Олег Матвейчев - Суверенитет духа
Лишь пару раз Хайдеггер изменил себе, то есть пустился в авантюру. Один раз во время короткого любовного романа с тщеславной авантюристкой ― Ханной Арендт, другой раз ― когда принял предложение стать ректором Фрайбургского университета от нацистов. В обоих случаях неприятности в виде молвы, интриг, непонимания, а главное, ― недостижения поставленных целей, убедили Хайдеггера в том, в чем он был убежден и раньше, что публичность есть неподлинность.
Он извлек урок из этих ошибок, в начале 30ых происходит так называемый «поворот», после которого Хайдеггер в течение 40 лет, до самой смерти ведет самый уединенный образ жизни. Внешних событий практически нет, зато есть напряженный духовный путь, результатом которого стали тома лекций, семинаров, интерпретаций, философских дневников. Именно они, а не «события биографии» составляют то, что нужно называть «жизнью». Кто–то, романтически настроенный, скажет: что может знать о жизни, о мире, о вселенной человек, который и «не жил полной жизнью», кто видел мир из своего угла, кто чах над книгами? В ответ на это хочется привести в пример двух непохожих современников: Жан-Жака Руссо и Джакомо Казанову. Первый так же был отшельником, капающимся в книгах и жившим перепиской нот. Второй был авантюристом, каких не знал мир. Он соблазнил сотни женщин, он общался с королями и прочей знатью, он вершил европейскую дипломатию, стрелялся на дуэлях, сбегал из тюрьм, затевал аферы с лотереями, философским камнем, масонами, играл в театре, писал стихи, изобретал технические новинки… Он, написал «Историю своей жизни» и фантастический роман «Икосамерон» ― творения, которые могли бы попасть в книгу рекордов Гиннеса, как самые «скучные и затянутые». Их давно не читают, а если и издают, то в сокращенных вариантах. Многочисленные книги Руссо заложили основы педагогики и антропологии, языкознания и культурологи, политики и этики. Руссо зачитывалась и зачитывается культурная элита человечества вот уже ни одно столетие, эти книги вдохновляли вождей Великой Французской и других революции, эти книги делали историю. Руссо, кроме того, стоял и у истоков романтизма ― движения обожествляющего «живую жизнь». Так в ком больше «жизни»? Есть все основания полагать, что феномен жизни и мышления Хайдеггера еще более серьезен, если уж речь идет о конце старой и начале новой истории….
О чем же хочет поведать человечеству мыслитель в своей последней книге? На первый взгляд, речь идет об обсуждении сугубо философской, далекой и вечной проблемы «Что зовется мышлением?». Люди привыкли «не грузить» себя такими вопросами, все равно их не удастся разрешить, пусть уже этим философы занимаются, всех остальных это напрямую не касается. Да и срочности никакой нет, тысячелетиями над этим думали, ничего страшного не случится, если усвоение человечеством содержания книги с таким названием произойдет еще через век–другой.
Рассуждение такого рода верно с точностью до наоборот. На самом деле, Хайдеггер писал книгу актуальную, считал, что написанное в ней прямо касается всех и каждого и главное, ее содержание ― есть критически важная, срочная весть, необходимая для спасения человечества от смерти.33
Надо вспомнить, что время написания книги (а точнее, произнесения лекций, которые стали потом основанием для книги) это 1951-52 года. Что это было за время? Если посмотреть на академическую философию, то для нее как будто ничего не произошло. В Англии продолжали обсуждать проблемы философии языка, в Америки ставили опыты психологи ― бихевиористы, мечтающие управлять человеком, во Франции возникла мода на победивший во второй мировой войне марксизм…
Но Хайдеггер верен завету, который когда-то почерпнул у Гуссерля: «Мышление должно отталкиваться от жизненных проблем, а не от теорий». В лучшем случае, только некоторые философы, которым не чуждо историческое измерение (как Адорно и Хоркхаймер) еще осмысляли итоги войны34. Хайдеггер же следит за пришедшей в мир новой реальностью. Наступила эпоха, которой никогда прежде не было на Земле. Несколько лет назад создана атомная бомба, началась гонка вооружений. Впервые за всю историю человечества возникла ситуация, когда человечество может уничтожить само себя, погибнуть и больше не возродиться! Как можно мимо этого пройти? Как можно было пропустить такой факт? Как можно об этом не думать? Ведь это уникальная ситуация, несравнимая ни с чем.
Действительно, раньше в течение тысячелетий было так, что возникали и гибли города и царства, народы и языки, культуры и религии. Но как таковые они принципиально не могли закончиться, ибо на место погибшего и побежденного приходил победитель, ибо если гибли цивилизации от чьей то руки, то значит, жила та разящая рука. История не смогла бы закончится, даже если бы кто-то захотел нарочно ее закончить, человечество было обречено на бессмертие. Теперь же ситуация принципиально иная, история в любой момент может кончиться, то есть будет так, что на место погибшего не придет никто, в ядерной войне нет победителя!
Пустыня отличается от разорения, потому что на месте разоренного места что-то вырастет, а на месте пустыни ничего уже не будет, уничтожены все предпосылки роста. Диагноз человеческой истории и современности поставленный Ницше: «Пустыня растет» Хайдеггер повторяет на протяжении лекций десятки раз. Она лейтмотив, нерв всей первой части книги. О росте пустыни, как было сказано, глядя в будущее, уже писал Ницше, но впервые в послевоенную эпоху это вышло на поверхность ― рост ядерных арсеналов, в любую секунду возможный обмен ядерными ударами и конец истории35.
Власть конца, тень заката, захода, Запада простерла свои крыла над человечеством. Человечество из бессмертного стало смертным. До сих пор считалось, что смертен отдельный человек, и бессмертен человеческий род, во имя которого живет индивид. Теперь же все человечество живет на фоне возможности смерти. Но у отдельного человека есть голова на плечах, чтобы когда-то избегать смерти, а когда-то решаться на героическую смерть. У человечества нет никаких органов управления, все международные организации не наднациональны, а межнациональны. Никто ничего не контролирует на высшем уровне, так может быть контроль возможен на уровне каждой клетки, на уровне каждого отдельного человека? Это вопросы без ответа. В любом случае, новая историческая ситуация требует новой логики, новой этики, новой политики, нового мышления.36Эти вопросы до сих пор толком не разрешены и опасности так и висят над миром. Во всех сферах мировой культуры должен был произойти кардинальный переворот, который еще до конца не произошел, который отложен. Одно дело жить в мире, где человечеству ничего не грозит, и оно может позволить себе рассуждать о религии, науке, логике, искусстве sub specie aeterni, с точки зрения вечности, как это было раньше, другое дело ― жить в мире, где каждый шаг может обернуться трагедией. Это ходьба по минному полю, это предельная осторожность, это чувствительность к нюансам мышления, ситуации и времени. Где эта чувствительность? Какие политики или ученые, художники или религиозные деятель нам ее демонстрируют? Все как всегда, как во все века, игра амбиций.
Но когда же мы вступили на этот путь заката? Когда же мы причастились смерти? Когда начался Запад? Безусловно, не вчера, когда изобрели атом или химическое, бактериологическое оружие. И вообще речь не идет о какой-то политике двух сверхдержав, они сами лишь заложники, послушные исполнители свершающейся судьбы… Но когда началась эта судьба?
Из произведений искусства мы знаем, что есть стартовое роковое событие, событие, которое предопределяет дальнейший ход повествования. А ведь произведение искусства, это просто очищенная от внешнего и случайного логика судьбы, жизни. Искусство есть сама чистота, сама истина, искусство просто отсекает лишнее. Поэтому, когда в какой-нибудь «Ромео и Джульетте» на первой странице двое влюбленных, которым по заведенному порядку, нельзя было видеться, встречаются глазами, то мы знаем, что это и есть главное событие, пересечение границы, с-лучай, в-стреча, со-бытие, которое предопределит дальнейший ход сюжета. Все остальное лишь приложение, лишь развитие логики, лишь необходимость судьбы, которая тем суровее, чем больше ей сопротивляются герои.
Начало заката, начало Запада, начало смертного человечества тождественно началу техники и науки. Именно они, и мы видим это на примере атомной бомбы, кибернетики, психотронного, химического, биологического оружия, ставят человеческую историю между жизнью и смертью, бросают ее в риск выживания.
Воскликнут: как можно считать науку и технику символом запада и смерти? Разве не благодаря им побеждены болезни, холод и голод, жизнь становится комфортнее?. Да, говорят оптимисты, есть некие проблемы, с возможностью использовать технику во зло, но это случайно, мы сможем не допустить этого… Однако, для Хайдеггера принципиальна сама возможность конца. Раньше история не могла кончиться, а сейчас может. Поэтому наука и техника не нейтральное средство, они принципиальный фактор изменения судьбы истории, ее переломный момент, ибо с момента возникновения запада, появился и «восток», то есть «до западное», запад стал меркой всего предшествующего в истории, все стало видеться сквозь его призму, а значит неподлинно. Постепенно «восток» сам стал соответствовать тому образу, который создал ему запад, и это стало так же закатом, западом востока37…Собственно, никакого востока уже нет, постепенно Запад все больше и больше устанавливал свое господство и сейчас установил его над всей планетой, потому что у всей планеты теперь общая судьба.
