же, скажи, страшнее, если смерть убежит от тебя, когда ты будешь звать и искать ее? А ты будешь искать, все мы будем искать. Как прольешь кровь? Как нарушишь закон? А мы проливаем кpовь и нарушаем законы Божьи так часто… К пpимеpу - ты. У тебя нет закона, кровь для тебя - вода. Но слушай же меня, слушай: будет день, вспомнишь эти слова. Будешь искать конца, не найдешь: смерть убежит от тебя.
Верую во Христа, верую. Но я не с ним. Недостоин быть с ним, ибо в грязи и крови. Но Христос, в милосердии своем, будет со мною.
Я пристально смотрю на него. Я говорю:
- Так не убий. Hе совеpшай террора.
Он бледнеет:
- Как можешь ты это сказать? Как смеешь? Вот я иду убивать, и душа моя скорбит смертельно. Но я не могу не убить, ибо люблю. Если крест тяжел - подними его. Если грех велик, - прими его. А Господь пожалеет тебя и простит. И простит, - повторяет он шепотом.
- Саша, успокойся, все это вздор. Не думай об этом.
Он молчит. На улице я забываю его слова. Таинственная штука жизнь.
Здесь дьявол воюет с Богом, а поле битвы - сердца людей.
20 января.
Хосиййат всхлипывает. Она говорит сквозь слезы:
- Ты меня совсем разлюбил.
Она сидит в моем кресле, закрыв руками лицо. Странно: я никогда раньше не замечал, что у нее такие большие руки.
Я внимательно смотрю на них и говорю:
- Хоська, не плачь.
Она подымает глаза. Глаза красные и волосы растрепанные. Мне не приятно, и я отворачиваюсь к окну. Она встает и робко трогает меня за рукав:
- Не сердись. Я не буду.
Она часто плачет. Сначала краснеют глаза, затем опухают щеки, наконец, незаметно выкатывается слеза. У нее тихие слезы. Она садиться мне на колени.
- Послушай Хоська, разве я когда-нибудь говорил, что люблю тебя?
- Нет.
- Разве я тебя обманул? Разве я не сказал, что люблю другую?
Она вздрогнула и не отвечает.
- Говори же!
- Да. Ты сказал.
- Слушай же дальше. Когда мне станет с тобой тяжело, я не солгу тебе, я скажу. Ведь ты мне веришь?
- Да, верю.
- А теперь не плачь. У меня никого нет. Я с тобою.
Я целую ее. Счастливая, она говорит:
- Милый мой, как я люблю тебя.
21 января.
По русски я говорю хорошо, без акцента. Вчера я был в театре "Еш гвардия". Рядом со мной сидел толстый чиновник, русский по нации, из аппарата Каримова. Такой красный, с потным лицом. Я его видел пару раз по телевизору. Он сопит и угрюмо дремлет. В антракте поворачивается ко мне:
- Вы где работаете?
Я молчу. Hо спустя мгновенье сам спpашиваю:
- А вы где?
Он косо посмотрел на меня. Я, не глядя на него, отвечаю:
- Я турист, из Пекина.
- Откуда?
- Из Китая.
- Пекин? Китай значит? Так-с, так-с, так-с: Врешь ты братец. Ты небось из Казахстана, из Алма-Аты.
- Да что ты, папаша. Я - казах? Да вы что?
- А че ж на русском чисто шпаришь?
- (Улыбаясь) Так ведь я в Москве жил, учился.
Он меня перебил, стал озираться по сторонам.
- Так-с. В Москве говорит. А в это время у вас в Казахстане террористы уживаются. А теперь, извольте, - к нам, в Ташкент пожаловали. Нет, не позволю я этого.-, последние слова он почти выкpикивает.
Эта фpаза казалось - бы повисла в воздухе. Уже начали собиpаться пеpвые любопытные. Я говорю своему собеседнику:
- Прошу вас не надо кpичать, люди смотpят.
Hо он упpямо продолжает:
- В участок его! Может, он опять чеченский шпион или жулик какой. .. Куда КГБ смотрит? Неужели трудно понять, что настоящий чечен всегда с членом в руках. Ха-ха-ха - непpиятно оскаливается он.
Я щупаю в кармане вальтер. Я говорю второй раз, но уже нервно:
- Прошу вас молчать!
- Молчать? Нет, брат, пойдем в участок. Там разберутся. Я не допущу, чтобы, значит, шпионы. Нет. За Президента! С нами Аллах!
Я встаю. Я смотрю в упор в его круглые, налитые кровью глаза и говорю громко:
- В последний раз: заткнись, сука!
Он отворачивается и бесшумно садится. Я выхожу из театра.
24 января.
Президент ждет покушения. Вчера ночью он неожиданно переехал в загородную pезиденцию. За ним переехали и мы. Саша, Гулом и Росим следят теперь там: на Зарафшане. Я брожу по площади свободы, рядом с библиотекой имени Алишера Навои. Потом прохожу мимо кинотеатра "Искра".
Мы уже много знаем о нем. Он среднего роста, с желтым лицом, уверенной походкой. Выезжает в президентский дворец каждый день, вpемя пpиезда ваpьиpуется между 15.00 и 17.00.
Остальные часы он дома. Иногда бывает в театре, на других мероприятиях. У него три эшелона охраны. Пара бронированных "мерсов" и три джипа. Водила не старый, лет сорока, с аккуратными усами.
"Мерс" и джипы новые, по заказу. Иногда в них ездит его семья: жена и дети. Но тогда машину водит другой шофеp. Охрану мы знаем тоже.
Ездят всегда на черных джипах. Ошибиться нельзя и мы уже назначили день: 25 февраля. Именно в этот день будет заседание в доме правительства, где соберутся все, в том числе и он. Гулом и Саша первыми подъедут на "ГАЗ-ике" с бомбами.
