Еремей Парнов - Зеркало Урании
Я не пытался анализировать достоинства или недостатки милой миниатюры Брауна, а лишь проиллюстрировал на ней давным-давно известную истину, что писателю, кроме мастерства, нужен еще и" талант. Принцип Оккама в фантастике — это непреложный закон профессионализма. Талант же возводит его в атрибут искусства, а если писателю это почему-то необходимо, дает право нарушить не только сам принцип, но и все классические схемы учебников по теории литературы, которые начинаются, как известно, с завязки и заканчиваются развязкой.
Впрочем, если мы попытаемся проанализировать лучшие образцы научно-фантастической новеллы, то легко убедимся, что принцип Оккама нарушается крайне редко. И это вполне понятно. Подлинному искусству, как и науке, свойственна величественная сдержанность, аскетическая экономия новых сущностей мира.
Человечество всегда мечтало о волшебном ключике, который подходил бы к любым замкам. Но многовековой опыт показал, что для каждого ларчика, как бы просто он ни открывался, требуется свой, индивидуальный подход. Может быть, именно поэтому арсенал современной науки напоминает скорее набор отмычек. Есть что-то утешительное в мысли, что для компьютера и военные действия двух враждующих сторон и партия в покер — не более чем игра. Разве это не дает нам права рассмотреть в аспекте теории игр такую почтенную сферу интеллектуальной деятельности, как, скажем, научная фантастика?
В самом деле, если говорить серьезно, то фантастика легче поддается кибернетизации, чем любые другие изящные искусства. Суть в том, что для нее характерна именно игра в сущности мира, в его элементы.
Фантастика постоянно варьирует ими. Она либо придумывает нечто совершенно новое, либо, напротив, убирает из нашей жизни привычное и обыденное. А потом с некоторым любопытством смотрит, что, дескать, из всего этого получится. Как справится герой с новой ситуацией, как будет реагировать на неожиданно свалившееся на него чудо? Как скоро, наконец, сумеет компенсировать внезапную пропажу? Петер Шлемиль у Шамиссо продает свою тень черту, а потом пробует продолжить нормальную жизнь в обыденном филистерском мирке. Понятно, что у него из этого ничего не выходит. Затхлый мирок не может простить Шлемилю утраты пусть с виду не очень важного, но все же непременного компонента мира — тени. Уэллс же, напротив, обогащает своих героев новой мировой реалией — кейворитом. Это экранирующее тяготение вещество вторгается в почти столь же затхлую атмосферу тогдашней Англии и вносит в нее известную сумятицу, Но, как того требует теория гомеостаза, равновесие восстанавливается, следствием чего и является прогулка на Луну, Уэллс буквально забросал своих героев такими вот новыми сущностями. Здесь и невидимость, и легендарный плод с древа познания, и зеленый порошок, способный перенести провинциального учителя в зеркально отраженный мир, и набившая ныне оскомину машина времени.
Итак, два противоположных пути, дающих в итоге одинаковые результаты. Но писатель-фантаст может пойти и третьим путем, так сказать, компромиссным, Ничего не добавляя и ничего не унося из окружающего мира, он может просто изменить его составляющие. Уменьшить скорость света, как это сделал А. Беляев (рассказ "Светопреставление"), или изменить ход времени, на что хоть однажды да покушался каждый уважающий себя фантаст. Последствия такого искажения мировых констант, понятно, могут быть самыми разными. Но, опять же, в итоге они дают тот же самый результат, что и тихие игры с прибавлением и убавлением.
В этом смысле фантастика и представляет собой игру с мировыми сущностями. Такой она была в незапамятные времена, такой она осталась и теперь. С той лишь разницей, что в эпоху мистерий и мифов людская фантазия все же чаще обогащала действительность. Может быть, потому, что жизнь человека была тогда слишком скудна. Но так или иначе, а идею о том, что новое — это обязательно хорошо, люди пронесли почти до конца прошлого века.
Потом, как известно, наступило разочарование и переоценка ценностей. Утопия обрела зеркального двойника — антиутопию, роман-предупреждение.
На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда стала рушиться ньютонианская картина мира и закладывались основы теории относительности, начала развиваться, если можно так сказать, научно-техническая фантастика. Уэллс еще не пришел, и Жюль Верн оставался полновластным кумиром молодежи. Это было интересное время, когда вера в необычное и неожиданное уступила место уверенности в чудесах науки.
Новые сущности встречались с восторженной надеждой. Все принималось тогда на веру: и прогнозы и запреты науки. Запретное (телепатия, небесные камни, гипноз, передача информации без проводов и др.) не подвергалось сомнению, возможное и вероятное (контакт с обитателями других миров, бесчисленные электрические блага, летающие аппараты, подводные лодки и самодвижущиеся тележки) с восторгом встречалось как почти сбывшееся. Полет на Луну и автомобиль одинаково ждали завтра, в крайнем случае — послезавтра. Но радиоволны, радиоактивный распад, фотоэффект и опыт Майкельсона-Морли, продемонстрировавший независимость скорости света от движения Земли, не ожидались вообще. Революционные открытия науки не предсказуемы в принципе, и фантастика ничего тут поделать не может.
Окружающий человека мир все более становился похожим на тот, который мы знаем. Появились и самолеты, и подводные лодки. И вместе с ними в безоблачном небе утопий начинали сгущаться тучи.
Магическая связь
Кто б ни был ты, но, встретясь с ней,
Душою чистой иль греховной
Ты вдруг почувствуешь живей,
Что есть мир лучший, мир духовный.
Ф. ТютчевНевидима, невидима и свободна…
М. БулгаковВеликое единоборство смертного и слабого "мыслящего тростника" с вечной и неисчерпаемой природой — изначальная задача человека на Земле. Порой идея блуждала в темных лабиринтах, на целые столетия замирала, билась в тупиках заблуждений и противоречий. Но Человек, не отдельно взятый гениальный мыслитель, а некий собирательный образ, символ всего бессмертного и могучего человечества, всегда выходил победителем.
И в эту минуту он тоже стоит на Земле, пытаясь постичь границы расширяющейся Вселенной и добраться до основ материи. Он стоит на перекрестке бесконечностей. Одна дорога уводит его в мир галактик, туда, где разлетающееся вещество достигает почти световых скоростей, другая — в микромир с исчезающе малыми масштабами расстояний и длительностей, с двуликими и странными проявлениями вероятностных законов.
Еще в доисторические времена людей волновала «вечная» проблема происхождения окружающего их мира. Откуда взялся этот мир с его Солнцем, Луной и мириадами далеких непостижимых звезд?
Ранние «Упанишады» и «Веды», «Рамаяна» и «Бхагават-Гита» древней Индии, мифы Египта и Вавилона, героические сказания греков, ацтеков и майя, Библия и Зенд-Авеста объединяют космогонию и теологию, моралистику и оккультные пророчества, оставаясь фантастическими поэмами в самом высоком смысле этого слова.
Человек всегда стремился постичь лик бесконечности. В общефилософском ее понимании мы не так уж далеко ушли от древних. Недаром высказывание Аристотеля, что "рассмотрение бесконечного имеет… свои трудности, так как много невозможного следует и за отрицанием его существования, и за признанием", ни на йоту не устарело. Вот уже два с половиной тысячелетия из-за бесконечности ломаются копья. Конечно, от знаменитых опорий бесконечного Зенона Элейского до современных математических построений столь же далеко, как от паровой вертушки Герона до атомного реактора, как от ранних мифов до современных научно-фантастических произведений. Но суть спора не изменилась. Боевой пыл противных сторон тоже не остыл. И не удивительно. Ведь многовековой спор давно уже вышел из рамок узкой математики. Еще Гильберт писал, что выяснение сущности бесконечного "стало необходимым для чести самого человеческого разума". Но то, что столь четко сумел сформулировать математик двадцатого века, лишь смутно мерещилось философам Греции, Индии, Рима.
Путь от мифов к первым научным гипотезам о "сотворении мира" и от них к современным теориям, опирающимся на всю мощь материалистической философии и точных наук, — это не только основное русло могучего потока познания, это захватывающая воображение история, полная высокого драматизма, история яростной борьбы науки с религией, материализма с идеализмом,
В широком смысле это путь от фантастического мышления к научному, в более узком плане искусства — путь от чистой фантастики к научной.
Слово «фантастика» греческого происхождения, Дословно оно означает не более чем "искусство воображения". Фантастические образы, хотя и не осознаваемые таковыми, являются порождением самого первобытного мышления. С их помощью наши далекие пращуры пытались создать целостную картину окружающего их непонятного мира. Так возни" кали мифы, своеобразно отражавшие реалии жизни в выпуклом зеркале искусства. Потом, когда на смену анимизму и раннему язычеству пришли более сложные упорядоченные формы религии, буйная фантазия мифов вылилась в каноническую форму сказки с ее добрыми и злыми волшебниками, диковинными существами и чудом, скрытым за изнанкой самых обыденных вещей и явлений. Мифическое действо богов и людей сменила фантастическая мистерия людей и волшебников. Потом, через многие века, уже в наше время, прерогативы волшебников отойдут к ученым. Появится научная фантастика — строгое целенаправленное варьирование мировыми реалиями, игра в компоненты мира…
