Е. Полевой - По ту сторону китайской границы. Белый Харбин
— Занимается?.. Право не знаю. И никто не знает. Чем-то, вероятно, занимается. Я его вижу уже много лет. Он хорошо одевается, всюду бывает. Отчества его не знаю, да и никто, кажется, не знает. Я думаю — он, вероятно, сам позабыл его. Все его знают просто, как Яшу П.
Часов в 10—11 вечера пятидесятилетний Яша, как все, появляется — в зависимости от времени года и обстановки — то в ресторане „Модерн“, то в Коммерческом собрании, то в Яхт-клубе. Все столики густо заселены такими же, как он, кавалерами и полураздетыми дамами. Снуют официанты.
— Бумм! — ударяет вас что-то по голове. Это джасс. Тухнет свет и загорается снова красными, желтыми, зелеными огнями.
— Ва-ле-ен-сия… — взвывает оркестр.
Многоликий Яша, точно по команде, отделяется от стула, хватает налету даму и с бесстрастным лицом начинает скользить между столиками, точно делает самую необходимую работу.
Минут пять перед вами мелькают бесконечные фокстротирующие пары. Вы жметесь, чтобы дать им дорогу. Говорить невозможно, ибо слова тонут в громе джасса.
Джасс обрывается так же неожиданно, как и начал свою музыку. Загорается свет. Гром аплодисментов.
— Буммм!! Ва-ле-ен-сия…
Еще две минуты завываний джасса и шарканья ног. Наконец джасс умолкает, зажигается свет. Аплодисментов нет — установленная программа выполнена до конца.
Яши идут по местам за свои столики. Официанты ускоряют свой бег. Стучат ножи и тарелки. Вы постепенно приходите в себя и чувствуете, что наконец можете говорить.
— Скажите… — обращаетесь вы к вашему спутнику.
— Буммм!! — падает вам на голову джасс: — Titina my Titina…
Яши поднимаются, как заведенные автоматы, и плывут мимо вас, точно в припадке лунатизма. Вся программа повторяется снова.
Опять умолкает джасс, опять убыстряется бег официантов. Плывут блюда и ведерки с замороженным вином, стучат ножи и тарелки. К вам возвращается дар речи.
— Не правда ли… — обращаетесь вы к вашему собеседнику.
— Буммм!!. — отвечает вам джасс: — Jes, sir, she is my baby…
Потные и красные Яши толкутся в невероятной сутолоке фокстротирующей толпы. Программа повторяется снова.
Снова смолкает джасс.
Дамы пудрят носы и подкрашивают губы. Яши крутят ложечками в кофейных чашках.
— Уедем… — успеваете вы бросить вашему соседу.
— Буммм!!. — подхватывает джасс, и с риском быть сбитым с ног вы пробиваетесь к выходу.
— Едем в „Фантазию“, — предлагает вам ваш спутник. — Посмотрим на ночное кабаре.
Вы входите в низкий прокуренный зал. Табачный дым ест утомленные глаза. Свободных столиков нет, но услужливый хозяин немедленно раздобывает откуда-то стол и втыкает вас между ложей и пальмой.
— Буммм!!. — ударяет вас джасс. Тухнет свет, загораются зеленые, желтые, красные огни.
— Ва-ле-ен-сия…
Яши уже здесь, но уже не с прежним деловым видом. Они яростно крутят своих повеселевших дам. Кто-то перекрикивает джасс. Все опутаны лентами серпантинного безумия. Сотня ног шаркает по полу и подымает пыль.
Мелькает свет. Взрывы джасса чередуются с аплодисментами.
— И это… — успеваете вы крикнуть вашему спутнику под гул голосов в промежутке между двумя фокстротами.
— Буммм!!. — прерывает вас джасс: — Titina my Titina…
Так развлекается американизированный харбинский обыватель.
И когда вы смотрите на эти бесконечно крутящиеся перед вами в полумраке переливающихся разноцветными огнями дансингов словно в чаду дурмана шаркающие пары, вам начинает невольно казаться, что — после долгих лет войны и революции, после того, как на обагренной кровью и изрытой снарядами земле, народилось великое будущее, когда в огне и буре последней напряженной борьбы выковывается новая жизнь, — вы неожиданно попали в отмирающий мир теней прошлого, который твердо знает, что он обречен на гибель и потому торопится скоротать свои страшные последние минуты в сладком дурмане этого шаркающего танца мертвецов.
Фокстрот — это повальная болезнь, это предсмертная судорога буржуазного мира. И этой судорогой заражен, в ней бьется весь обывательский Харбин. Фокстрот танцуют не тогда, когда хочется потанцовать и просто повеселиться, — его танцуют везде и всегда: днем, вечером и ночью до утра; в кафе, в ресторане, в ночном кабаке, в дансинге и дома, когда собираются вместе четыре человека. Вы слышите фокстроты в ресторанных джассах, в кино, в виктролах, в радио. В магазинах вам предлагают фокстротные туфли, фокстротные серьги, фокстротные сумочки. Жены почтенных харбинских спекулянтов, слишком отяжелевших для беспрерывного фокстрота, нанимают специальных фокстротных мальчиков. В 1923 г. было устроено несколько специальных фокстротных конкурсов. На одном из них первый приз получила дама, беспрерывно протанцевавшая 24 часа. В ноябре 1924 г. в ресторане „Модерн“ во время фокстрота, как на боевом посту, скоропостижно умер присяжный поверенный Р. Другого очень крупного харбинского адвоката Г., человека лет под 60, вы и сейчас еще можете почти ежедневно видеть в различных местах, в поте лица своего самоотверженно крутящего свою даму в деловом фокстротном экстазе.
Весь этот увязший в своем мещанском болоте обывательский Харбин иногда точно бредит во сне и пытается проявить какие-то свои общественные и идейные склонности. Но эти попытки кончаются всегда пошло и глупо.
Так однажды группа местных харбинских адвокатов решила организовать общественный суд над… тем же злополучным фокстротом. Рассылали приглашения, распространяли билеты, а затем в течение нескольких вечерних часов доморощенные харбинские Демосфены и Плевако успели наговорить столько пошлостей и благоглупостей, что у слушателей скулы свело от зевоты, а сами участники суда стыдливо опускали глаза и быстро переводили разговор на другие темы, когда кто-нибудь случайно вспоминал об этом их „общественном“ начинании.
В другой раз местная адвокатура вздумала чествовать банкетом прибывшего в Харбин А. С. Зарудного. Ели, пили и конечно говорили речи на общественные темы. Казалось, что выбивают пыль из залежавшихся архивных мешков русской адвокатуры. Пахло плесенью 90-х годов, никто не мог выдумать ни одного живого слова. Сам виновник торжества окончательно скис под дождем этих обывательских излияний настолько, что один из наблюдавших его участников банкета не без остроумия и достаточно метко заметил:
— Он был бы прекрасным собеседником в братской могиле.
Не удивительно. Весь этот банкет был похож на братскую могилу. Разве его участники не были живыми мертвецами?!
Эти вылазки в сторону общественных выступлений только подчеркивают всю безнадежность внутренней мертвечины харбинского обывателя, его постепенное, но довольно быстрое догнивание. На таких выступлениях виднее, насколько быстро деградируются эти кадры навсегда отживших и никогда уже не могущих вернуться к жизни бывших людей.
Это впрочем не мешает им думать, что они все еще живут своей прежней, самой подлинной и настоящей жизнью. Их смешная, кичливая и праздная болтовня кажется им проповедью новых откровений, их мертвенный фокстрот — подлинным весельем, а их мышиная беготня вокруг мелких „дел“ и спекуляций — тем подлинным жизненным благополучием, ради сохранения которого они останутся до могилы врагами Советов и большевизма, выбросивших их в свое время из насиженных ими обывательских углов в далекое харбинское болото.
КИТАЙСКИЙ ХАРБИН
Кажется на первый взгляд странным, что, говоря о Харбине, городе, находящемся на территории суверенного Китая, приходится так много говорить о русских, почти не упоминая о подлинных хозяевах страны — китайцах.
Где же они?
О, они тут же, рядом, только не в европейско-американском Харбине, — здесь они тонут в чуждой им толпе иностранцев, — а в соседнем и фактически сливающемся с ним Фудзядяне.
Все иностранцы, а в их числе и русские выходцы из царской России, приходили в Китай как колонизаторы-завоеватели, как высшая раса, которая стремилась жить и питаться соками низшей, подчиняя ее своей культуре и своему влиянию и превращая ее в орудие для своей наживы. И потому все эти иностранцы никогда не селились в китайских городах среди местного населения, которое было для них этой низшей расой.
Они строили рядом свои города и поселки, отделяя их от китайских поселений точной демаркационной чертой и превращая последние в своеобразные средневековые гетто западно-европейских городов.
Таковы все города в Китае, в которых постоянно и в большом количестве живут иностранцы и которые были в свое время превращены ими в основные базы их захватнической политики, и в этом отношении Харбин ничем не отличается от Шанхая, Шанхай — от Тяньцзиня, а Тяньцзинь — от Мукдена.
В каждом из этих городов вы найдете то или иное количество иностранных концессий и рядом с ними особый китайский город.
