Алексей Чернышов - Цена будущего. Тем, кто хочет (вы)жить…
«Поколение Next», которое пришло на смену «поколению Pepsi», пытается себя идентифицировать в новом, свободном состоянии. И многие молодые люди пытаются – пусть порой неумело – рассмотреть себя в будущем как самоорганизующееся сообщество. То, о чем мы говорили применительно к политике, ссылаясь при этом на Циолковского, Ильина, Вернадского и других мыслителей – это подтверждается сегодня при рассмотрении будущего информационных технологий.
Другое дело, что взрослые пытаются и молодое поколение привести к какому-то своему знаменателю. Возьмем знаменитый на весь мир «Facebook». Это же, по сути, тот же «Макдоналдс». Те же политики, те же бизнесмены, которые делают деньги и пытаются создать из социальной сети банальное «общество потребления», то есть попросту зарабатывать на информации. Политики же стремятся взять социальную сеть под свои «крыши» и никакой самоорганизации не допустить, а сделать так, что даже в виртуальности ты будешь управляем. Построен по ранжиру и причесан под одну гребенку. И для того, чтобы сохранить контроль над информационным обществом, склонным к самоорганизации, применяют самые разные ухищрения.
К тому же играя на потребности граждан в общении, усиливается зависимость людей от информационных потоков, которые во многом становятся постоянным жизненным допингом. Тут уж порой у многих и не доходит до реализации реальных жизненных ценностей: создания полноценной семьи, рождения и воспитания детей. Но, как говорится, было бы время задуматься, да кто бы немного подтолкнул к этому…
А вот другие, как их сейчас называют, традиционные или более патриархальные общества, еще по-другому относятся к продолжению своего рода-племени.
Маргинальный мир
Почему же нам так трудно оценить общество как целостный организм? Потому, что оно действительно очень сложно устроено, и для его познания надо вводить сразу несколько параметров в мозги человеку, суперкомпьютер. А это невозможно. Получится великое смешение, как в теории академика Сергея Капицы, который рассматривал демографию как глобальную матрицу: если где-то убыло, то где-то прибыло. Мы говорили о том, что городских жителей стало больше, сельских меньше, но эти селяне или мигранты, которые приезжают в город, – они порой растворяются, а порой совершенно не растворяются, создавая свои анклавы, маргинализируя себя и конкретный город. Если бы нам удалось на примере конкретного города, полузакрытой системы изучить, как влияют на него потоки, которые на этот город обрушиваются, то мы могли бы увидеть, как за счет миграционных, то есть содержащих чуждый национально-религиозный элемент потоков меняется сам город, его ядро. И тогда мы сделали бы необходимые выводы, предприняли бы какие-то шаги, чтобы ядро не распалось. Раз мы не оцениваем такие модели, то в масштабах большого города это сделать еще труднее, а тем более – в масштабах нескольких стран и мира в целом. Тут вообще все перемешивается, и мы просто констатируем определенные факты. Особенно когда власть живет вчерашними устремлениями, вчерашними понятиями.
Конечно, взаимоотношения города и деревни, коренных жителей и мигрантов – это разные аспекты. И сейчас они соединяются в гремучую смесь. Крупный город сначала накрыла волна из провинции, когда деревенский житель ринулся на штурм, и эти люди во многом разложили и маргинализировали город, точнее, его культурное ядро. А тут, пока город боролся с первым «нашествием» и пытался переварить «пришельцев» в своем чреве и остаться самим собой, возникла и наложилась вторая, еще более разрушительная миграционная волна. Нужно понимать объективность экономических «волн», которые описал в свое время известный российский ученый Кондратьев, и демографических (Сергей Капица), и миграционных, а уж теперь, в век глобализации, и подавно. А раз так, то и влиять на процесс определенным образом. Если, конечно, есть такое желание.
Сейчас говорят, что лицо человека будущего будет более темным, с азиатскими или даже с африканскими чертами. Но оставив им традицию массового деторождения, привлечения этого полурабского ручного и дешевого труда в свои высокотехнологические страны, подумали ли мы, сделали ли мы хоть что-то, чтобы как-то поддержать белую расу? Плодиться такими же темпами европейцы не хотят. И что? В чем суть разговора, что «нам надо сохранить русский язык и русскую культуру»? В ком их сохранять? В человеке, приезжающим с юга? А захочет ли он этого? Он пропитан не только своей традицией: он объективно и естественно для себя несет другую генную информацию, другую систему ценностей, которая заключена в другую культурную оболочку.
Остается признать: есть люди, живущие рядом с нами, которые не хотят и не могут воспринять наши нормы. Зачем же мы убеждаем себя, что сейчас выучим их русскому языку и привьем наш культурный код? Если мы ставим подобные цели, то мы должны, во-первых, очень жестко дозировать количество приезжих. Чтобы не было того, о чем мы читаем сейчас: миграционные службы не знают, сколько на данный момент в стране в целом и в конкретном городе или поселке незаконных мигрантов. А надо бы задуматься и с точностью до того, «сколько вешать в граммах», знать, сколько мы можем принять иностранцев, чтобы они смогли гармонично адаптироваться в нашем обществе, принять наши ценности как свои и реально быть востребованы, а значит не быть изгоями и преступниками.
Примечательную миграционную концепцию демонстрируют Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты и Катар. Да, над ними довлеет очень серьезная религиозная идеология. Но там гражданскими правами обладают всего 15 % населения! Именно они участвуют в выборах, формируют власть. Остальные – до 85 % – это приезжие. И никогда гражданства они не получат. Они приезжают и уезжают. Мы – другие. Мы же свою нацию формировали за счет того, что в ядро вливались другие народы и ассимилировались. Нам такой опыт не подходит. Но важно понять, как другие защищают свои нации от неминуемого вторжения извне, а мы все с открытым забралом стоим и всех впускаем, создавая зачастую «проходной двор». Можем ли мы с уверенностью сказать, что приезжающие в какой-то момент не подменят нас полностью и не изменят нас, искоренив наш язык и культуру?
Особо показателен для России, втянутой сегодня в глобальный процесс иммиграционных потоков, опыт «стран иммигрантов», и прежде всего США и Австралии. Очень важно не допустить тех же ошибок и асимметрий, которые уже были допущены ранее. Возьмем Австралию. Это было место ссылки воров и убийц, территория, на которой нашли спасение сотни тысяч людей со всего мира. Гонимые нуждой, последствиями революций и войн, случившимися в ХХ веке, убегая от всего остального «большого» мира, иммигранты создали современное и высокоразвитое государство. Но сегодня все больше становятся заметны парадоксы таких вот «телепортаций». У австралийских аборигенов был и остается смысл жизни и четкие традиции. Пришедшие чужестранцы пришли сюда со своими порядками. Но в чужой монастырь со своим уставом, оторванные от земли и родины предков, они потеряли не только прежние корни, но и прежние традиции. Возникли новые контуры жизни. Стали формироваться и традиции, привнесенные с прежних мест обитания на новую землю. Но и через несколько поколений оказывается: ни принять новых, «аборигенских» обычаев, что естественно, ни сложить стойких своих, они до конца не могут. Возникает новый социум, новые связи и субкультуры. Но единства нации нет. Оно осталось только в ареале аборигенов.
Сол Шульман, в прошлом российский кинорежиссер, много проживший на этом континенте, а затем оставшийся там жить навсегда, в своей книге «Австралия – Terra Incognita» очень емко оценивает последствия иммигрантских волн и для самого человека, пускающегося в такое «плавание», и для страны, принимающей эти «цунами».
Для иммигранта является типичной проблема «раздвоения личности»: мое тело живет в одной стране, а душа – в другой. Сыто, размеренно, но скучно и несчастливо. Важно для психологического комфорта: если человек приезжает не завоевывать мир, а просто жить и радоваться жизни. Но такого, как правило, невозможно себе представить для человека, решившего покинуть Родину и найти себя в другой стране. Каждодневно и ежечасно ему придется цепляться за жизнь и доказывать свою состоятельность.
«Все эти люди, – пишет Сол Шульман, – из разных стран, разных интеллектов, культур и жизненных позиций – жалуются примерно на одно и то же. Они жалуются не на внешние факторы, в которых могли бы быть повинны страна, режим, система, климат, экономическое положение, а на факторы психологические, заложенные внутри нас.
В более или менее резкой форме эта “пересадочная болезнь” затрагивает почти всех иммигрантов первого поколения. Одни переживают быстрее, становясь полноценными гражданами, другие медленнее, а третьи вообще не приживаются, оставаясь на всю жизнь иммигрантами, или покидают страну».
