Борис Сопельняк - Голгофа XX века. Том 1
— Я уже знаю, что на суд людей увозили отсюда. А после суда: всегда ли их отправляли в Бутово, «Коммунарку» или возвращали в Лефортово?
— Зачем? — не понял начальник.
. — Для приведения приговора в исполнение… Расстреливали их здесь, в этих подвалах? — топнул я по полу.
— Исключено! — повысил он голос. — В Лефортово не расстреливали. Никогда! Заявляю вам как профессионал, работавший здесь сперва контролером, а попросту — надзирателем, и вот уже много лет — начальником. Напоминаю: наше учреждение — следственный изолятор, а это значит, что у нас содержатся люди, находящиеся под следствием. Наша первейшая задача — сохранить человека для следствия, а потом и для суда.
Сколько было случаев, когда подследственного освобождали прямо в зале суда, но бывало и так, что следствие тянулось годами. Вспомните хотя бы дело Чурбанова. И он, и его подельники содержались у нас, а потом одни отправлялись домой, а другие отбывать наказание. А Руцкой, Хасбулатов, Баранников, Макашов и другие известные люди, проходившие по делу, скажем так, Белого дома, — всего их у нас было девятнадцать человек! Они же на воле, и не просто на воле, а почти все вернулись в большую политику.
— Вы сказали: сохранить человека для следствия. Что это значит? Ведь в народе сложилось твердое убеждение, что тюрьма — это ежеминутные унижения и всякого рода психологические воздействия, а следствие — это угрозы, побои и пытки.
— Что было, то было… Напомню, что через жернова ГУЛАГа было пропущено около десяти миллионов человек, в том числе шестьсот пятьдесят тысяч расстреляно. Большинство их них признали себя виновными в самых невероятных преступлениях. Конечно же, эти показания были в самом прямом смысле слова выбиты. Но… благословил эти меры воздействия лично Сталин, а ослушаться его не мог никто. Еще в 1937-м он от имени ЦК дал указание применять на допросах меры физического воздействия, а через два года потребовал обязательного применения таких мер. Раз обязательного, то избивать людей стали нещадно. Так продолжалось до самой «оттепели».
Теперь какие бы то ни было побои или издевательства напрочь исключены. Я как начальник изолятора и наш врач головой отвечаем за жизнь и здоровье подопечных! Нас ежемесячно проверяет надзирающий прокурор, он рассматривает все письменные и выслушивает устные жалобы, в случае необходимости любой из подследственных может поговорить с ним наедине.
Но есть чисто профессиональные требования, за соблюдение которых мы несем строгую ответственность. Скажем, в камере не должны сидеть люди, проходящие по одному делу. Кроме того, мы должны исключить возможность случайной встречи таких людей, не дать им обменяться записками, какой-либо иной информацией и, конечно же, предотвратить возможность побега.
— Кстати, о побегах. Были ли они в истории Лефортовского изолятора?
— Ни одного! Хотя попытки время от времени предпринимались. Одна из них довольно курьезная. Много лет назад, когда здесь не ’было канализации, все отходы вывозились в бочках. Так вот один беглец нырнул в такую бочку в расчете на то, что его вывезут за город, но долго просидеть не смог, вынырнул и его обнаружили. Говорят, отмывался потом месяца два.
А потом мы пошли по этажам, камерам и боксам. Тюрьма построена в виде буквы «К». У пересечения трех палочек расположен пульт и главный пост, поэтому контролерам все хорошо видно и слышно. Тишина здесь, кстати, удивительная, как в детском саду во время «тихого часа». Лестницы, переходы, сетки между этажами, телекамеры, сигнализация, массивные двери, сложные замки — все подчинено безопасности.
Когда меня закрыли в камере, видит Бог, перехватило горло и сжалось сердце. Потом немного успокоился и осмотрелся… Две металлические кровати вдоль стен, одна — у окна. Под самым потолком — фрамуга. Раковина, столик, унитаз, три табурета, вмонтированное в стену зеркало, кнопка вызова контролера, репродуктор, полки для личных вещей и туалетных принадлежностей — вот, собственно, и вся обстановка тюремной камеры. Свет здесь горит круглые сутки, ночью, правда, послабее.
Через некоторое время меня повели на прогулку: оказывается, каждый день ровно час все подследственные находятся в прогулочных двориках, расположенных не внизу, а на самой крыше. В принципе это ряд бетонных, правда довольно просторных, колодцев сверху затянутых сеткой. Здесь можно гулять, бегать трусцой, сидеть на скамейке, делать вольные упражнения, чем многие и занимаются.
Подышав свежим воздухом, я отправился на кухню, потом в медсанчасть, осмотрел боксы для допросов, душевую и, наконец, познакомился с теми, ради кого сюда пришел. Контролеры, как правило, молодые, крепкие прапорщики. Своей профессии стесняются — во всяком случае, ни их девушки, ни жены не знают, что они работают в тюрьме, да еще надзирателями.
— Но как же так? — удивился я. — Если говорить о девушке с дискотеки, это понятно: парень из тюрьмы не лучшая партия. Но если она стала женой, если у вас нормальная семья, то зачем таиться, чего скрывать? В конце концов, каждый зарабатывает на хлеб по-своему.
— Ну да, — мрачно заметил один из прапорщиков. — Чего скрывать… У подруги муж работает брокером, мотается по заграницам, загорает на Багамах, после каждой поездки — неделя трескотни по телефону. А чем выхваляться моей? Тем, что ее муж работает в тюрьме? Нет уж, пусть бахвалится тем, что муж служит в органах — и точка.
— Ходят слухи, что от вас в самом прямом смысле слова зависит жизнь находящихся в камерах людей. Так ли это?
— Бывает, что и зависит. Народ-то у нас разный — шпионы, убийцы, бандиты, контрабандисты, некоторые из них считают, что незачем ждать суда, все равно «вышка», и пытаются свести счеты с жизнью здесь. Я, например, заметил, что один подследственный из оторванных от простыни полосок свил веревку — успел изъять. А мой сменщик процесс изготовления веревки проморгал, но успел вытащить самоубийцу из петли.
— Ну а если «вышка»? Если суд вынес расстрельный приговор, то кто приводит его в исполнение? — спросил я.
— Как это — кто? Исполнители. Но они проходят по другому ведомству, — ответил за всех начальник Лефортова.
— А набирают их не из ваших ребят, не из контролеров вашего изолятора? И кто они? Не знаете ли вы ко-го-нибудь из них?
— Да вы что?! Их имена — самая большая тайна России. Да и имен-то этих — одно-два, не больше Расстрельных приговоров — единицы, да и те практически не приводятся в исполнение: не позволяет членство в Совете Европы. Так что сманивать наших контролеров в какое-то другое ведомство нет никакой нужды.
* * *Итак, круг замкнулся. Имена палачей как были, так и остались самой большой тайной. И как тут не вспомнить необычайно емкий и точный афоризм Владимира Ивановича Даля: «Не дай Бог никому в палачах быть — а нельзя без него!» Даль, конечно же, прав: без палача нельзя, кто-то должен выполнять и эту работу.
Но… к каждой профессии, как и к этой, надо иметь склонность. Согласитесь, что склонность к хладнокровному убийству, причем из месяца в месяц, из года в год, явление ненормальное.
Честно говоря, я думал, что среди предков палачей сталинской эпохи найду как минимум отпетых уголовников и этим объясню многолетнюю работу исполнителями их потомков. Нет, ничего подобного обнаружить не удалось: обыкновенные крестьянские или рабочие семьи, темные и почти безграмотные люди.
Так что же двигало шигалевыми, Яковлевыми, мачами и их орденоносными коллегами? Что заставляло брать наган и стрелять в беззащитных людей? Мне кажется, я нашел ответ на этот экзотический вопрос. Перечитывая партийную характеристику подполковника Дмитриева, я обратил внимание на такие строки: «Идеологически выдержан. Делу партии Ленина — Сталина предан». А теперь давайте вспомним слова одного из самых фанатичных партийцев Верховенского, который говорил, что отыщет таких охотников, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся.
Верховенский — литературный образ, а Ленин, Сталин и их партия — реальность. Жуткая реальность. Это они пробудили в людях низменные инстинкты, это они породили палачей с партбилетами, это они сделали так, что преданность партии Ленина — Сталина означала быть благодарным за честь выстрелить в затылок невинного человека.
Дело Павлика Морозова
Вы помните, что творилось в России лет десять назад, когда на заре перестроечной истерии начали сносить памятники, переименовывать улицы, выбалтывать государственные секреты, раскрывать военные тайны и… прозревать. Прозревали все! Вчерашние члены Политбюро, не моргнув глазом, заявляли, что они понятия не имели о зверствах, творимых большевиками и их вождями. Руководители спецслужб водили по кабинетам многолетних врагов, предлагая убедиться в том, что никаких секретов от них больше нет.
