Дмитрий Калюжный - Армагеддон завтра (учебник для желающих выжить)
В апреле 2005 года и президент В. Путин заявил: «Мы заинтересованы в притоке квалифицированных легальных трудовых ресурсов… В конечном итоге каждый легальный иммигрант должен получить возможность стать гражданином России».
Сотни тысяч россиян, как правило, самых образованных, сбежали от ужасов либеральных реформ за границу. Миллионы умерли преждевременно. На поддержание жизни оставшихся, на повышение качества жизни, на нормальную зарплату и помощь молодым семьям, на обеспечение людей медицинскими услугами у правительства нет денег. Зато деньги есть, чтобы привезти сюда и обустроить китайцев, таджиков и нигерийцев.
В Угличе, помнится, селили узбеков, причём они требовали предоставления не абы каких, а только каменных домов. А 75 % угличан до сих пор живут в деревянных; чтобы построить коренным жителям каменные дома и создать нормальные условия для деторождения и воспитания детей, денег нет. И понятное дело, в нашей маленькой стране больше некуда селить среднеазиатских мусульман, кроме как в Углич. А в Татарию, наверное, повезут вьетнамцев. Или папуасов.
Кстати, русских, переселяющихся из Казахстана и других частей бывшего Союза ССР, при получении здесь работы и заработка, или жилья, или в оформлении документов прессуют все, кому не лень.
Вот политика, которую проводит РОССИЙСКОЕ правительство. Чего же оно добивается? Восполнения численности населения? Нет, оно за все годы реформ явно делало всё, чтобы коренное население сокращалось. Эти действия наталкивают на мысль, что так создают условия для межнациональных войн и окончательного решения «проблемы». Правительство России работает против своего народа.
«Эпоха ТНК», СССР и Россия
Глобализация «под ТНК» – это, в стандартной ленинской терминологии, всего лишь последняя стадия «высшей стадии капитализма», то есть империализм хай-тек накануне издыхания. Без чёткого понимания, что это именно так, не понять и судьбы России. Можно сколько угодно рыдать о потере культуры, или гневно обличать чудовищную коррупцию; возмущаться беспринципностью и жадностью олигархов; винить Запад; стонать, что народ, сволочь, опять безмолвствует. Сделать ничего нельзя. Пример некоторых других стран показывает: если власть попытается не на словах, а всерьёз проводить политику независимости, то получит она или «мягкую цветную революцию» (бархатную, оранжевую, и т. п.), или бомбёжки и ввод войск.
Да и кому делать-то? Правительство России, как уже ясно многим, работает не на Россию. Толпа – то есть, простите, народ – мозга не имеет, а отдельные граждане, бухтящие на кухнях о том, что, блин, давно никого не вешали на Красной площади, ничего сделать не могут в принципе, даже о себе позаботиться. Представители российской элиты из тех, кто ближе к начальству и в курсе «генеральной линии» эпохи, думают не о стране, а только о себе, и готовы на любые преступления, чтобы создать себе и своей семье достаточный «пенсионный фондик» в каком-нибудь несуществующем оазисе стабильности.
Умнейшие люди, вроде академика Д.С. Львова, указывают, что по величине национального богатства Россия держит абсолютно первое место в мире. И это не только природные ресурсы, но и средства производства, и человеческий материал – рабочая и интеллектуальная сила. Даже если брать только природные ресурсы, то их в России, в расчёте на душу населения, в десять раз больше, чем в США, и в двадцать пять – чем в Западной Европе. После чего умнейшие люди сетуют, что по зарплатам мы плетёмся в позорном хвосте, работая больше других – средний американец на доллар зарплаты выдаёт продукции на 1,7 доллара, а средний россиянин – на 4,6 доллара, – и задают сакраментальный вопрос: «Почему же мы такие бедные?»
Да потому и такие бедные, что кто же позволит эдакие природные богатства тратить на «какой-то там» народ?!
Говорят (и правильно говорят), что несоответствие между возможностями страны и эффективностью экономики сложилось не сегодня. Что оно было характерно и для советского периода, когда мы проиграли экономическое соревнование с ведущими странами Запада. Но на Западе ещё в 1960-х годах задумались, а в 1970-х и у нас сообразили, что происходит структурный кризис. О социальных проблемах говорили и раньше, выискивая какие-то причины, и вдруг оказалось, что есть проблемы, не зависящие ни от социального строя, ни от чего другого понятного. Они не классовые и вообще не социальные, они просто даны, и захватывают всех. Демография одна из таких проблем.
И они стали глобальными.
На Западе специалисты всяческих наук выдвинули всяческие теории; там были разные подходы; у нас нет возможности их все рассматривать, да и незачем, по правде говоря.
Кстати, почему при Советской власти критиковали западные теории постиндустриального общества? Ведь они строились на том, что капитализм исчерпывает себя, и должно придти что-то новое. Казалось бы, нашей марксистско-ленинской теории это не противоречит; мы тоже для капитализма места в будущем не видели. У нас ведь расписание было простое: социализм, за ним коммунизм, и всем привет. Правда, Маркс и никакого постиндустриального общества не предусматривал. Но когда наши идеологи захотели перетянуть к себе классиков постиндустриальности, то ничего не вышло: они все оказались жуткими ненавистниками марксизма. Тогда у нас и стали прессовать их упаднические теории.
А в них говорилось, что вообще-то, способ производства, который сложился за предшествующие годы, сам собою приводит к глобальному структурному кризису. Мы не знаем, насколько и что они понимали, а в наших терминах это планетарный фазовый переход. И раз он начинается, то никуда не денешься. Его ни уговорить нельзя, ни остановить, ни вообще хоть что-то с ним делать, кроме как изучать. А свойство фазового перехода – пока он не завершился катастрофой, – в хаостизации структур. И если какая-то из них желает подольше сохраниться, ей приходится ускорять хаостизацию, или деградацию, других структур. Как, например, вор, пробравшийся на «Титаник», воспользовавшись суматохой из-за того айсберга, крадёт кошелёк у честного пассажира и радостно бежит в ресторан, а пассажир впадает в уныние; у него на ресторан уже нету денег. Именно это и происходит во всей красе по всей планете, а что и как – мы расписали в подробностях в предыдущих главах, а также в книге «Третий путь цивилизации».[68]
Понятно, что если фазовый переход на Земле начался, в сферу перемен попали не только народы Запада, но и мы. Все провалы Советского Союза, и прочие политические приключения, и войны чередой, и «мировой терроризм» идут в одном и том же направлении, в общем русле кризиса. Изменить ничего нельзя; всё, что остаётся – это поискать выход из ситуации для тех, кто, если повезёт, уцелеет после окончательной раздачи карт. Выход этот – такой, каким его видим мы, – описан в последней части книги, и это единственный выход, никакого другого может и не оказаться, к сожалению…
Итак, пока советское обществоведение побивало западные теории постиндустриальности западной же теорией прибавочной стоимости, мировой кризис шёл сам собой, без научного пригляда. Большинство наших обществоведов о западном обществе имело довольно своеобразные представления; они судили о нём в основном по полкам супермаркетов. А кстати, Россию они знали ещё хуже. Даже генеральный секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов однажды проговорился: «мы не знаем общества, в котором живём». Короче, метод исторического материализма не только не позволил объяснить, но даже и верно описать характер мировых перемен, что стало одной из причин беспомощности Советского государства накануне его краха.
Марксистские критики теорий постиндустриальности сказали: мы эту постиндустриальность не признаём, у нас и без неё всё ясно. Просто старое индустриальное общество разбилось на два, новое информационное общество и глобализм, при котором индустрию двигают на Восток. И дальше пошли сплошные словесные спекуляции. То ли информационное общество – это хорошо, а глобализм – плохо. То ли наоборот. Со сменой в России идеологии вообще началось сплошное жульничество: своих идеологов либерализма никто не готовил, и потому их ряды стали быстро пополнять двоечники из числа идеологов коммунизма, или наскоро обученные выпускники западных институтов. И у нас появились страшные научные жулики, чьи имена мы здесь даже упоминать не хотим, которые затеяли борьбу за место у кормушки. Чья теория красивее и обещает больше «светлого будущего», тот теоретик становился советником президента или премьер-министра. Когда становилось хуже, теоретика меняли.
А ведь всё это – постиндустриальное общество, информационное общество и глобализм – разные названия одного и того же процесса, это синонимы. Но в теории до сих пор однозначного понимания нет; жульничество продолжается. Российские исследователи берут в качестве эталонов модные на Западе концепции и строят свои теории, а точнее, пересказывают вычитанное. Они не задаются вопросами, насколько их стряпня соответствует условиям России, и не отслеживают, подтверждаются ли эти теории практикой «там». А так как они все читают одинаковые книжки, то дружно друг другу поддакивают, а у несведущих граждан создаётся впечатление, что раз все «такие умные люди» говорят одно и то же, то в этом действительно что-то есть.
