Борис Стрельников - Тысяча миль в поисках души
— Это наши деньги, и никому нет никакого дела, сколько мы тратим и сколько мы еще потратим, — сказала журналистам мать Кеннеди.
Сам Роберт на одном из митингов пошутил:
— Мой отец говорил моему брату и мне: «Ребята, я не возражаю, что вы тратите деньги, но, ради бога, не покупайте голосов больше, чем вам нужно».
Он ощущал ненависть к себе конкурентов — «браминов», тех, у кого денег не меньше, чем у него, и кто хотел бы видеть в Белом доме не Кеннеди, а какого-нибудь своего человека. В марте журнал «Форчун» в статье, которая называлась «Он доиграется и допрыгается до того, что вылетит из игры», писал: «Если президент Кеннеди никогда не пользовался популярностью среди бизнесменов, то все же подозрительность, проявлявшаяся к нему, не идет в сравнение с гневом, который вызывает его младший брат… Кеннеди — это такая политическая фигура, о которой не могут спокойно говорить представители многих и многих деловых кругов, особенно на западе и юге страны».
Роберт Кеннеди знал свою страну, знал ее мораль и нравы, знал, что «сукины сыны» открыто говорят о том, что они «сукины сыны», и поэтому он допускал возможность, что с ним расправятся с той же жестокостью, с какой расправились с Джоном. Его предупреждали об этом. Охранник Вилл Барри, бывший сотрудник ФБР, жаловался журналистам:
— Я устал от постоянного напряжения, я боюсь, что потеряю быстроту реакции. Он каждый день ходит по острию ножа.
Однажды, когда самолет сенатора был в воздухе над штатом Орегон, в салоне Кеннеди звонко лопнул воздушный шарик, привязанный на ниточке к креслу. Руки сенатора метнулись к горлу. Все, кто видел этот жест, застыли на месте от охватившего их ужаса: точно так же четыре с лишним года назад к горлу метнулись руки смертельно раненного президента. В другой раз в Сан-Франциско рядом с открытой машиной, в которой стоял Кеннеди, взорвалась ракета фейерверка. На лице сенатора застыла слабая улыбка, его всего передернуло. Неожиданно ослабевшие ноги не удержали его, и он сел. Он не мог подняться без помощи охранника.
А самолет продолжал взлеты и посадки. Еще один штат… Еще один город… Еще один митинг… Предвыборная кампания была в самом разгаре. Великое американское «шоу» только начиналось.
Свой последний в жизни день сенатор провел в обществе жены и детей на пляже в гостях у знакомого кинорежиссера. День прошел весело, если не считать тревоги за исход голосования да случая с 12-летним сыном Дэвидом. Дэвид заплыл слишком далеко и начал тонуть. Отец, хороший пловец, как и все Кеннеди, вытащил его из воды буквально в последнюю минуту.
Они уговорились с женой и друзьями, что в случае победы на выборах после короткого выступления в штаб-квартире пойдут в знаменитый ресторан и ночной клуб — «Фэктори».
Светящиеся часы патрульной полицейской машины показали 12 часов 20 минут ночи, когда диспетчер городского полицейского управления по радио приказал мчаться к отелю «Амбассадор» и арестовать человека, который открыл стрельбу в коридоре. Когда полицейские, расталкивая толпу, пробрались в коридор, они увидели на полу раненых и какого-то человека, прижатого толпой к стене. К этому человеку тянулись руки. Его били.
— Не убивайте его! — кричал кто-то. — Он нужен живым!
Расшвыряв толпу, полицейские потащили человека к выходу. У машины уже собралась толпа. Защищая прижимавшегося к ним человека от самосуда, полицейские вскинули карабины, толпа отпрянула.
По дороге в участок один из полицейских включил передатчик.
— Эй, сержант, — сказал он в микрофон, — голубчик, который стрелял в «Амбассадоре», схвачен. Везем его в машине. На вопросы не отвечает. То ли глухонемой, то ли английского языка не знает. Сержант, кого он там в отеле приложил?
— Сенатора Кеннеди, — сухо ответил сержант.
На другом конце Америки, в Нью-Йорке, было 3 часа 20 минут ночи. Вдова президента Кеннеди Жаклин выключила телевизор после того, как улыбающийся Бобби привычным жестом мазнул ладонью по своей юношеской прическе, повернулся спиной к кинокамерам и пошел за кулисы. Через час ее разбудил телефонный звонок. Звонила из Лондона ее сестра Ли Радзивил.
— Как Роберт? — услышала Жаклин в телефонной трубке.
— О, прекрасно! — ответила Жаклин. — Он победил сегодня в Калифорнии.
— Как он сейчас? — настаивала сестра.
— Я же тебе говорю, что у него сегодня праздник.
— Так ты еще ничего не знаешь? — всхлипнула сестра. — Говорят, что он убит…
В Хайанниспорте было семь часов утра, когда 77-летняя Роза Кеннеди включила телевизор, чтобы узнать последние известия. Включила в тот самый момент, когда уже, наверное, в сотый раз передавали снятую на пленку сцену убийства.
Никто, кроме прислуга, не знает, как восприняла мать этот удар. А прислуга была готова ко всему: Эдвард, единственный оставшийся в живых из четырех братьев (про него отец однажды сказал, что, если в клане что-нибудь случится и он начнет рассыпаться, Эдвард возьмет все в свои руки и снова соберет), позвонил прислуге ночью, рассказал о трагедии в Лос-Анджелесе и просил не будить родителей до утра.
Через несколько минут мать вышла из дверей. Репортеры, притаившиеся у ворот, ждали. Она медленно пошла к флигелю, который был построен для Джона, когда он стал президентом. По дороге подобрала с земли мячик для игры в теннис, бросила его о стенку дома, поймала, снова бросила, снова поймала…
Так, в глубокой задумчивости, она бросала и ловила мячик в течение 10–15 минут. Потом обернулась и заметила репортеров.
— Совесть у вас есть? — спросила она.
Ей никто не ответил.
Его похоронили недалеко от могилы брата. Начиналась ночь. Собиралась гроза. На горизонте сверкали молнии. Уже невидимый в темноте оркестр играл «Америка! Прекрасная!».
Путешествие будет опасным
В часы «пик» по утрам и вечерам улицы Нью-Йорка превращаются в ад кромешный. На тротуарах — не протолкнуться. На мостовых — фантастические автомобильные пробки. Одна нью-йоркская газета провела эксперимент. От реки Гудзон к реке Ист-Ривер по 42-й улице одновременно устремились два репортера. Один пешком, другой в автомобиле. Расстояние — 14 городских кварталов. Время — 8 часов утра. Автомобилист пришел к финишу через 18 минут. Пешеход проиграл ему всего лишь 6 минут.
В часы «пик» сотни тысяч (если не миллионы) ньюйоркцев решают головоломную задачку: как из пункта «А» попасть в пункт «Б». Троллейбусов в Нью-Йорке нет. Автобусное движение, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Такси очень дорого. Личную машину негде «припарковать». Да и не у всех есть личные машины. Как добираться на работу и с работы? Город-то огромный! Только с севера на юг около 50 миль.
Вот тут-то и выручает сабвей, подземка, как называют ньюйоркцы свое метро. Без метро Нью-Йорк сейчас просто немыслим. Говорят, что, если бы оно остановилось, город умер бы, как умирает человек, у которого остановилось кровообращение. Судите сами: сейчас нью-йоркским метро пользуются почти 4 миллиона человек ежедневно. Был в его истории рекорд: за сутки 23 декабря 1946 года подземные поезда перевезли 8 872 244 пассажира. В тот день на Нью-Йорк обрушился небывалый снегопад, надолго остановивший уличное движение. Бросив свои машины, ньюйоркцы устремились в метро.
Оно уже не молодо, хотя и не самое старое в мире. Его первая линия (газеты назвали ее чудом ХХ века) была открыта 27 октября 1904 года. В то утро над городом плыл торжественный звон церковных колоколов. Бухали пушки крейсеров на рейде. Ревели пароходы в порту. Трепетали, щелкали на ветру флаги. День был объявлен нерабочим. Долго еще после этого распевала Америка незамысловатую песенку, посвященную пуску нью-йоркского метро:
Ах, Нью-Йорк!
Под ногами — чудеса:
Дырка в земле,
Под землей — поезда!
Сейчас нью-йоркское метро — самое большое в мире по протяженности и разветвлению линий. Теперь «дырок в земле» уже 462. Следует пояснить, что надземных станций-вестибюлей в здешнем метро почти нет. Прямо у тротуара — буквально «дырка в земле., и заплеванная, замусоренная чугунная лестница, ведущая вниз, к кассам и турникетам. Эскалаторов тоже нет: метро неглубокое, еще на тротуаре ощущаешь, как под ногами дрожит земля, слышишь грохот проносящихся внизу поездов.
Подземных залов, как у нас, практически тоже нет. От касс выходишь прямо на платформу, подобную железнодорожной. Лишь там, где пересекаются две-три линии, возникли целые подземные городки с магазинами, закусочными и парикмахерскими. Там есть свои улицы, переулки, тупики. Все, как на земле. И проблемы те же.
С каким чувством спускается житель Нью-Йорка в свое метро? Я спрашивал у многих. Мне отвечали:
— Со страхом.
— С отвращением.
— Со стыдом за нашу подземку.
