Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
ГЛАВА 9 Примеси спирта, примеси распри и нарком Меер Литвинов
В СЕНТЯБРЕ 1930 года Сталин писал Молотову: «Лучше будет назначить в Берлин Хинчука. Он хозяйственник и он там пригодится больше, чем Суриц, который в хоз. вопросах не искушен». У этих строк есть предыстория. 10 сентября Политбюро утвердило полпредом в Германии Якова Сурица, тогдашнего полпреда в Турции. Но Лев Хинчук действительно активно работал в хозяйственных органах Советской власти еще с ленинских времен. Несмотря на меньшевистское прошлое и то, что в партию он вступил только в 1920 году, его ценили. Поэтому точка зрения Сталина тогда победила: 15 сентября Политбюро изменило свое решение, и в Берлин поехал Хинчук. Давний соратник наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова — Суриц остался пока в Турции. Суть наших тогдашних отношений с Германией определялась тремя фразами из меморандума полпреда Хинчука рейхсканцлеру фон Шлейхеру от 21 декабря 1932 года: «Около 1/3 всей продукции германской машиностроительной промышленности идет на экспорт в СССР, другая треть экспортируется в другие страны и примерно 1/3 остается на внутреннем рынке… В то время как экспорт Германии в СССР играет столь значительную роль во всей ее экономике, платежный баланс СССР в отношении Германии становится все более и более пассивным в ущерб СССР. В 1932 году пассивное сальдо составляло примерно 300 млн германских марок, а это означает, что в текущем году СССР ввез в Германию золото и валюту на названную сумму». В 1932 году мы вывозили из Германии почти все производимые там паровые и газовые турбины, почти все прессы, краны и локомобили, 70 процентов станков, 60 процентов — экскаваторов, динамо-машин и металлических ферм, половину никеля, сортового железа, воздуходувок и вентиляторов… В общем, выходило так, что ни мы без Германии, ни она без нас нормально развивать мирную экономику не могли. Да, трений и недоразумений хватало, но при такой обширности рыночных связей чего-то другого ожидать было трудно. Немцы хотели, чтобы мы платили по долларовым обязательствам «зелеными» или золотом. Мы настаивали на марках или бартере. Хинчук язвительно указывал фон Бюлову, статс-секретарю аусамта (министерства иностранных дел Германии), что почти всю закупленную у нас пушнину Германия перепродает именно за доллары. И тут же упрекал за волокиту со снижением пошлин на икру, в то время как «сезон продажи икры уже наступил». Препирательства с фон Бюловым стали чем-то вроде взаимного спорта. Тем не менее знакомство с документальными записями этих споров наводит на единственную мысль: эх если бы претензии государств друг к другу были только такими, то ничего другого и желать не оставалось бы! Хинчука крайне тревожило «повышение примеси спирта к бензину с 6 % до 10 %»! Действительно, неприятно. Войной — даже таможенной — это, впрочем, не грозило. Однако во взаимных отношениях все чаще появлялись и другие неприятные «примеси» политического свойства. И нередко эти «примеси» пахли троцкизмом самого худшего коминтерновского пошиба… 5 марта 1932 года в московском кабинете германского посла Дирксена раздался звонок… Известие оказалось не из веселых: на советника посольства фон Твардовски совершено покушение, и он госпитализирован с серьезным ранением. Пуля раздробила две кости левой руки… Дирксен сразу же поехал в госпиталь. Твардовски уже сделали операцию, и советник, хотя и бледный от шока, вел себя выдержанно и силился улыбаться. От ран он, к слову, оправился полностью лишь через несколько лет и после нескольких операций… Террорист намеревался убить самого Дирксена, и Твардовски стал жертвой ошибки. Сообщили об этом Дирксену заместитель наркома Крестинский и начальник германского отдела Наркоминдела Штерн, примчавшиеся к послу извиняться… Через заднее стекло машины в Твардовски было выпущено пять пуль. На шестом выстреле револьвер дал осечку. Стрелял в немца студент по фамилии… Штерн. «Штерн», как известно, переводится с немецкого и с идиш («идиш», собственно, и означает «еврейский немецкий») как «звезда»… И как видим, читатель, очень уж много сомнительных «звезд» светило на тогдашнем московском политическом небосклоне, и почти все они отливали троцкистским блеском… «Ищи, кому выгодно» — это правило безотказное. Убийство германского посла было выгодно лишь троцкистам, потому что расчет тут был, во-первых, на разрыв с Германией, и во-вторых, как следствие, — на полный срыв планов пятилетки. А ее срыв — это крах Сталина. Ничто иное Троцкого и его сторонников уже не интересовало… НЕ ОЧЕНЬ-ТО нравились развитые советско-германские связи и части германской элиты. Предшественник фон Шлейхера, рейхсканцлер фон Папен в своем интервью французским «Матэн» и «Пти паризьен» летом 1932-го открыто призывал к франко-германскому сближению и даже настаивал на военном союзе. Летом того же 1932 года в восточно-прусском Кенигсберге произошел полицейский инцидент в советском генконсульстве. В Германии еще было Веймарское, а не нацистское правительство, но инциденты происходили все чаще. И их причиной был не столько антикоммунизм папенов, сколько то, что советские организации в Германии нередко путали дипломатическую и экономическую работу с политической. И на этот раз повод для конфликта был дан с нашей стороны. Тем не менее, 17 августа Хинчук встретился с фон Бюловым в настроении боевом (подогретом инструкциями Литвинова).
— Господин статс-секретарь, я крайне огорчен, но сегодня нам придется говорить не об икре, мехах и турбинах, а…
— Догадываюсь, — перебил Хинчука фон Бюлов. — Вы по поводу этого печального кёнигсбергского инцидента.
— Не только…
— Хотелось бы, господин Хинчук, если вы не возражаете, покончить вначале с этим…
— Ну что ж… Но я сразу напомню: полицейский чиновник не имел права врываться в служебное помещение нашего консульства и требовать проведения обыска. Я все проверял через своего секретаря Гиршфельда. Ваш полицейский фактически арестовал нашего консула Сметанича, его жену и нашего представителя на кёнигсбергской ярмарке Гордона. Консульство экстерриториально, господин Бюлов, не так ли?
— Разумеется, разумеется. Криминаль-ассистент Торклер не имел и не мог иметь таких полномочий. Он должен был провести обыск на квартире коммунистического функционера Фриша, проживающего в том же доме. На звонок в дверь открыл Фриш, и когда Торклер объявил ему о цели визита, Фриш провел его в помещение, которое впоследствии оказалось помещением консула. Торклер не мог предполагать, что помещение Фриша — это и помещение консульства…
— Меня такое объяснение не удовлетворяет. Тем более, что я уполномочен обратить ваше внимание и на недопустимую печатную кампанию по этому поводу в «Ангриф».
— Но «Ангриф» — это печатный орган наци, а не аусамта, господин Хинчук…
— А фон Папен, простите, рейхсканцлер Германии? Бюлов смутился и после неловкой паузы виновато спросил:
— Это вы насчет его интервью французам? — Да…
— Господин Хинчук, фон Папен не склонен отказываться от линии Рапалло. О перемене отношения к СССР не может быть и речи…
— Но в интервью есть несомненные антисоветские выпады. Бюлов опять замолчал, на этот раз что-то спокойно обдумывая, а затем негромко, но решительно произнес:
— Господин посол! Папен — не дипломат старой формации, и это особенно обнаружилось в его интервью. Он отличается и от своих предшественников, как от Брюнинга, так и от Штреземана. Бюлов остановился, а потом закончил:
— Он бросает слова, прежде чем хорошо подумать о том, следовало ли их бросать. И это многое портит ему…
— Только ему?
— Ну, конечно, и Германии… Заметим, читатель, что как в этот раз, так и ранее, и позже, немцы не тыкали нашему полпреду в глаза незаживающей рукой Твардовски… Принципиальность по мелочам (а в то бурное время даже московский суперинцидент был все же мелочью) — это принципиальность мелочных людей. Увы, Наркоминдел СССР образца Литвинова все более скатывался на именно подобную «принципиальную» позицию… ТАКИЕ перепалки вредили и Германии, и СССР. Между тем в Германии наступали сложные и неоднозначные времена. А положение Советского Союза перед лицом немцев становилось все более двусмысленным. В качестве страны социализма СССР поддерживал Тельмана и коммунистов. Большинство же немцев Тельмана не хотело. Напомню, что основных политических сил в Германии тогда было три, и даже четыре: националисты Гугенберга, социал-демократы, коммунисты и Гитлер. Ни одна из этих сил не имела в самом начале 1930-х годов решающего преимущества, но если бы немецкий избиратель был поставлен перед жестким выбором: «только Тельман, или только, скажем, Гитлер», победил бы Гитлер. Правда, механический подсчет суммарных голосов, обычно подаваемых за социал-демократов и коммунистов, обеспечивал, вроде бы, победу «левому блоку». Однако это была лишь арифметика для начальной школы. Не раскол лидеров, а раскол в настроениях массы, раскол в стране не позволяли получить работоспособный рейхстаг на основе коалиционного большинства социал-демократов и коммунистов. Реальную политическую власть могли дать только президентские выборы. В 1932 году за Гитлера, как за возможного президента, голосовало почти четырнадцать миллионов человек. Тельман и «левые» не имели таких цифр и близко. Победил же старый Гинденбург. Победил он потому, что Германия была скорее «правой», чем «левой», и склонной скорее к национализму, чем к интернационализму. В то же время в Германии хватало с избытком безработных и других обездоленных капитализмом. Соотношение политических сил отражало состояние умов и душ. Немец не хотел крайностей, тяготел к «середине», но качнуться был готов не «влево» от нее, а «вправо». Поэтому при парламентской дилемме «нацисты или коммунисты» немалое число голосовавших за социал-демократов не рискнули бы голосовать за компартию. И если даже представить чисто умозрительно, что коммунисты объединились бы с социал-демократами, то часть «коммунистических» избирателей не простила бы Тельману такого соглашательства, а часть «социал-демократических» — испугалась бы чрезмерного «полевения» страны. Нет, «левый» блок, способный стабилизировать общество, в Германии не проходил. Для дипломатии СССР тут было над чем задуматься. Идеологические позиции требовали ориентации в Германии на Тельмана, а экономические и государственные интересы — на… Так на кого же? Тельман не мог дать ни турбин, ни режима наибольшего благоприятствования. А к власти явно шел Гитлер. И еще до его прихода было видно: если СССР не порвет с идеологией в своих отношениях с Германией, то Германия начнет рвать с СССР А ведь она давала СССР почти две трети нашего импорта изделий промышленности. Из Франции мы в 1932 году вывозили машин менее чем на 3 миллиона золотых рублей, из США — на 29, из Англии — на 67. А из Германии — на 251 миллион! Общий же импорт СССР из «демократических» стран выглядел за три года с 1930 по 1932-й так:
