Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
Я имею в виду отнюдь не отображение/изображение/анализ современной действительности, все эти пошлые банальности.
Я имею в виду напряжение состояния, внутреннюю горящую современность — всего, чего угодно: мысли, взглядов, эмоций, темперамента.
То, о чем я написала, те, кого я разбирала, упомянула ненароком или нароком задела, — чудесные, одаренные люди. Но все произведения, вошедшие в список, отличает вот это странное качество — вненаходимость.
Поэтому — если честно — мне почти все равно, кто победит.
Я не о победе — я о воздухе.
28 ноября 2001 г.
P. S. Оказывается, я преувеличила свое равнодушие. Нет, не все равно: настолько не все равно, что сутки после оглашения и церемонии (победил-таки роман Людмилы Улицкой, с чем я ее и поздравляю) у меня болели мышцы и солнечное сплетение, как будто я несколько часов выстояла на боксерском ринге. Члены жюри подробно и добросовестно, но кругу, и не раз, вновь обсудили все вышедшие в финал сочинения. Так серьезно, как будто речь шла ни больше ни меньше, как о жизни и смерти. Отсекая — и вновь возвращаясь. Речь шла, конечно, и о том, что такое русский роман — неиссякаемая тема и нерешаемая (вернее, решаемая только интуитивно опытным путем) проблема.
Шансы «Кыси» отчасти подкосило то, что Толстой присудили (накануне! пару дней не подождали!) премию «Триумф». Но только отчасти. Честно говоря, поклонников данного сочинения среди членов жюри было маловато. Раз-два, и обчелся.
Чудакова и Наймана, в конце концов, сняли с дистанции из-за жанровых признаков. Качественная, серьезная, большая проза. Не фальшивая. Но — не романная.
Остались двое. Неподъемный Черчесов — и рядом с ним вызывающая вздох облегчения Улицкая, «читабельная», хорошо переводимая на Западе, не раз входившая в букеровские шорт-листы. Идеологически, для дальнейшего продвижения Букера, после многих неудобочитаемых лауреатов совсем другой случай профессионального — «качественная» беллетристика, приносящая доход. Активно пишущий, достаточно «плодовитый», энергичный автор.
Жюри впервые — впервые за все годы существования премии — учло мнение читателей. Образованных, любящих современную литературу, не «массолит». Не «жанр» (детектив, триллер, любовный роман). И это серьезный сдвиг, сдвиг «высоколобых» жюри, которые в конце концов поняли, что со своими решениями они рискуют остаться вовсе без поддержки разочарованных такими решениями читателей. Сдвиг коммерческих издателей в сторону некоммерческих проектов, «качественной» прозы, хотя бы и сюжетной беллетристики, но все же!
Довольных — много.
Недовольных — тоже.
P. P. S. Уже дома, после тяжелого дня решений и торжественных ритуалов, поздно вечером, включила «культурную» телепередачу «Без протокола» — и кого увидела? Дарью Донцову — «писательницу года»: ее совокупный тираж составил 5 миллионов экземпляров!
А мы-то всё о высоком…
2001
Почему Россия выбрала Путина
Феномен Александры Марининой
В Париже, в октябре 2001-го…
Что вы подумали?
Скажу сразу: я имею в виду не выставку «Рафаэль: грация и красота», проходившую в Люксембургском дворце (выставлено было 18 живописных полотен самого Рафаэля и его рисунки, а также «окружение», контекст — например, реплики знаменитой «Форнарины». Спасибо концептуальному замыслу устроителей)…
И не менее любопытную — «От Барселоны до Парижа (1900–1930)» в Гранд-Палэ, где публика кружила от Дали до Матисса через Гауди…
И не музейную забастовку, из-за которой толпы несчастных туристов, прибывших в Париж кто на пять дней, кто на недельку, гак и не смогли побывать ни в Лувре, ни в Центре Помпиду…
И не прогулки по набережной Вольтера, вдоль букинистов, по шуршащим листьям, уже слетающим с платанов…
Не жаркие, как всегда, споры с Марьей Васильевной Розановой, с которой мы так и не смогли реализовать общую мечту о посещении японского ресторана, поскольку почему-то все они были либо на ремонте, либо закрыты, либо, наконец, временно недоступны…
И не длиннющий променад Людовика XVI по-над спуском к Луаре, с видом на весь Париж, в Сен-Жермен-ан-Лэ я имею в виду…
Не стайки студенток, расположившихся на деревянных скамейках под теплым еще солнцем, с дрянным кофе в пластмассовых стаканчиках, с сигаретками в быстро жестикулирующих пальчиках, студенток во внутреннем дворе Сорбонны, вход куда после событий 11 сентября охраняет цербер явно арабского происхождения…
Не дождь, внезапно, как летом, хлынувший, как только я поднялась из метрополитена, станция «Люксембург», и спросила у пожилого дядечки с черным пуделем, как лучше пройти на рю Мишле…
По вот мы и пришли.
На рю Мишле, 9, в здании начала века (любимый стиль модерн — здесь не русский, а французский, широко представленный, кстати, на второй из вышеупомянутых выставок) находится знаменитый Институт славяноведения.
Конференция шла два дня.
Участников (докладчиков, чьи голоса тоже прозвучат в этой публикации) было немало, гостей было и вовсе — особенно для Парижа — много.
Гости пришли не только послушать, но и посмотреть: на живую Маринину, участницу первой конференции о себе самой. Детективщицу и подполковника милиции.
Маринина, в свитерочке и брючках, неотличима от таких, «как все», держалась скромно, но с чувством собственного достоинства и почти полным самообладанием. Почему «почти полным»? Ну хотя бы потому, что только мое выступление (по-моему, чрезвычайно вежливое, особенно если сравнить с газетной критикой, принципиально рвущей текст и автора на клочки, которые по закоулочкам) вызвало у нее незапланированно острую реакцию. Но что же делать? Ради правды жизни — постараюсь привести (далее) и свои соображения, и соображения коллег (цитирую по их авторским тезисам, представленным в буклете конференции). Не эффекта ради, а только ради стереоскопического объема, помещаю их внутри собственного текста — курсивом, с отступом вправо.
2«Прорыв» Александры Марининой на фронте современной словесности (при почти убийственной утрате ею, словесностью, читателя), оглушительный успех (общий тираж ее книг, выпущенных издательством «ЭКСМО», зашкаливает за тридцать миллионов экземпляров) не то чтобы удивляют, но вызывают желание понять этот феномен. Проект «Маринина» стал самым энергичным из всех первых литературных проектов в постсоветское время в постсоветском пространстве. Каков же был литературный контекст ее появления?
Это — контекст исторического уже теперь времени: после беспрецедентного взлета читательского интереса к «серьезной» словесности.
Вспомним литературный пейзаж конца 80-х.
Это был сверхнасыщенный раствор ранее запретных литературных публикаций в «толстых» журналах, тираж которых достигал совершенно заоблачных величин.
Книжные издания не могли поспеть за журналами, поскольку редакции «толстяков», активно участвуя в общественно-политических дискуссиях, первыми отвоевывали у цензуры все новые и новые литературные пространства. Лучшее, что было накоплено русской литературой по обе стороны государственной границы за семь с лишним десятилетий существования ограничителя публикаций — советской власти, появилось именно в журналах.
Это было время ускоренного просвещения и образования, ускоренного чтения, ускоренного развития общественного сознания — все вместе. Уже к 1991 году тиражи стабилизируются, более не растут, наоборот, начинают падать. Что совпадает с нарастающим общественным раздражением, ощущением потери исторического темпа. Но не только. Дело еще и в том, что столь желанная гласность, возможность наконец не под одеялом прочесть «Доктора Живаго», как оказалось, не принесла качественных сдвигов в жизни. Наступает период разочарования в тех ценностях, на которых базировалась деятельность «либеральных» литературных изданий. Период разочарования — и равнодушия; общество начинает уставать от непродуктивного повторения и пробуксовки.
Именно на этот момент падает историческое время рождения, а затем продвижения и успеха детективов А. Марининой.
Размышлениями о грехе детектив пытается заполнить пробел в общественных дискуссиях постсоветского времени. Со времени романов Достоевского понятие вины появлялось в русской литературе довольно редко. Своим названием роман А. Марининой «Иллюзия греха» обозначает два направления. С одной стороны, сюжет каждого детектива заключается в том, что ищут виновного, модель жанра построена на виновных и невинных, на убийцах и жертвах. Но в указанном романе есть и другая, более глубокая сторона — трудно судить, кто виноват.
