Юлий Медведев - Бросая вызов
…В 1949 году, совсем уж близко, выходит книга Карла Нойперта «Мир наизнанку».
Наконец, и по сей день в Англии существует Общество плоской земли…
Избранник идеи
Каков же все-таки избранник идеи? Михаил Иванович — инженер по всей форме, дипломированный. Военно-инженерная академия как нельзя больше отвечала его инженерным и военным склонностям. После расплывчатого профиля школы вуз бодрил хваткостью математики, физики и их производных — механики, статики сооружений, взрывного дела. А состав преподавателей! Кажется, та ревность и самоотдача, та убежденность в превосходстве «своего» предмета, которые тогдашним профессорам придавали чудаковатое величие, исчезли навсегда. На кафедре черчения и начертательной геометрии атмосфера профессионального рвения накалялась до святого неистовства, до садизма: целомудренный ватман здесь вам могли править жирно красным карандашом!
Это прививало молодым душам почтительность к твердыням инженерной классики.
Я застал еще в МАИ остатки легендарной профессуры. Но уже на фоне новой. И это был контраст печальный, предвещавший упадок инженерной профессии.
Итак, по пункту «образование» М. И. Циферов относится к категории Знатоков.
— Что за человек? — переспросил академик Я. Б. Зельдович. — Не дурак. И не простак. В норме. Не станет без нужды выпячивать что не в его пользу, а что в его — не будет прикрывать. Обыкновенный человек. В его положении многие бывают хуже — из тех, что я встречал.
…Кадровый военный, да еще строительный инженер (наука сравнительно консервативная, а практика сравнительно безалаберная, любит крутую власть), Михаил Иванович тем не менее человек настроения. Он и говорит не по-военному тихо, раздумчиво. Какова его «горячая рука», представляется смутно. Его облик по преимуществу грустно-улыбчивый. На первый взгляд, мало железа в человеке. Поразмыслив же, спохватываешься: если дух совестливости, пусть мучительный, пусть расслабляющий, если дух этот жив в том, кто, как Циферов, прошел круги тяжелейших невзгод, выпавших на долю современника, испытаний, воли, совести, мужества, — он вдвойне сильный человек.
Но сильный и пробивной — качества разные.
Где же источник упорной совестливости? Влияние среды — подсказывают нам. Ищите и найдете.
И точно. В юности Циферов подвергся гуманитарному влиянию.
Это было одним из проявлений заботы победившего пролетариата о социальной справедливости, кратко сформулированной словами: «Кто был никем, тот станет всем».
Отец Михаила Ивановича, рабочий от станка, участник событий 1905 года и Великой Октябрьской социалистической революции, отвоевавший первую мировую, уполномоченный ЦК КП Украины, погиб в гражданскую войну. Старший брат — Николай Иванович, работник генштаба Красной Армии, зять видного революционера Э. С. Кадомцева. Все это предвещало Михаилу Ивановичу особые условия.
Действительно, они были особые.
Среди детских домов, куда попадал мальчик, взятый на иждивение после смерти отца братом-генштабистом, был один, в сером доме на углу переулка Грановского и проспекта Калинина (названия новые); москвичи хорошо знают этот дом. Над ним шефствовала Военная академия имени М. В. Фрунзе. Слушатели отчисляли детдомовцам выкраиваемое из пайков материального обеспечения.
На фоне всеобщего недоедания условия здесь выглядели сносными. Но привилегией попасть сюда пользовались «критические» дети. Состояние Михаила Циферова, привезенного из голодного края, «удовлетворяло»: он был плох. В окружении таких же заморышей, главным образом из бедственной Татарии, он недолгое время находился среди привилегированных.
Вскоре это учреждение расформировалось. В колонии, куда отправили детдомовцев, действовал принцип самообслуживания. Не в нынешнем, а в истинном, буквальном понимании. Пяти-шестиклассники пахали землю, косили, заготавливали дрова, стирали, штопали.
Суровая борьба за хлеб насущный еще владела его мыслями и была основой его, немалого уже, жизненного опыта, когда внезапно, подчиняясь изменениям в служебных делах брата, он оказался за партой — слушал рассуждения о том, что есть красота, как она выглядит, как звучит. В этой образцово-показательной школе вчерашний, еще не наевшийся досыта водовоз должен был уяснить, что «не хлебом единым»… Лекции читали именитые люди: по искусству — Сергей Бонди, впоследствии профессор МГУ, известный пушкиновед; по литературе — Чичерин, близкий родственник наркома иностранных дел. Школу часто посещали Н. К. Крупская и М. И. Елизарова (Ульянова). Бонди, вспоминает Циферов, и за рояль садился, чтоб запечатлеть в сердцах пучеглазой аудитории божественную гармонию. Бетховен… Григ… Чайковский… Ученики хаживали на оперу в Большой.
Перепад состояний, контраст содержания занятий с окружающей действительностью — все это могло быть мощным воздействием, не в пример тому, что испытывают наши нынешние дети, перекормленные всяческой пищей — и духовной, и высококалорийной. Тем не менее и из них нет-нет, да и выйдет характер, личность. Это мы к тому, что наследственностью тоже пренебрегать не следует. Так вот, в Циферове «дух совестливости» именно не наведен извне, а родовой, по линии батюшки. Иван Циферов, человек наивной честности и трудовой строгости, в короткий просвет мирной жизни между долгими войнами был избран первым народным судьей. Именно как ходячая совесть. Иных достоинств — грамотности, знания законов — он не имел.
Избранник идеи (продолжение)
Василий Михайлович Сенюков, профессор института, ученик и помощник академика И. М. Губкина, чьего имени институт, имел пророческий дар и вообще был необыкновенный человек. Зырянин (по-теперешнему коми), из ломоносовских краев, Сенюков с мальчишеских лет — работник и охотник. Отец имел на руках семью в дюжину душ и ускорял возмужание потомства. Василия, чтоб скорее взрослел, лет шести оставил однажды одного ночью в тайге.
Поздно, по стопам великого земляка, идет Василий в школу. Шестнадцати лет впервые садится за парту До того он уж и лес рубил, и плоты гонял — лоцманил, то есть был облечен непререкаемой капитанской властью. Петушиным голосом бросал отрывистые команды, безусый капитан проводил змеевидное плавучее чудище по трассам вертлявых и мельчающих рек на диво купцам и всему степенному люду. Лоцманское искусство чтилось высоко, как многоопытность и особый дар, в мальчишке невозможные, недозрелые.
Он уже участвовал в научных экспедициях и в политическом движении. Учился между делом, стремительно, урезал ночь часов до двух-четырех, преодолевал по два-три класса кряду, так же и в институте. Дневное время горел на общественной работе и на высоконаучной. Срывался с этих высот в пропасти незнания, карабкался по страшным кручам из-за нехватки времени, а больше — нетерпения идти пологим путем.
— Михаил Иванович, твоими ракетами мы решим вторую часть сибирской проблемы, — со сдержанной горячностью убеждал Сенюков своего нового, дорогого Друга.
(Их истории будут идти своими, неявно сходными путями, чтобы позднее, слишком поздно, под конец, слиться, когда придет пора знакомства. Будут сближаться судьбы, образ жизни, словно под влиянием некоего тайного единоверия людей, остающихся во всем остальном очень разными.)
Имелось в виду, что первая часть сибирской задачи решена.
Василий Михайлович Сенюков был среди ее решателей.
— Молодой Сенюков, — рассказывал мне Циферов, — еще студент, вопреки мнению отечественных и зарубежных специалистов, отстаивал нефтеносность кембрийских пластов, в частности в Восточной Сибири. Второкурсник!
Киты геологической науки в массе своей были привязаны к бакинскому и грозненскому месторождениям. Они верили, что в России нефть может быть только того же возраста, то есть молодая. Старше третичной, внушали они студентам, искать бессмысленно. Апломб одного из светил был таков, что требовал не верить, даже видя своими глазами нефть, вытекающую прямо на поверхность земли, если ей там быть не положено, как, например, на Волге…
Сенюкова поддержал профессор Губкин, и в начале тридцатых годов Василий Михайлович возглавил поисковую экспедицию. Это был вызов. Потому работа велась в обстановке недружелюбия со стороны научной общественности.
Экспедиции уж закругляться, а нефти нет. Отсутствие подтверждений не просто было неудачей. Это нормально в поисковой практике. Нет, оно служило доказательством авантюризма, потому что было предсказано знающими людьми. Но с ними не посчитались. Немалые деньги в результате брошены на ветер. Против Сенюкова могло б начаться и судебное разбирательство. Он уже сдавал дела… Но в день, когда ему являться с повинной, забила сибирская нефть. Не тюремное заключение, а высшую государственную награду присудили Сенюкова за рискованную эпопею.
