Стаффан Скотт - Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
Он отец девятерых детей и напел на пластинку песенки из «Бландарен» под аккомпанемент Банджо-Лассе (сиречь обладателя медали Музыкальной академии гитариста-новатора Нильса Ларссона).
Он единственный безнаказанно зовет любимого народом старого короля Густава Шестого Адольфа «Густав Шебутной Адольф».
В отместку папаша королевы Сильвии в связи с девятым ребенком прозвал его графом Спермадотом.
Живет он тем, что показывает немцам-экскурсантам свой парк.
Густав Леннарт Николаус Пауль родился 8 мая 1909 года в Стокгольме, от недолгого брака принца Вильгельма с русской великой княжной Марией Павловной, которую в Швеции называли то принцессой Марией (официально), то герцогиней Сёдерманландской. Сын звал ее — Мари. Свекровь, королева Виктория, щепетильная по части этикета, требовала, чтобы придворный персонал именовал невестку «ваше императорское высочество», а это отнюдь не радовало Вильгельма — он-то был всего-навсего «ваше королевское высочество». Когда Виктория находилась вне пределов слышимости, персонал простоты ради именовал ее российское императорское высочество герцогиней.
Когда крестили Леннарта и его кузена Сигварда, по поводу их имен велось много разговоров, ведь в королевской фамилии эти имена были в новинку. Судя по газетам, Леннарта назвали так потому, что перед его рождением родители часто посещали Сёдерманланд и нередко их сопровождал сёдерманландский губернатор с супругой; губернатор носил имя Леннарт (Рейтершёльд), и это замечательное шведское имя пришлось русской великой княжне по сердцу.
Когда в 1913 году маменька юного Леннарта сбежала от, по ее мнению, безнадежного брака, который вдобавок грозил ссылкой на Капри под надзор чопорной свекрови, воспитание мальчика взяла в свои руки именно означенная свекровь. Зачастую она бывала в отъезде, на Капри или у родичей в Германии, и прямая ответственность за полурусского малыша ложилась на плечи Ольги Шёберг из смоландского Мёнстероса, она-то и заменяла ребенку и мать, и отца. Впоследствии брошенный сын проявит больше заботы о своей биологической матери Марии Павловне, чем можно бы ожидать от сына в его ситуации. Встречал он ее лишь несколько раз, когда она уже была великой княжной в изгнании; «строго говоря, она могла быть кем угодно, но поскольку я волею случая приходился ей сыном, мне вдолбили, что я должен очень ее любить». Для сына она была «совершенно чужой женщиной, о которой у меня сохранились лишь смутные воспоминания».
Нет, никто никогда не подчеркивал «русское происхождение» Леннарта Бернадота, разве только когда он иной раз вскипал и в оправдание ссылались на «кровь Романовых». Романовы, надо полагать, отличались не большей склонностью выходить из себя, чем, к примеру, Леннартов дед по отцу Оскар II, скорее наоборот. Если, особо не вдаваясь в подробности, порассуждать о наследственности, то с материнской стороны перемешаны только датская да немецкая кровь; а коль скоро мы таким манером вообще желаем найти чуток русской, то «русская кровь в жилах» найдется, лишь если поверить слухам, что Екатерина Великая (немка) родила Павла I не от мужа, Петра III (немца), а от русского дворянина из рода Салтыковых. (Вот именно, надо бы во введении написать, что его прародительницей была Екатерина Великая. Пожалуй, это кое-что объясняет.) Эти рассуждения приведены здесь в первую очередь потому, что многие революционеры обожали высчитывать, что последний царь имел лишь «одну сто двадцать восьмую русской крови»; ну, во-первых, так подсчитывать нельзя, а во-вторых, это отнюдь не аргумент — ни в пользу демократии, ни в пользу республики. Когда в свое время в Швеции толковали про буйную русскую кровь принцессы Марии, то речь шла вовсе не о наследственности, а о поведении, ведущем начало из детства и юности, когда человеку внушили важность родного национального наследия, но в первую очередь не воспитали его так, как принято повсюду в высшем обществе (воспитание мало что дающее, если у тебя изначально нет хороших задатков).
Выглядел принц Леннарт типичным шведом; высоким ростом он обязан как отцу, принцу Вильгельму, так и деду по матери, великому князю Павлу, высокому, статному, в молодости веселому и молодцеватому, а с годами весьма демократичному; в 1917 году он вместе с юристами разрабатывал проект демократической конституции, которая, увы, никому в России не была нужна. У Леннарта Бернадота можно обнаружить врожденный дух противоречия, унаследованный от матери, дерзкой девицы, которая со временем превратилась в несгибаемую женщину, битую жизнью, но не сломленную ни социальными, ни экономическими, ни психологическими кульбитами.
Итак, детство Леннарта Бернадота прошло под присмотром уроженки Смоланда, которая очень его любила и питала огромное уважение к его королевскому происхождению, что, однако, ничуть не мешало ей воспитывать мальчика. Кроме того, он много времени проводил со своей даровитой, строгой, щедрой и очень сложной бабушкой — королевой Викторией. Как нам известно, она была чрезвычайно решительна, царственна и далека от реальной жизни; когда она заходила слишком далеко, король Густав смягчал ее вердикты, после чего за закрытыми дверями происходили серьезные супружеские разборки. Королева Виктория, наверно, и в Германии была большой обузой, однако в ее поведении прослеживается немало высокомерия по отношению к провинциальным и неотесанным шведам, каковое давние поколения немцев проявляли частенько.
Когда некий молодой учитель взял маленького Леннарта в скаутский поход вместе с другими мальчиками, Виктория вспылила: «Как вы можете допустить, чтобы мой внук Леннарт играл с детьми, чьих родителей я не знаю?»
Сам Леннарт Бернадот характеризовал ее вклад в воспитательную деятельность как «духовное насилие» и «благонамеренную бесцеремонность». Тем не менее он питал к ней глубокую привязанность — она умела быть щедрой, умела быть доброй, великолепно играла на фортепиано, научилась прекрасно говорить по-шведски. И совершенно очевидно, в детстве и юности тоже испытала «духовное насилие».
Позднее, когда отец Леннарта Вильгельм сам начал заниматься сыном, он оказал на мальчика влияние совсем иного рода. Мальчик выезжал с отцом в Стенхаммар и делал там все, что заблагорассудится. Собственное Вильгельмово воспитание на Королевском флоте отчетливо заметно в предупреждении: «В целом ты можешь делать все, что угодно, но, если придешь домой вымокший, получишь взбучку».
Вильгельм сознавал, какой ущерб нанесло ему самому королевское воспитание, и разрешал мальчику бывать на море и в лесу. «Мой единственный принцип — не иметь никаких принципов», — говорил он, как и многие старые отцы, протестовавшие против принципиального воспитания.
В старинной шведской Библии есть такие слова: «Если будут склонять тебя лукавцы, не соглашайся» (Притчи, 1:10). В современном переводе 1917 года этот текст звучит иначе: «Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся», — и такое изменение оправданно, поскольку многие ныне сочтут, что «лукавец» — что-то вроде луковицы, вряд ли они вообще слыхали это слово. Но давний текст красивее.
Принц Вильгельм, разумеется, изучавший Библию задолго до 1917 года, говорил сыну: «Сын мой, если будут склонять тебя лукавцы, соглашайся и наблюдай, что они делают».
Меж этих двух полюсов — чудовищем дисциплины, сиречь королевой Викторией, и ее любимым сыном, запоздало освободившимся от предрассудков Вильгельмом, — подрастал Леннарт под присмотром своей смоландской няни. Он научился держать нос по ветру, говорить «да» и «аминь», а затем поступать по-своему.
Стенхаммарский дворец был воплощением свободы, его всегда окружал этакий сияющий ореол в отличие от Стокгольмского дворца. Для нас, ныне усматривающих в нем изысканную игру линий меж водой и горными кручами поодаль, будет, наверно, поучительно услышать, как воспринимал это место человек, проживший там долгие годы.
Дом был «пугающе большой и мрачный, страшно унылая каменная громада со стерильным внутренним двором, покрашенная так, что даже самый лучезарный летний день не оживлял ее». Много лет маленький принц Леннарт смотрел в антресольные окошки покоев Вильгельма через северную арку и песчаную пустыню на южное крыло, где находятся дворцовая часовня и рыцарский зал, и спешил поскорее повернуться спиной к этой тюрьме.
Любопытно, что юный, жаждущий свободы аристократ не захотел тем не менее уезжать в лундсбергскую закрытую школу, где учились его кузены Густав Адольф, Сигвард, Бертиль и Карл Юхан. Он упросил оставить его в Стокгольме и разрешить посещать тамошнюю школу, а Ольга из Мёнстероса неукоснительно следила, чтобы после уроков он без задержки являлся домой; с огромным трудом он выговорил себе право ходить в школу и из школы без сопровождения.
Школу Леннарт окончил с неплохим аттестатом, и в дальнейшем юному принцу, разумеется, предстояло стать офицером, как полагалось всем юношам королевской крови во всех странах. Подобно иным королевским отпрыскам он несколько раз едва не отдал Богу душу. Трижды ему пришлось прерывать военную учебу по причине воспаления легких с осложнениями, один раз, как упомянуто выше, болезнь протекала так тяжело, что для «Дагенс нюхетер» даже заготовили некролог. Можно лишь задаться вопросом, какому умнику в семье и при дворе непременно хотелось, чтобы тощий, долговязый, издавна болезненный рекрут отправился на тот свет. Может, там догадывались, сколько от него будет хлопот? После третьего случая в подготовку внесли некоторые послабления, и в итоге из Леннарта все же получился офицер запаса.